Только честное, искреннее признание своей вины перед обществом могло ему сейчас помочь.
А Салимову и впрямь никогда еще не было так стыдно, как сегодня.
— Как тяжело мне сейчас! — говорит он, едва сдерживая слезы. — Я до сих пор не знал, что у меня столько друзей. Хотя они все и осуждали меня, но говорили правду.
Мне кажется, я понял, что так дальше жить нельзя. Надо все ломать…
Я даю клятву, что буду работать, к прошлому нет возврата.
Суд удалился на совещание.
С нетерпением ожидали присутствующие решения суда, никто не уходил домой.
Прошел час, а может быть и больше.
И вот суд огласил свое решение.
Подробно изложив обстоятельства дела, судьи дали суровую оценку действиям Салимова, его праздному существованию.
Было здесь сказано и о причинах, позволивших ему сделаться тунеядцем.
В заключении говорилось:
«Выражая волю общественности, товарищеский суд домоуправления осуждает тунеядца Салимова, но, учитывая данное им обещание исправиться, считает возможным ограничиться объявлением ему общественного выговора, предупредив его о том, что если он не будет трудиться, к нему будут приняты более строгие меры вплоть до выселения из пределов города».
Итак, решение оглашено…
Оно встречено всеобщим одобрением присутствующих.
С тех пор прошло не так уж много времени, и рано еще делать какие-либо выводы. Но Салимов уже работает, не пьет, ведет себя выдержанно.
Будем надеяться, что больше он не оступится; товарищеский суд явился для него суровой школой, и общественность поможет молодому человеку удержаться на правильном пути.
СПУСТЯ ДВА ГОДА
В стороне от больших дорог, у лесной опушки расположен маленький поселок Аккаен. Для жителей этого тихого поселка приезд нового человека — целое событие. Вот почему появление нездешнего веселого парня в это утро не могло остаться незамеченным.
— Салям, сестрица! — пробасил приезжий и, распахнув овчинный тулуп, крепко обнял молодую женщину. — Вот я и снова тут. Догадайся, зачем?..
— Видно, соскучился по сестре. Не забываешь своих! — счастливо улыбнулась чернобровая Фатыма.
Фарид скинул с себя заиндевевший тулуп, поспешно распряг разгоряченного коня, покрыл его попоной и привязал к набитой сеном кошевке. Потом, слегка пригнувшись, чтобы не удариться о притолоку, вошел в дом.
— Доброе утро, маленькая Сания. У-у-у, как ты выросла, — громко сказал он, подняв племянницу на руки.
— А как же? Нам уже четыре года, — гордо произнесла Фатыма.
— Вот тебе гостинец, бабушка прислала, — Фарид достал из дорожного мешка пышную сдобу и протянул девочке.
— Ну, Сания, скажи рахмат дяде Фариду.
— Спа-си-бо, — пролепетала девочка по-русски, принимая подарок.
— А где Камиль? — заинтересовался Фарид, только сейчас заметив, что нет хозяина.
— Да ты ведь знаешь, — недовольно ответила Фатыма, подкладывая угольки в закипающий самовар. — Все лес вывозит. У других мужья как мужья, зимой дома сидят, а у меня…
— Оно, конечно, так, — согласился Фарид. — Но ведь ты знаешь, лес — это наше богатство. Лес нужен стране, как хлеб.
Задушевная беседа продолжалась у самовара. Потягивая крепкий душистый чай, Фарид неторопливо рассказывал о кармалинских новостях, о себе и своих стариках. Потом, отодвинув от себя чашку, ненадолго умолк. О чем он задумался? У своей сестры он гостил недавно — седьмого ноября, год еще только кончается, а он опять сюда заглянул. Что его сюда тянет? Почему в морозный день не сидится дома?
— Ты все еще не догадываешься, сестра? — наконец шутливо спросил Фарид. Ему хотелось, чтобы Фатыма первая заговорила о Нурсании.
— Конечно, браток, я давно чую, что черноглазая Нурсания тебе дороже родной сестры, — весело сказала Фатыма, затем многозначительно добавила: — Не беспокойся, она тоже ждет — не дождется. Вот только вчера заходила, справлялась, какая будет погода…
— У меня к тебе просьба, сестра. — Неловко улыбаясь, Фарид достал из кармана портсигар из красной пластмассы. — Мне бы с Нурсанией поговорить хотелось. Позови ее, пожалуйста, к нам.
— На свидание, значит, — заключила Фатыма. — Ну что ж, можно и на свидание. Любовь не картошка…
Недолго заставила ждать себя Нурсания. Скоро она стояла перед Фаридом, вся раскрасневшаяся, взволнованная. Ее черные, как угольки, глаза смотрели весело и ласково, на лице светилась счастливая улыбка.
— Ну, вот и я… Опять, — тихо сказал Фарид.
— А я-то и не ждала… — начала было девушка, но Фарид перебил ее:
— Ну, конечно, иначе ты не тянула бы два года с решением…
Фатыма поняла, что ей лучше уйти.
— Я сейчас, только у соседки закваску возьму… — и скрылась за дверью. Клубы холодного воздуха ворвались в дом и тотчас же рассеялись в хорошо натопленной комнате.
Словно год не виделись Нурсания и Фарид. Взявшись за руки, они радостно улыбались друг другу и никак не могли наговориться.
— Ну, скажи: да или нет? — спросил, наконец, Фарид, крепко обняв девушку. — Согласна?
Не сразу ответила Нурсания. В комнате наступило молчание.
— Я — да… А вот, что скажут родители? — краснея, вымолвила она…
В поселке все уже узнали, зачем пожаловал сюда молодой Фарид. «Значит, под Новый год в Кармалах состоится свадьба», — думали многие. Любопытные даже прикинули, кто из поселка поедет на это торжество, заранее завидуя счастливцам. То-то будет веселье — уж больно хороши молодые!
Отец и мать невесты не возражали против брака. Кто такой Фарид — выяснять было нечего. В Кармалах семейство Камаловых числилось на хорошем счету, да и о самом Фариде никто плохого не скажет.
В доме невесты обсудили подробности предстоящего торжества. Пробыв там до обеда, Фарид уехал домой.
Тихо и безлюдно кругом. На полях лежит нетронутый пушистый снег. Яркий солнечный свет слепит глаза. Фарид, не зная, куда девать свою радость, то затягивает песню, то бежит за кошевкой. Быстро перебирает ногами конь, комья снега разлетаются в стороны из-под его копыт…
Быть свадьбе!
Конный двор колхоза «Уныш» уже опустел. Односельчане, заглянувшие к ночным конюхам на огонек, вдоволь накурившись, разошлись по домам. Мерно тикают ходики на стене. Часовая стрелка приближается к десяти. Глубоко затянувшись, Гильмутдин бабай швыряет окурок в ящик с песком.
— Погляжу, как там лошади, — говорит он напарнику, застегивая теплый полушубок.
Выйдя на крылечко, он минуту-другую вглядывается в темноту, до боли напрягая старческие глаза. Что за наваждение? Куда девался жеребец? Фарид уже давно должен был вернуться…
И тут он замечает, что к конному двору приближается лошадь с кошевкой. Казбек! Наконец-то… Но почему жеребец так странно держит голову, словно бы глядит назад?
Гильмутдин спешит навстречу.
— Эй! Казбек! — кричит он, — Шибче давай! — Услышав знакомый голос, конь громко ржет. — Узнаешь? — радуется Гильмутдин, — ну, входи, входи.
Старик берет жеребца под уздцы и начинает ругать Фарида:
— Молокосос! Лошадь запрячь не может, голову к оглобле привязал. Спит, наверное, пьяный в кошевке… Ну-ка, вставай, говори, зачем озоруешь?
Ответа нет.
Укоризненно качая головой, Гильмутдин выпрягает жеребца и ставит под навес. Затем возвращается к кошевке и берется за тулуп… Что такое? Вот, доверь такому коня! Фарида нет и в кошевке; наверное, пьяный где-то разгуливает…
Неожиданно старик умолкает. При тусклом свете электрического фонаря он замечает на своих белых варежках темные пятна. «Где это я выпачкал?» Войдя в избу, он пристально рассматривает испачканную варежку.
— Кровь никак! — удивленно говорит он. — Пойдем, Касим, с Фаридкой что-то неладно.
Вдвоем они поспешно отправляются к кошевке. Касим зажигает фонарик. На тулупе явственно видны пятна крови. Такие же пятна темнеют на оглоблях, вожжах — как раз на том куске, которым голова лошади была привязана к оглобле.