А вот, что показал на следствии один из друзей Витюка, ныне осужденный за хищение, Фирсов:
«…Как-то после службы все пошли к попу в дом, и началось причастие спиртными напитками наивысшей крепости. Поняв, что поп располагает большими деньгами, я еще подумал, что занятие попа гораздо лучше, чем мое — вора».
На следующее утро Фирсов увидел, как после окончания службы Витюк принес домой две металлические белые банки, похожие на умывальники, которые до отказа были наполнены деньгами. Выбросив содержимое на стол, поп попросил казанских гостей помочь их пересчитать. За минусом сумм, которые во время подсчета гости сумели прикарманить, денег оказалось более 3 000 рублей. Снова были закуплены батареи бутылок, снова начались пьянка, дикие танцы, развращение несовершеннолетних.
Когда Витюку надоедало гулять в своем доме, он приглашал всю компанию поехать в Казань, порезвиться в ресторане «Татарстан».
То, что можно было проделывать у себя дома, не разрешали делать в ресторане. Но это не останавливало Витюка. После закрытия ресторана он со своей компанией продолжал веселье на улице Баумана, лихо отплясывая рокк-н-ролл.
Однажды с помощью работников милиции и дружинников пьяная компания была задержана; правда, за попом пришлось гнаться не один квартал. Попавшись, он стал угрожать расправой тому, кто расскажет о его поведении.
Но проклятия «святого отца» никого не испугали: граждане, знавшие его, решили как можно скорее избавить общество от пьяницы, развратника и тунеядца в церковной рясе.
В процессе предварительного расследования обвиняемый Витюк прикинулся психически больным, заявив, будто в 1958—1959 годах находился на излечении в Винницкой психоневрологической больнице, а поэтому за свои действия не отвечает.
Но, как показала проверка, в больнице Витюк никогда не был; экспертиза признала его вменяемым.
Витюк был предан суду за совершение развратных действий в отношении несовершеннолетних и Верховным Судом ТАССР осужден к пяти годам лишения свободы.
СУД НАД ТУНЕЯДЦЕМ
Все чаще и чаще в органы прокуратуры поступают письма с просьбой об изъятии дел из товарищеских судов и передаче их в народные суды.
Это — письма обвиняемых. И объединяет их стремление уйти от сурового суда коллектива, боязнь общественного осуждения.
Вот и сейчас в прокуратуру поступило заявление Салимова Хабира:
«Убедительно прошу вас изъять мое дело из товарищеского суда нашего домоуправления и передать в народный суд…»
Почему так настойчиво добивается Салимов передачи дела в народный суд? Кто он? В чем его вина? — эти вопросы заставили прокурора сразу же пригласить его в прокуратуру.
Утром следующего дня прокурор района Сергей Иванович Ткачев уже застал Салимова в приемной.
— Чем вызвана ваша просьба? — спросил прокурор.
Салимов долго не отвечал, затем пожал плечами:
— Я ведь преступления не совершал, а в свое время отсидел уже за кражу.
— Ну и что же?
— Сейчас живу с родителями, — продолжал Салимов, — они у меня пенсионеры. А сыр-бор загорелся из-за того, что не работаю. Соседи почему-то против меня, тунеядцем, паразитом называют. Но ведь я не ворую, когда и выпиваю, так за свой счет. В общем, если хотите за что-нибудь судить — судите, только сами, без соседей.
Недолгая беседа с Салимовым убедила прокурора в том, что он имеет дело с откровенным тунеядцем.
— Ваше заявление я рассмотрю, — решил Ткачев, — и ознакомлюсь с материалами дела в товарищеском суде. Но должен заранее предупредить, что товарищеские суды облечены полным доверием коллектива и выражают его волю.
Вскоре прокурор ознакомился в домоуправлении с материалами на Салимова.
Что же произошло в жизни этого человека?
Родители Салимова — пенсионеры — со дня на день ждали освобождения сына из заключения. Но когда это произошло, радость их оказалась недолгой. Опять Хабир стал где-то пропадать по вечерам, частенько приходил домой в нетрезвом виде.
Отец и мать стали больше контролировать сына, но не позаботились о том, чтобы приобщить его к труду. Хабир в течение двух лет не работал, систематически пьянствовал.
«Пусть работают другие», — рассуждал он.
Днем его видели бесцельно слоняющимся по городу, вечера он проводил на танцплощадках.
В материалах дела содержались и протоколы о помещении Салимова в вытрезвитель, и решение о штрафе, наложенном на него за нарушение общественного порядка.
А вот и жалобы соседей…
Ознакомившись с делом, прокурор ясно понял, что лишь товарищеский суд, суровый суд общественности, должен решить судьбу тунеядца.
За последние два года в районе активизировалась роль коллективов трудящихся, народных дружин и товарищеских судов, усилилась борьба общественности за исправление и приобщение к полезному труду людей, сбившихся с правильного пути.
Совместные усилия работников прокуратуры, суда, милиции и общественных организаций принесли положительные результаты, преступность в районе неуклонно снижается, укрепился правопорядок.
Взять хотя бы механический завод. Раньше там хулиганы чувствовали себя довольно вольготно. А сейчас, когда за дело принялась заводская общественность, число правонарушений здесь доведено до минимума.
Ткачев вспомнил, как благотворно повлияло обсуждение в товарищеском суде на Черняка, учинившего хулиганство в заводском клубе. Много пришлось поработать с ним администрации завода и профсоюзной организации. Семья и соседи считали Черняка уже неисправимым. А вот товарищеский суд, сила коллектива сумели вылечить его.
Ныне Черняк просто неузнаваем; на заводе, в семье и на улице его поведение ставится в пример.
Вот почему через два дня прокурор письменно уведомил Салимова о том, что
«оснований для изъятия дела из товарищеского суда не имеется».
Огромное здание клуба, расположенного на окраине города, по вечерам всегда полно народу. После трудового дня сюда спешат рабочие и служащие комбината, чтобы провести досуг и отдохнуть. Приходят в клуб и пенсионеры.
Но сегодня люди толпятся у клуба уже с утра. Сотни людей. Некоторые пришли сюда прямо после смены, даже не успев переодеться, в спецовках, ватниках, прямо от станка…
Чем вызван столь большой интерес?
На этот вопрос отвечает объявление, вывешенное у входа:
«Товарищеский суд домоуправления сегодня рассматривает дело тунеядца Салимова Хабира…»
Вместительный зал клуба заполнился до отказа. Свободных мест уже не было, а народу все прибавлялось. Люди толпились в дверях, в коридоре, стояли в проходах, сидели на подоконниках. Лица у собравшихся серьезные. Каждый понимает, что пришел сюда не на торжество и не ради праздного любопытства.
Слышно, как присутствующие вполголоса переговариваются; многие знают Салимова; ведь он живет в комбинатском доме, да и прежде работал на комбинате.
Здесь можно увидеть и тех, кому коллектив доверил решать судьбу людей.
Председателя товарищеского суда Ивана Николаевича Осташева знают почти все. Тридцатилетний непрерывный стаж безупречной работы на комбинате, активное участие в общественной жизни — вот краткая характеристика его деятельности.
А вот и члены товарищеского суда Хатыма Асанова и Наталья Никитична Савельева.
Осташев прислушивается к разговорам рабочих, а Савельева и Асанова о чем-то горячо беседуют с присутствующими.
Скоро начало. Взгляды большинства людей устремляются к передним местам. Там должен сидеть Салимов.
Но где же он? Ведь до начала заседания суда остаемся совсем немного.
Вдруг по залу проносится шепот:
— Идет.
Зал стихает.. Опустив голову, Салимов быстро шагает между креслами, затем садится на стул в первом ряду.
Как ни старается он выглядеть безразличным, но по всему видно, что ему не по себе. Он усиленно мнет, в руках синюю фуражку, то и дело озирается по сторонам.