Тихий океан все еще был скован одним из тех штилей, которые возможны только тогда, когда нет бурь на большом протяжении его поверхности. Ведь половина волнений на море причиняются не местными ветрами, а бурей на далеком расстоянии.

Но сон океана был только мнимым, и тихое озеро, но едва заметной ряби которого скользила шлюпка, разбивалось на берегу Маркизских островов с громом и пеной.

По одну сторону рулевого сидела Эммелина, баюкая свою безобразную, но обожаемую лоскутную куклу. Дик, сидя по другую сторону, свесился над водой и высматривал рыб.

— Отчего вы курите, Падди? — спросила Эммелина, молча наблюдавшая за старым другом в течение нескольких минут.

— Чтобы на душе было легче, — объяснил Падди.

Он сидел, откинувшись назад и зажмурив один глаз, устремил другой на парус. Он чувствовал себя в своей стихии: знай себе, правь рулем и покуривай, в то время как тебя пригревает солнцем и прохлаждает ветерком. Многие на его месте сходили бы с ума от волнения, проклинали бы судьбу, взывали к Богу. Падди — курил.

— Ого-го! — крикнул Дик. — Смотри-ка, Падди!

Из сверкающих волн поднялся альбикор, перекувыркнулся в солнечном воздухе и исчез.

— Это альбикор дает козла. Видывал я их сотни раз. За ним гонятся.

— Кто за ним гонится?

— Кто? объедалы, конечно, кому же еще?

Не успел Дик осведомиться о наружности и правах последних, как стая серебристых стрел пронеслась над шлюпкой и с шипением погрузилась в воду.

— А это летающие рыбы.

— Что ты там толкуешь? Рыбы не могут летать!

— Где же у тебя глаза?

— И за ними тоже гонятся объедалы? — боязливо спросила Эммелина.

— Вовсе не они! Да будет вам расспрашивать, — еще заврешься с вами.

Эммелина, между тем, не забывала о своем сокровище, которое прихватила с собой завернутым в старый платок; она засунула его под скамейку, и то и дело наклонялась посмотреть, цело ли оно.

Время от времени Беттон стряхивал оцепенение и поглядывал, не видать ли где «чаек», по море было пустынно, как доисторическое море. Когда Дик принимался хныкать, он тотчас придумывал ему какое-нибудь развлечение: смастерил удочку из согнутой булавки и оказавшейся на дне шлюпки бечевки, — и Дик, с трогательной детской верой, стал «удить рыбу».

Потом рассказывал им про себя, про свое детство.

— У моего дедушки был когда-то старый кабан. Был я тогда малышей, и бывало подойду к двери хлева, и он подойдет с той стороны, и хрюкает и дует в щель, а я со своей стороны хрюкаю ему назло, и молочу кулаком но двери и кричу: «Гей, там!» А он в ответ: «Гей, там!» — на своем свином языке. «Выпусти меня, — говорит, — и я дам тебе серебряный шиллинг». — «Подсунь его под дверь», — говорю. Тогда он придет и сунет хрюкало под дверь, а я свистну его палкой, а он ну вопить не своим голосом. Тогда мать придет и вздует меня, — и поделом!

Пообедали около одиннадцати часов, а в полдень Падди устроил навес из паруса над носом шлюпки для детей; после этого уселся на корме, надвинул соломенную шляпу Дика на лицо в защиту от солнца, брыкнул раза два, чтобы устроиться поудобнее, — и уснул крепким сном.

VII. Ш-е-н-а-н-д-о-а.

Он спал уже более часу, когда его разбудил пронзительный крик Эммелины, которой привиделся страшный сон, под влиянием сведенных сардинок и разговора об «объедалах». Успокоив её, Беттон поставил мачту в гнездо и приготовился было снова поднять парус, как вдруг замер без движения при виде двух голых мачт, торчавших из воды, милях в трех расстояния.

С полминуты он простоял молча, вытянув шею вперед, как черепаха. Потом вдруг испустил яростное: «Ура!»

— В чем дело, Падди? — спросил Дик.

— Ура! — кричал Беттон, — корабль! корабль! Гей, там — дождитесь меня! И точно, ждут! Ни клочка паруса — что это они. спят, что ли? А ну-ка, Дик, помоги мне поставить парус. Ветер скорее доставит пас, чем весла.

Он переполз назад и взялся за румпель; ветер подхватил парус и, шлюпка пустилась в путь.

— Это папин корабль? — спросил Дик, почти столь же взволнованный, как и его приятель.

— Не знаю! вот погоди, догоним его, тогда будем знать.

— А мы пересядем на него, Беттон? — спросила Эммелина.

— Непременно, деточка.

Тогда Эммелина нагнулась, вытащила из-под лавочки свой сверток и положила его к себе на колени.

По мере приближения, очертания судна становились определеннее. Это был небольшой бриг с толстенькими мачтами, на которых болтались обрывки парусов. Опытный глаз моряка вскоре разобрал, что дело неладно.

— Да он покинут, чтоб ему пусто было! — пробормотал он. — Не везет нам, что и говорить!

— Я не вижу людей на корабле, — воскликнул Дик — и папочки там нет.

Когда до корабля осталось всего около двадцати кабельтовов, старый матрос вынул мачту из гнезда и взялся за весла.

Бриг глубоко сидел в воде и являл довольно-таки плачевный вид. Кое-где висели клочья парусов, у баканцев не было видно лодок: явно было, что в нем открылась течь, и что он был брошен экипажем.

Подойдя близко, Падди поднял весла. Корабль покачивался так же спокойно, как если бы стоял на якоре в гавани Сан-Франциско; в тени его вода сквозила зеленью, а в зелёной воде развевались наросшие на нем водоросли. Краска вся полопалась, как если бы по ней провели раскаленным утюгом, а через такаборт была перекинута длинная веревка, конец которой волочился в воде.

Несколько взмахов весел — и они очутились под кормой брига. Здесь еще сохранилась выцветшая надпись — имя корабля "Шенандоа", и название его порта.

— На нем какие-то буквы, — сказал Беттон, — но я в них не разберусь. — Я человек темный.

— Я могу прочесть, — заявил Дик.

— Я тоже, — пролепетала Эммелина.

— Ш-е-н-а-н-д-о-а, — прочел Дик по складам.

— Что это значит? — спросил Падди.

— Не знаю, — признался Дик не без смущения.

— Так я и знал, — воскликнул с негодованием гребец, придвигая лодку к штирборту судна, — Прикидываются, будто чему-то учат детей в школах, проглядят они все глаза над книжкой, — и вот вам, извольте смотреть! Буквы с мою рожу величиной, а они и в них-то не разберутся!

У брига были старомодные широкие руслени; притом он сидел так низко, что они не более как на фут возвышались над водой. Беттон прикрепил шлюпку к русленям, затем взял Эммелину со свертком на руки и опустил ее через перила на борт. Потом наступил черед Дика, и дети стояли на палубе. дожидаясь, чтобы старик перетащил на борт воду, бисквиты и жестянки с консервами.

Палуба "Шенандоа" была как бы нарочно создана на радость мальчишескому сердцу. Передняя ее часть вплоть до главного люка была завалена

Несколько взмахов весел — и они очутились под кормой брига.

лесом. Там и сям валялся такелаж, а почти все шканцы были заняты домиком с капитанской каютой. Вокруг разливался очаровательный запах морского берега, гниющего леса, дегтя и таинственности. Сверху болтались веревки. Как раз перед фок-мачтой висел колокол. В одну минуту Дик подхватил валявшийся на палубе болт и принялся колотить им по колоколу.

Беттон крикнул ему, чтобы он перестал: звон резал его по нервам. Он звучал призывом, а призыв представлялся ему неуместным на покинутом корабле. Почем знать, не откликнется ли на него нечистая сила?

Дик бросил болт, подбежал к Белону и вцепился в его свободную руку. Они подошли втроем к домику. Дверь была открыта, и они вошли.

В капитанской каюте имелось три окна с штирборта, в которые печально светило солнце. Посредине стоял стол. От стола был отодвинут стул, как если бы с пего встали второпях. На столе стояли чайник, две чашки, две тарелки. На одной из тарелок лежала вилка с куском гниющего сала, который кто-то, очевидно, подносил ко рту, когда что-то случилось. Около чайника осталась открытая жестянка с сгущенным молоком. Какой-нибудь старый моряк собирался забелить чай молоком в ту самую минуту, когда случилось это таинственное нечто. Никогда еще бездушные предметы не говорили так красноречиво, как эти.