– Отправь голову этого ничтожества в дар моему брата Фероре, а тело оставь лежать здесь, – пусть оно станет моим даром шакалам.

Верный Терон только теперь обрел дар речи.

– С одним условием, – сказал старый воин. – Пусть поединок, свидетелем которого я стал, будет последним в твоей жизни.

Ирод поднял глаза на ординарца, встретился с ним взглядом и по тому, что прочитал в его глазах, понял, что это не просто требование подчиненного, а угроза, которую незамедлительно приведет в исполнение этот подчиненный, если командир не выполнит его условия.

– Ты прав, Тирон, – сказал он. – Недостойно царя Иудеи вступать в поединки на потеху публике. Обещаю тебе, что такое никогда впредь не повторится[201].

Поединок с Паппом вымотал последние силы Ирода. К тому же разболелась раненая нога. Продолжать в таком состоянии поход на Иерусалим не имело смысла. Ирод отпустил солдат на ночлег, а себе приказал приготовить баню. В ожидании, когда нагреется вода, он прилег отдохнуть и тотчас впал в забытье. Когда его разбудили, над деревней опустилась ночь. Солдаты уже поужинали и легли спать. Ирод, прежде чем помыться, решил проверить караулы. Припадая на раненую ногу, он обошел лагерь и, удостоверившись, что посты бодрствуют, отправился в сопровождении мальчика-раба в баню. Истопники, сделав свое дело, тоже ушли спать, оставив в помещении бани горящие факелы. Мальчик-раб помог Ироду раздеться и погрузиться в ванну. С наслаждением вытянувшись в горячей воде, Ирод жестом отпустил раба, у которого уже слипались глаза. Мальчик, благодарно улыбнувшись, убежал. Ирод остался один. Каждой порой своего измученного тела он ощущал благотворное действие горячей воды. Тишина стояла такая, что треск догорающих в печи дров казался ударами онагров о каменную крепостную стену. «Вот так же будут трещать стены Иерусалима», – подумал Ирод. На поверхности воды, наполнившей ванну, отражались огни факелов.

И тут до слуха Ирода донесся слабый металлический звук. Ирод насторожился. Ему не показалось: это был звук скользнувшего по каменному полу меча. Тотчас вслед за металлическим звуком раздался шепот: «Да тише ты! Он может нас услышать». «Ну и что? – ответил ему другой голос. – Он же голый». «Он и голый оторвет тебе башку, так что ты и пикнуть не успеешь».

Ирод скользнул взглядом по бане, заполненной паром. Одежда его вместе с мечом находилась шагах в пяти от него. Если те, кто прячется в бане, вздумают напасть на него, он не успеет даже выскочить из ванны.

– Бежим! – вдруг явственно прокричал кто-то третий, и Ирод увидел, как за колоннами возник в полном вооружении папповец и стремглав бросился к выходу. За ним появились и тоже пробежали к выходу двое других папповцев, держа наготове мечи. Прежде, чем Ирод успел что-либо сообразить, следом за тремя первыми папповцами появились еще двое. Один из них на мгновенье задержался, бросил на Ирода полный ужаса взгляд и уже в следующее мгновенье исчез. Позже Ирод, вернувшись к своему дневнику, напишет об этом случае так: «В помещении бани, где я решил по солдатскому обычаю помыться после боя, спрятались несколько папповцев, решивших таким образом избежать сражения. Остается удивляться, как их не обнаружили мои телохранители и люди, готовившие мне баню. Или то был знак Предвечного, что Он хранит меня? Как бы там ни было, а воинам Паппа не пришло в голову, что им ничего не стоило убить меня, безоружного и голого, как только что появившийся на свет младенец. А может быть, страх, обуявший их, действительно стал той единственной силой, которая способна ввергнуть людей в оцепенении и сделать их послушными, как агнцы, ведомые на заклание?»

Эта запись в дневнике – единственное свидетельство достоверности одного из множества других подобных эпизодов, которые в конце концов убедили Ирода в том, что на царство в Иудее его назначил не сенат Рима, а помазал Сам Предвечный, не найдя никого другого из среды коренных евреев, достойных этого высшего в стране сана.

Глава четвертая

ОКОНЧАНИЕ ДНЕВНИКА ИРОДА

Следом за ранней осенью наступила такая же ранняя зима. Из-за тревожной обстановки, сложившейся в Иудее, земля осталась не вспаханной. Обычная в это время года картина, когда поля заполняются людьми, сеющими пшеницу и ячмень, выглядела теперь угрюмой и вымершей. Ирод, чтобы поддержать дисциплину в своей разросшейся армии, разослал солдат по окрестным местам и приказал им вспахать и засеять землю. Солдаты были недовольны, но ослушаться приказа не посмели. К концу месяца мархесван[202] работы были закончены, и солдаты снова заскучали. Старослужащие воины все дни напролет играли в кости. Хуже дело обстояло с молодыми. В лагере появились женщины, участились случаи пьянства с драками и поножовщиной. Центурионы жаловались Ироду на резкое падение дисциплины среди подчиненных и просили его принять меры для исправления этого явно ненормального положения. С первым снегом Ирод объявил о начале больших маневров с возведением крепостей и земляных валов и обучению новичков правилам ведения наступательных боев. Выпавший снег вскоре растаял, по утрам на поля опускался густой туман, и это радовало Ирода, поскольку усложняло задачу обучения солдат.

В начале месяца тебеф из Александрии пришло письмо от Ревекки. Из него Ирод узнал о размолвке, случившейся между Антонием и Октавием. Октавий выражал недовольство тем, что его товарищ по триумвирату слишком долго пребывает в Египте в обществе распутной Клеопатры (он так и написал в своем письме – «распутной»). Между тем, продолжала Ревекка описание недовольства Октавия, Антонию следовало бы вспомнить о своем мужнином долге перед своей законной женой Октавией и государственных обязанностях по укреплению позиций Рима на Востоке, где взбунтовалась Армения. К своему письму Антонию Октавий приложил золотую монету, на одной стороне которой был отчеканен профиль Антония, а на другой профиль Октавии. Антонию этот недвусмысленный намек младшего по возрасту товарища на то, что в сложившейся ситуации ему одному приходится думать как о благополучии семьи своей сестры, так и государственных делах, не понравился. Он выбросил монету, которую Ревекка подобрала и отослала со своим письмом Ироду, а сам, сообщала Ревекка, морем отплыл в Киликию[203], где возглавил римские легионы и отправился усмирять Армению. Закончила Ревекка свое послание тем, что поскольку у Клеопатры своих слуг и служанок предостаточно, она отказалась от услуг Ревекки, и ее в числе других женщин, всегда составлявших значительную часть свиты Антония, триумвир взял с собой.

Из последующих писем Ревекки Ирод узнал, что зимний поход Антония в Армению не принес ему ни славы, которая обыкновенно сопутствовала всем его военным начинаниям, ни примирения с Октавией, на что рассчитывал ее брат, отправив в Александрию гневное послание и отчеканенную в укор ему монету. Вместо того, чтобы дать возможность солдатам передохнуть после длительного пешего перехода, Антоний, уже тоскуя по Клеопатре, которую он оставил беременной, приказал армии двигаться форсированным маршем, чтобы поскорее покончить с непокорной Арменией. Легионы Антония продвигались настолько быстро, что за ними не поспевали тяжелые осадные машины и обозы с провиантом, и уже при штурме первых армянских крепостей, встретившихся Антонию, он испытал серьезные трудности. Обходной маневр также ничего не дал: усилившиеся морозы и отсутствие продовольствия стали союзниками армян и противниками римлян, так что на подступах к Арарату[204] Антоний потерял в горах, сплошь покрытых снегом, до 25 тысяч солдат.

Октавия, узнав о несчастье, постигшем мужа, продала все свои драгоценности, наняла две тысячи самых опытных солдат, вооружила их и отправилась вместе с ними на встречу с Антонием. Тот, однако, получив от нее из Афин ободряющее письмо, послал гонца с требованием к жене не сметь приезжать к нему и вернуться в Рим. Оскорбленная женщина выполнила его приказ, а Антоний, лишившись значительной части своего войска, заключил с Арменией мир и, взяв в качестве гаранта соблюдения этого мира царского сына Артаваза со всей его семьей, возвратился в Египет. Следующее свое письмо Ревекка обещала прислать Ироду уже из Александрии.