Антоний, подавив последний очаг сопротивления в Малой Азии и казнив Антиоха, провозгласившего себя царем Сирии и заранее позаботившегося о возведении для себя гробницы, сменил позолоченные латы на ставший с некоторых пор более привычным для него костюм Диониса. Выслушав похвальные слова в адрес Ирода и приняв подарки, Антоний во главе многочисленной свиты, состоящей из молодых полуобнаженных женщин с распущенными волосами, облаченных вакханками, мужчин с подвязанными к головам ослиными ушами, козлиными бородами и копытами на ногах, изображавших сатиров и панов, мальчиков с привязанными к их бедрам огромными кожаными фаллосами, туго набитыми луговой травой, и бесчисленного множества музыкантов, неумолчно игравших на свирелях, вышел из Самосаты на встречу с другом. Завидев Ирода, Антоний забрался на плечи вакханок и, сопровождаемый пляшущими сатирами и панами, между которыми сновали мальчики, потрясавшие непосильными для них фаллосами, двинулся ему навстречу. Другие женщины-вакханки, оказавшиеся свободными, опередили Антония, подбежали к Ироду и, стащив его с коня, со смехом и визгом водрузили на свои плечи.

– Приветствую тебя, храбрый лев! – уже издали закричал Антоний и, сблизившись с Иродом, заключил его в свои объятия. – Я уже наслышан о твоих подвигах, благодаря которым остался в живых весь цвет Азии, и готов простить тебе твою медлительность, из-за которой мне пришлось одному справиться с коммагенами. Но, благодарение богам, на пир ты не опоздал, – праздничные столы ждут нас!

Так, на плечах женщин, сопровождаемые сатирами и панами, мальчиками, вконец обессилевшими под тяжестью привязанных к их бедрам фаллосов, и музыкантов, Антоний и Ирод вступили в Самосату, улицы которой были заполнены веселящимися и уже изрядно подвыпившими мирными жителями и солдатами. Следов разрушений нигде не было видно. Столица Коммагены, похоже, сдалась без боя. Ирод, оглядываясь по сторонам, с тоской подумал, что таким же сохранившимся, заполненным веселящимися людьми он хотел бы видеть и Иерусалим после свержения ненавистного ему Антигона.

Веселье и попойки продолжались три дня и три ночи. Вино лилось, как из рога изобилия. Мужчины и женщины без различия сословий предавались оргиям, которым, казалось, не будет конца. Даже огромная пиршественная зала – и та превратилась в вертеп. Ирод с неприятно кольнувшей его в самое сердце болью узнал в одной из голых женщин, сидевшей на коленях у мужчины в задранной консульской тоге, Ревекку. Ее большие синие глаза неотрывно смотрели на Ирода в то время, когда руки ее ласкали мужчину. Антоний перехватил ее взгляд и со смехом спросил Ирода:

– Узнал эту красавицу?

– Узнал, – признался Ирод.

– Октавии она не понравилась, а вот Соссию, похоже, пришлась по вкусу. Поэтому Ревекка здесь, а не в Риме. Ну да Соссию недолго осталось тешиться с прекрасной еврейкой – я решил взять ее с собой в Египет.

– А кто этот Соссий? – спросил Ирод, чтобы сменить скользкую для него тему.

– Как, ты еще не знаком с ним? – удивился Антоний и сделал знак рукой мужчине в задранной тоге. Тот немедленно согнал со своих колен Ревекку, оправил тогу и подошел к Антонию и Ироду. – Знакомься, – сказал Антоний, обращаясь к римлянину, – это мой друг и царь Иудеи Ирод, а это Соссий, новый наместник Сирии. Присоединяйся к нам, Соссий, не приличествует мужчине на виду у всех заниматься любовью, когда настоящие мужчины наслаждаются вином – этой чистейшей кровью земли.

За беспробудным весельем и пьянкой Антоний не забывал о делах. Разосланные им по всей Сирии откупщики возвращались с мешками, набитыми золотом. Антоний тут же, не считая, одаривал этим золотом своих и союзных солдат. Немалая сумма перепала и солдатам Ирода. К исходу третьих суток в пиршественной зале появился некто Гибреас, родом сириец, которого Антоний представил Ироду как радетеля интересов всей Азии.

– Выпей с нами, честный Гибреас, – предложил Антоний, наполняя его кубок вином.

– С удовольствием, – сказал Гибреас, принимая кубок. – Твой здоровье, всемогущий маг и чародей, щедрый на самые невероятные чудеса.

Антоний удивленно поднял правую бровь.

– Почему ты называешь меня магом и чародеем и о каких невероятных чудесах толкуешь? – спросил он.

– Потому, – ответил Гибреас, укладываясь на мраморное ложе, покрытое синим бархатным покрывалом с серебряными кистями, и кладя под локоть такую же бархатную подушку, расшитую причудливым восточным узором, – что если ты взыскал с нас две дани, то можешь даровать нам и два лета и две осени.

– О каких двух данях ты толкуешь, честный человек? – Изумлению Антония не было предела.

– О тех самых, которые доставили тебе твои сборщики дани, – ответил, улыбаясь, Гибреас и протянул Антонию свиток.

– Я не знаю ни о какой двойной дани, – сказал Антоний, отклоняя руку Гибреаса со свитком. – Тебе хорошо известно, что я никогда не считаю денег и, тем более, не веду записей моих расходов[189]. Все, что доставляют мне мои люди, я тут же раздаю солдатам. Разве это не так, Ирод?

– Зато я веду подробный подсчет дани, которую собирают для тебя твои сборщики, – сказал Гибреас. – Азия уже уплатила тебе сто двадцать мириад[190] талантов.

– Это много? – обратился Антоний к Ироду.

– Это непомерно много, – ответил вместо него Гибреас. – Если ты не получил этих денег, то поинтересуйся у своих сборщиков, куда они их дели. Если же получил и раздал своим друзьям и солдатам, находящимся сегодня в Самосате, то мы погибли.

На четвертый день Антоний засобирался к Клеопатре. Ехать в Египет он решил морем. Перед отъездом Антоний устроил небольшое застолье, на которое пригласил узкий круг самых близких друзей. В ходе застолья он поинтересовался у Ирода:

– Что слышно нового о нашем общем с тобой враге Антигоне?

– Антигон все еще скрывается в Иерусалиме.

– Кто из римлян находится теперь в Иудее? – спросил Антоний Соссия.

– Махир с двумя легионами и тысячью всадников, – ответил Соссий.

– Этого мало, – сказал Антоний. – Пошли туда столько же и лично проследи за тем, чтобы с нашим врагом было, наконец, покончено.

– Слушаюсь, – сказал Соссий, склонив голову. – Я немедленно направлю в Иудею еще два легиона и сам отправляюсь туда, как только освобожусь от самых неотложных дел в Сирии.

– Вот и ладно, – сказал Антоний, поднимаясь. – Жду вашего совместного доклада об освобождении Иудеи из-под власти самозванца.

Доклад этот, однако, Антоний получит не скоро. Проклятие, довлевшее над Иродом, обернулось для него новой кровью. Возвращаясь из Самосаты на родину, он сделал короткую остановку в предместье Антиохии Дафне. Здесь ему опять приснился окровавленный человек, которого он поначалу принял за Малиха. Когда же человек этот приблизился к нему, то оказался не Малихом – ночным кошмаром последних лет, – а братом Иосифом. Иосиф держал свою отрезанную голову в руках, и голова эта с немым укором смотрела на Ирода. Ирод проснулся в холодном поту. Сев на постели и оттерев со лба липкую влагу, он долго смотрел в темноту, и из темноты этой уже не во сне, а въяве смотрела на него отрезанная голова Иосифа, в глазах которой читалась невыразимая тоска.

Иродом овладело беспокойство за судьбу оставленного в Иудее брата. Беспокойство это не прошло и тогда, когда на его зов в спальню влетел перепуганный начальник телохранителей Коринф и зажег все имевшиеся в наличии свечи. К утру беспокойство это усилилось, и Ирод уже не как ошеломившую его новость, а как продолжение превратившегося в явь сна прочитал доставленное ему из Иудеи донесение о гибели брата. Иосиф, приняв под свое командование шесть когорт, приданных Махиром в дополнение к имевшимся у него силам, отправился в Иерихон, чтобы взять оттуда последние запасы продовольствия и скота. По дороге в Иерихон на него напали притаившиеся в горах антигоновцы, следившие за каждым его шагом от самого Иерусалима. Командовал этими отрядами некто Папп – друг детства Антигона, заявивший о себе в последние годы как убежденный зилот. Словно бы в насмешку над притязаниями Антигона стать царем Иудеи, Папп приказал выгравировать на своем щите девиз всех зилотов: «Никакой власти, кроме власти Закона, и никакого царя, кроме Бога». До поры до времени Антигон мирился с дерзостью Паппа, утешая себя мыслью, что девиз зилотов, пока он борется с Иродом за высшую власть в стране, ему только на руку. Про себя же он решил, что как только Ирод будет убит, следующей жертвой станет Папп, которую он принесет самому себе в качестве искупительного дара за все перенесенные им мытарства[191].