Арестованный весной 1937 года, И.Г. Мельников, учитель из деревни Мелехино Томской области, случайно познакомившийся с Клюевым, признался на допросе, что состоит в монархической организации, в которую завербовал чуть ли не половину актива колхозов «Трудовик» и «Показатель Сталина» <так! – К.А.>, ведет контрреволюционную работу, связан с «Союзом братства русской правды» и «Российским общевоинским союзом», имеет контакты с японской разведкой и т.д. Все это очевидная фальсификация, не требующая комментариев. Но вот Мельников дает показания о Клюеве: «Я имел с ним продолжительную беседу, во время которой Клюев активно высказал свои резко враждебные к советской власти взгляды, высказывал исключительную ненависть к коммунистам и говорил мне, что недолго осталось коммунистам и советской власти существовать, что скоро мы станем хозяевами России и восторжествуем». Что ж, нечто подобное Клюев, возможно, и говорил (или давал понять) своему собеседнику. Далее тот же Мельников сообщает следователю, что конец 1937 года, по словам Клюева, «должен быть началом беспощадной борьбы и уничтожения коммунистов <...> что близится час, когда такие страны, как Япония и Германия, придут к нам в качестве наших освободителей». Допустим, что Клюев и не произносил этих слов, но ведь надеждами такого рода питались в то время многие задавленные большевизмом граждане советской страны.

Впоследствии, на слова следователя: «Вы говорили Мельникову о скорой войне, что конец 1937 г. должен быть началом беспощадной борьбы и уничтожения коммунистов. Вы тогда говорили, что близится час, когда Япония и Германия придут к нам как наши освободители <...> предложили Мельникову вести активную работу по вербовке новых участников к-р организации и одобрили его за сделанную уже работу», – Клюев ответил: «Я это не признаю. У меня с ним в беседе могло быть выражено только недовольство на Соввласть, а что касается об организации, то я ему не говорил».

Говорил – не говорил... Что это могло изменить! Все «дело» от начала и до конца, как и все прочие такие «дела» советской эпохи, – чистейшей воды фальсификация. Клюев был обречен на гибель, что и с кем бы и где бы ни говорил. Не только ведь по словам и поступкам – органы выявляли «врагов», и подчас безошибочно, по их происхождению, внешнему виду, манере поведения и речи. Клюев был обречен, потому что всем своим обликом и образом жизни напоминал о прошлом, тяготел к религии и церковности, олицетворял поэзию и культуру – для таких не было и не могло быть места в советской действительности.

Дело, однако, не клеилось. «Тщательно просматривая дело Клюева, – пишет Л.Ф. Пичурин, – я так и не смог установить, что же происходило с Николаем Алексеевичем между 6 июня и 9 октября. Четыре месяца пустоты – я имею в виду пустоту в бумагах – ни заявлений, ни протоколов допросов или очных ставок...». Между тем машина работала. За отсутствием убедительных доказательств делу «Союза спасения России» решено было придать «церковную» окраску. Тем более, что один из допрошенных, П.Н. Иванов, сообщил (или, возможно, подписал сообщенное следователем):

«Клюев также говорил мне, что он в Томске установил связи среди бывшего и в данное время действующего духовенства и церковного актива, которые, как он выражался, верны спасению России, ведут работу против коммунистической власти и что он активно помогает этой организации».

Арестованные летом 1937 года священнослужители (епископ Ювеналий, в миру И.Н. Зиверт; священник Ивановской церкви протоиерей И.Г. Назаров; священник Троицкой единоверческой церкви Я.Л. Соколов; священник той же церкви А.А. Ширинский-Шихматов, бывший князь и штабс-капитан царской армии) с поразительным единодушием дают показания против Клюева.

Епископ Ювеналий: «...Я с Клюевым связался через протоиерея Назарова. Встреча состоялась на квартире Назарова. <...> Там я Клюеву объяснил свои цели, с которыми приехал в Томск. Он был очень рад моей информации и в свою очередь сказал мне, что здесь, в г. Томске, сколочена довольно многочисленная кадетско-монархическая организация, ведущая активную деятельность по подготовке восстания. Клюев мне сказал, что он лично активизировал церковников. <...> В результате последние создали ряд повстанческих групп в Нарыме, в Томске, Асиновском, Кожевниковском, Шегарском и других районах, прилегающих к Томску. Мы договорились с Клюевым активизировать в дальнейшем церковников и контактировать свою деятельность с руководством кадетско-монархической организации. Клюев мне высказал сожаление по поводу смерти главы кадетско-монархической организации в Томске князя Волконского, но сказал, что во главе организации остались довольно опытные люди, назвал бывшего князя штабс-капитана белой армии Ширинского-Шихматова, бывшего ротмистра, начальника жандармского управления Левицкого-Щербину и кадета Слободского. Клюев обещал мне познакомить меня с этими лицами и организационно увязать».

Что можно сказать по поводу этих показаний? Типичный «протокол допроса» сломленного (под пытками?!) человека, которому уже безразлично, что говорить и кого оговаривать. Самооговор. Беспомощный лепет жертвы.

И.Г. Назаров: «После ареста 19 участников нашей кадетско-монархической организации вдохновителем и продолжателем у нас является Клюев, с которым я был тесно связан. Клюев познакомил меня и Зиверта с бывшим князем штабс-капитаном Ширинским-Шихматовым, который перешел на нелегальное положение, служил в Троицкой церкви священником. <...> По поручению Зиверта и Клюева я проводил активную обработку лиц, подготовлял их к вербовке и вербовал в к-р монархическую организацию».

А.А. Ширинский-Шихматов: «В состав кадетско-монархической организации я вошел через Клюева Николая Алексеевича в конце сентября 1936 года или в начале 1937 года. <...> После ряда бесед на контрреволюционные темы с Клюевым Николаем Алексеевичем он сообщил мне, что в городе Томске существует контрреволюционная монархическая организация, ставящая своей задачей вооруженное свержение Советской власти. <...> Будучи врагом существующего строя в России, я дал свое согласие на участие в контрреволюционной организации».

Достаточно. Приведенных «улик» вполне хватит для того, чтобы поставить к стенке не одного «ссыльного монархиста» – целую группу. Что и было исполнено.

Но опять-таки: общался ли Клюев на самом деле с Ювеналием и другими священниками? Какова была степень их близости? Думается, что общался, и довольно тесно. Письма Клюева к Н.Ф. Садомовой – свидетельства того, насколько углубляются в томский период его религиозные переживания. Общие духовные интересы, потребность в «очищении сердца», чувство братской связи с «гонимой» православной церковью – все это, вне сомнений, тянуло Клюева к священникам, неважно, были они обновленцами или нет. Тем более что И.Г. Назаров, проживал в переулке Красного Пожарника через дом от Клюева, а в апреле 1937 года Клюев поселился на Старо-Ачинской улице в одной квартире с Я.Л. Соколовым (родственником упомянутого И.Г. Мельникова).

Дело о «Союзе спасения России» стремительно подвигалось к концу. 9 октября 1937 года Клюев был вызван на последний допрос. Следователь объявил ему, что его «изобличают» десять обвиняемых (имелись в виду, вероятно, А.Ф. Голов, И.Н. Зиверт, П.Н. Иванов, П.А. Ивановский, Г.В. Лампе, И.Г. Мельников, И.Г. Назаров, Я.Г. Соколов, А.П. Успенский, А.А. Ширинский-Шихматов), притом что показания, «уличавшие» Клюева, были получены и от других лиц. На вопрос следователя «Как вы с ними увязались как с участниками к-р организации?» – Клюев ответил: «Я их знал хорошо, иногда встречался, они высказывали мне свои антисоветские настроения. Были ли они участниками к-р организации, мне известно не было».

А на заключительный вопрос: «Следствием вы достаточно изобличены, что вы можете заявить правдиво об организации?» – последовал ответ: «Больше показаний давать не желаю».

Какая достойная емкая фраза, дошедшая до нас через десятилетия! Как много угадывается в ней! Сознавая, что все кончено, Клюев не унижается, не вымаливает себе снисхождения. Строивший свою жизнь в «игровой» эстетике, он – в свой последний час – не желает участвовать в позорном спектакле. Понимает: единственный достойный разговор с палачами, с нелюдью – молчание.