Я жене сказал:

– Галя, не переживай, кажется, все лето я буду с тобой на даче. Сейчас я улечу в Москву к Жигунову, а потом приеду.

Я Борису сказал:

– Возьми билеты на самолет себе и мне, завтра мы будем у Жигунова в Москве!

Мы прилетели, приехали на студию. Я открыл дверь ногой в кабинет к Жигунову:

– Жигунов, ты кого тут не утверждаешь?

А до этого я ему уже показал фотографии, но вопрос с артистами как-то повис. Жигунов сказал:

– Евгений Маркович, я все-таки продюсер!

– Продюсер! Знаешь, ты где? Чтобы вовремя были деньги на картину, вот тут ты продюсер! А дальше я решаю, кто будет сниматься, а не ты!

А он мне как-то говорил, что ему очень нравился мой фильм «Приключения принца Флоризеля». Я говорю:

– Ты мне не рассказывай! Здесь, в Останкино, мне никого не утверждали на картину «Принца Флоризеля». Я еще не был режиссером этой картины, но уже сказал им: «Тогда снимайте сами!» В результате я снимал тех, кого хотел. Но они знали, о ком говорили: о Дале, о Полищук, о Дмитриеве! А кого ты знаешь из этих артистов? Никого ты не знаешь! Лобик не морщи! Это все артисты, которые никогда не снимались в сериалах. Это принципиальная моя позиция. Все они театральные ленинградские артисты. Никого из них ты не знаешь! А если я режиссер, я тебе гарантирую качество, и что эти артисты – хорошие, и что они хорошо выполняют свою работу!

– Евгений Маркович, а если бы я не был продюсером, вы бы меня утвердили?

Я говорю:

– Сомневаюсь! Как артиста я тебя не знаю! Я не видел работ с тобой. Я просто верю в себя, что даже если ты совсем плохенький, я тебя вытяну и заставлю сыграть как надо!

Он сидел несколько побитый, огорченный.

– Давай так договоримся, что касается артистов, решаю я! Я с тобой могу посоветоваться, но не более того! Если ты говоришь: «Я продюсер, я решаю», то тогда без меня!

На этом мы сошлись. У меня работали те, кого я хотел видеть.

Один из них стал потом любимым артистом Жигунова. Это Смолкин. Они сильно подружились. Первый раз он его увидел у меня. Он играл театрального импресарио. Хорошие артисты были! Я абсолютно доволен всеми, кто снимался в тех пяти фильмах, которые я снял с Жигуновым, а с Сергеем Мигицко и Сергеем Паршиным мы стали друзьями.

А потом была уволена с работы милая барышня, которую Жигунов привез в первый раз – Алла Маратовна Медведева. И он взял совсем другого редактора, который сильно мне не понравился… Не по внешним признакам, а потому что сценарии становились все хуже и хуже, и наконец я сказал:

– Это что за сценарий?

– Ну… Евгений Маркович!

– Без «ну»! Что это за сценарий? Что здесь говорит персонаж? Ты это читал? – спрашивал я Жигунова. – Редактор должен этим заниматься!

– Редактора вы не трогайте, это наше знамя!

Я ему бросил сценарий:

– Вот со своим знаменем и живи без меня!

И мы расстались. Надо сказать, что мы расстались на высокой ноте в легком конфликте. Но я не переживал. Он мне сказал:

– Вы уволены.

Я сказал:

– До свидания, друг мой, до свидания!

И ушел.

Как я стал народным артистом

Надо отдать ему должное, когда мы встретились много лет спустя в Ленинграде, он спросил:

– А вы народный артист?

Я говорю:

– Не народный я артист!

– Почему?

– Потому что не дали!

– Как не дали?

– Так, не дали!

– Я поговорю со Швыдким!

А Жигунов был членом президентского совета по культуре. Потом мне звонит кто-то из аппарата Швыдкого, тогда он был министром культуры, звонит и говорит:

– Михаил Ефимович будет в Ленинграде. Он хотел бы с вами встретиться.

– Где, когда?

– Он завтра будет в Мраморном дворце!

Это было какое-то совещание, куда я был приглашен как председатель Союза.

А до этого Жигунов мне рассказал про то, как он встретил Швыдкого и спросил:

– Михаил Ефимович, а почему Татарский не народный артист?

Тот что-то пробурчал.

А Жигунов продолжает:

– Певцов, значит, народный артист, а Татарский нет?!

– Ну…

– Нет, вы мне скажите! Почему Певцов – народный артист, а Татарский нет?

В общем, Швыдкой покраснел.

Мы встретились в Мраморном дворце. После совещания я подошел к нему:

– Михаил Ефимович, моя фамилия Татарский, я режиссер «Ленфильма».

– Знаю, знаю, знаю…

Я говорю:

– Как-то тут со званием…

– Все документы отдайте Голутве!

Я отдал Голутве документы, потом рассказываю о встрече со Швыдким Алексею Герману:

– Лешка, я встретил тут Швыдкого. Он говорит: «Я вас знаю, знаю, знаю», а я точно знаю, что мы незнакомы!

– Так он соврал!

Я говорю:

– То есть?

– А ты не знаешь? Он еще в театральном институте входит в аудиторию, говорит: «Добрый день всем!» И уже соврал!

Я говорю:

– Ладно, раз соврал, значит, соврал! Документы я все равно отдал.

Прошел год после этого. Еду я в машине на работу, и мне звонит один журналист «Комсомольской правды»:

– Евгений Маркович, поздравляю!

– Что такое?

– Сообщение ТАСС о присвоении вам звания!

– Точно знаешь?

– ТАССовское сообщение, мы же получаем его раньше, чем последние известия по телевизору.

– Спасибо!

Так я стал Народным артистом России. Чем, надо сказать, очень горжусь. Потому что это не были интриги, не были просьбы, ничего этого не было. Просто повторно на коллегии министерства рассмотрели мою кандидатуру и через год мне присвоили звание Народного артиста России.

А в 2009 году президент Д. А. Медведев вручил мне орден «За заслуги перед Отечеством» 4 степени.

«Весельчак Бо»

«Ниро Вульф и Арчи Гудвин»… Это была такая стилизация про Америку 30-х годов. И мне кажется, что она получилась.

Снимали мы в Доме ученых в Ленинграде. Замечательный дворец. Я очень благодарен всем сотрудникам этого дворца. Это потом стала любимая площадка Бориса Ефимовича Молочника.

Я пригласил на роль Ниро Вульфа Донатаса Баниониса. Бедный Банионис, театральный литовский артист, очень обязательный, он учил все тексты. Там были горы текста, мы очень быстро снимали. И он приходил утром исключительно мрачный, потому что всю ночь учил текст и, закрыв глаза, представлял, что сейчас этот текст ему нужно будет говорить.

Он говорил, говорил, потом затык… не помнит.

– Давайте еще раз!

И еще раз не помнит, и еще раз.

– Донатас, что такое?

– Ты знаешь, я не очень понимаю, что значит это слово?

Вот и все. И он приходил мрачный.

Два молодых артиста, Жигунов и Сережа Мигицко, не затрудняли себя заучиванием текста, они хватали его с ходу. Это русский текст, и они молодые, мобильные. Бедный Донатас…. Ему было очень тяжело.

Поэтому, когда я утром приезжал на съемку и сидел в курилке, прибегал кто-нибудь из них, к примеру, Мигицко, и говорил:

– Весельчак Бо приехал!

Они его прозвали «Весельчак Бо» и рассказывали мне про него смешные истории:

– Евгений Маркович, сейчас на репетиции сидим за столом и в паузе Донатас смотрит на эту еду, но, будучи дисциплинированным человеком, ничего не берет, пока не начали снимать. И пока вы разговариваете с операторами, с художниками, он бурчит: «Все говорят о еде, о еде, а есть-то нечего!»

Он разглядел, что есть на столе и, предвкушая удовольствие, высказался: «А есть нечего!» Было принято без него подтрунивать над «Весельчаком Бо»!

Но «Весельчак Бо» учил текст, а они нет. Он готовился к работе, а они – нет!

Инсульт

Однако пять фильмов по две серии дались непросто.

Это было днем. На даче мне вдруг стало плохо, я поплыл, это я помню, начал терять сознание, меня подхватил сосед… Мы вместе обедали. И с этой минуты я ничего не знаю. Все, что я рассказываю, я рассказываю со слов сына.

Инсульт, кровоизлияние в мозг, аневризма аорты головного мозга, я без сознания, и меня только к вечеру привозят в больницу, и никто не хочет оперировать… Искусственная вентиляция легких. Это 2002 год. Мне 64 года! Четырнадцать дней я провел в реанимации и только потом пришел в себя. Потом меня перевели из реанимации в палату. Ходить я не умел, меня вели. Почему-то это была палата, наполненная людьми в белых халатах. Молодыми людьми. Может, это были студенты, я не знаю. Но одна точно была медсестра с этажа, потом я с ней познакомился. Меня привели всего увешанного банками с растворами. Я говорю: