— А я живу, — отвечал брат с полным спокойствием.

— Ты кончишь в шахте, как отец. А мне они даже думать об этом запрещали.

— Ну нет, он-то кончит управляющим, — сказал отец. Его самого шахта уже совсем высосала. Каждый раз, возвращаясь с работы, он словно становился физически меньше. Он съеживался у них на глазах. Он лежал в прострации у очага, слишком обессиленный, чтобы пойти спать, слишком измученный, чтобы съесть хоть что-нибудь. Его присутствие было постоянным упреком, и он старательно это подчеркивал, демонстрируя им себя — свою усталость, свое угасание. — Таким, как я, он не будет, — добавил он, указывая на могучие плечи Стивена, на его добродушное лицо. Бесспорно, его брат пользовался всеобщей симпатией. Из школы он ушел и был на шахте учеником механика, а в свободное время посещал местный колледж. Тем не менее он ни в чем не рвался вперед. В нем ощущалась неизмеримая сила, которой Колин завидовал.

— Не понимаю, как ты позволил, чтобы он обрек себя на такое, — говорил он отцу, подразумевая то, что с ним сделала шахта. — Одно время ты утверждал, что он никогда под землю не спустится.

— Он спустился потому, — сказал отец, — что сам захотел. И спустился со специальностью. Я-то начинал без всего. Прямо с поля — и в шахту. А он этому обучен, у него специальность, — добавил он.

Снова начались привычные споры, но злость у него вызывал только Стивен, его покладистость. Он видел в брате намного больше, чем видел в себе сам Стивен.

— Да я-то ведь не жалуюсь, — говорил Стивен, покачивая массивной головой. На его плечах бугрились мышцы. Он начал серьезно играть в регби и был очень популярен — не только девушки, но и ребята его возраста постоянно забегали к нему. Из уважения к матери он разговаривал с ними на крыльце, а в кухню допускал, только если ее не было дома.

— Не понимаю, к чему ты клонишь, — добавил он в другой раз, когда они с Колином были дома одни.

— Но что, по-твоему, тебе все это даст?

— Заработок. Ну, как ты зарабатываешь тем, что учишь в школе, — ответил брат.

— Но это же рабство, — сказал он. — Отец — раб. Ты — раб. Людям платят достаточно, чтобы они могли работать в шахте, но не столько, чтобы из нее выбраться. Словно морковка — каждый год поднимают чуть выше. И они трудятся, как покорные ослы.

Брат покачал головой и пригладил растрепанные волосы.

— Для того чтобы жить с рабами, ты развиваешь в себе мышление раба. Смиряясь с рабством, ты его укрепляешь.

— Так ведь шахты национализировали, — сказал брат.

— Ну, и в чем разница? — спросил Колин и выжидающе замолчал.

Брат еще раз провел рукой по волосам.

— Так я же доволен! — Он поглядел на него и улыбнулся, но застенчиво, словно смущенный тем, что Колина заботит его судьба. — А раз я доволен, так не понимаю, чего ты волнуешься.

— Ну, а я недоволен, — сказал он с горечью.

— А коли так, — сказал брат, — так ты бы попробовал изменить чего-ничего.

— Я пробую, — сказал он. — И начинаю с тебя.

— Не с того конца начинаешь. Надо с головы.

— Ты ближе. Я тебя люблю, и ты рядом. Ты молод, ты не закоснел, ты доступен новым представлениям. Тебя не оболванили, как отца.

— Кому-то же надо работать под землей, — сказал Стивен. — А мне это больше по плечу, чем многим другим. Я могу облегчить условия работы. Могу добиться большего. Мы все время что-то меняем. Так чего ты от меня хочешь? Чтоб я стал коммунистом?

— Нет, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты выбрался оттуда.

— Я там, — сказал брат просто. — И выбраться не могу. Мне моя работа нравится.

— Она же тебе ничего не даст, — сказал он. — Кроме тупой покорности.

— Ну, предположим, я выберусь. А с другими рабами что будет?

— Оставишь их там.

— И отца?

— И отца тоже. Он смирился. Посмотри, что это ему дало. Что это дало им всем, — добавил он, обводя рукой поселок.

— Отцу не по возрасту работать внизу, только и всего.

— И тебе не по возрасту работать внизу. Покажи пример, выберись оттуда.

— Черт подери, ну не понимаю я, чего тебе нужно, — сказал Стивен. Он сидел такой могучий и такой растерянный, что Колин улыбнулся, ошеломленный силой и бестолковостью брата. — По-моему, ты запутался и увяз сам не знаешь в чем. Ты врешь и обманываешь. Ты наврал про Клэр. Ты вот говоришь, что никаких обязательств на себя брать не нужно.

— Нет, нужно, но только по отношению к себе.

— Брать обязательство по отношению к себе — значит брать его по отношению к другим, — сказал брат медленно, обдумывая эту мысль.

— Вот именно, — сказал он. — А не наоборот.

Он засмеялся, глядя на брата с торжеством.

— Ты должен испробовать все, что в тебе есть, Стив. Ты должен уйти отсюда и жить.

— А ты лицемер. Предатель и лицемер, — сказал Стивен, багрово краснея, и отвел глаза.

— Но не только, — сказал он. — Во мне есть много другого. Хорошего. Я могу тебе помочь. Я ведь не только плохой. Во мне есть много такого, что ты мог бы принять. Что ты должен принять. И я знаю что.

— Какого такого? — сказал Стивен.

— Того, что ты сам никогда не испытаешь, чего нельзя испытать, смиряясь.

— Прямо как Христос в пустыне, — сказал брат.

— Разве?

— А когда ему предлагали все царства мира. Я верю в то, что делаю. Что это приносит добро.

— Добро. Но какое добро? Добро Христа. Не добро понимания, не добро принятия зла, а только добродетель, ханжество, чурание зла.

— А знаешь, — сказал брат медленно, не спуская с него глаз, — зло-то — оно в тебе, Колин.

— И в тебе, — сказал он. — Я стараюсь, чтобы ты это осознал.

Но брат продолжал смотреть на него исподлобья, сдвинув брови. В его взгляде была растерянность, тревога. Он мотнул головой.

— Нет, — сказал он, — не понимаю я тебя.

— Но ведь ты чувствуешь, Стивен, — сказал он, — что я желаю тебе добра? Не «добра» Христа, а подлинного добра, которое делает тебя по-настоящему живым.

— Ну… — сказал брат.

— Ты ищешь «добра», которого хотят для тебя наши родители, потому что боятся. Ты должен избавить их от этого страха. Ты должен вырваться на волю.

— Угу. — Но он его больше не слушал. Со двора вошел Ричард. Он уже учился в классической школе и был первым учеником в классе. — Ты лучше Дика спроси. Идеи — это по его части.

— А, у Ричарда хороший интеллект, но не идеи. Интеллект порождает рабство не меньше, чем все остальное. Он поступит в университет и погибнет навеки. Его выпотрошат дочиста, а «интеллект» станет для него панацеей.

— Ты думаешь? — сказал Ричард. Его худое лицо было бледным, но этот вызов он принял словно с дерзким задором.

— Люди всякие бывают, — сказал Стивен. — И мы вовсе не хотим все обязательно быть такими, как ты.

— Не как я, а благодаря мне, — сказал Колин.

— И не благодаря тебе. По-моему, ты только из одного стараешься: как бы для себя ухватить побольше.

Ах, Стив, — сказал он угрюмо и посмотрел на своих младших братьев так, словно решил никогда больше с ними по-настоящему не разговаривать.

Это была лишь одна из многих ссор, которые он затевал с братом. Они выводили Стивена из равновесия, но Колин особенно не терпел его невозмутимости. Он смотрел, как Стивен играет в регби — та же физическая мощь, то же упорство, то же теперь почти сознательное добродушие, с какими он встречал натиск первых настоящих волн жизни. Он надеялся, что брат всплывет над ними, а не станет упрямо прорываться сквозь них, что он вынырнет, уплывет, а не будет стоять неподвижно, словно скала, принимая свое спокойствие как благо, а не как порок.

Как-то на обратном пути после матча он сказал:

— Я слышал, тебе предлагают контракт. Представитель городской команды.

— Ага, — сказал Стивен, все еще красный после игры. Разбитый нос был заклеен пластырем.

— Ты согласишься? — спросил он.

— Да ведь, — сказал он, — деньги неплохие.

— Значит, из тебя колбасу сделают?

— Какую еще колбасу? — сказал Стивен и засмеялся.