— Он рассказал вам, что случилось?
— Сказал, что вы нашли улей в какой-то квартире, что ты поджег дом. — Губы ее дрогнули в подобие улыбки. — Хорошая работа. Так этому дерьму и надо.
В разговор вступил парень лет двадцати в ковбойской шляпе.
— Только вот непонятно, почему шершни не охраняли этот улей. Обычно они его просто так не оставляют.
Я нахмурился.
— Снова не понимаю. Улей? Что такое улей? Ваш мальчонка тоже называл эту штуку ульем.
— Господи, да ты совсем отстал от жизни. — Девушка подбросила в огонь еще несколько веток. — Где ты жил? В каком таком городе? Может, на луне?
Да, она шутила, но при этом не улыбалась.
Я пожал плечами.
— Мы никуда не высовывались.
— Это и заметно.
— Но местечко, похоже, премилое, — заметил кто-то. — Ты сказал, что у вас там есть электричество? Чистая вода? Еда?
— Да. Нам, должно быть, повезло.
— Еще как.
— Мне бы хоть пригоршню грязи из вашего городка — я бы положил ее в карман. — Парень мрачно усмехнулся. — Может быть, ваша удача тогда перешла бы на меня.
— Да, прилично поесть было бы неплохо.
— Неплохо? Приятель, мы чувствовали бы себя в раю.
У меня на языке вертелись вопросы, на которые хотелось бы получить ответы, но сидевшие у костра начали перебрасываться короткими репликами.
— Мне бы — бифштекс с майонезом.
— С майонезом?
— Сам не знаю почему. Просто хочется майонеза. Я не ел его несколько месяцев.
— Бифштекс. Весом в пару фунтов. Средней поджаренности. Мм, это чудо.
— С двумя банками пива.
— И жареной картошкой.
— Золотистой.
— А мне бы буханку хлеба. Это все, что нужно именно сейчас.
— Кофе и сигарету. Я уже пару недель не держал во рту сигарету.
— Ты же не куришь.
— Курил когда-то, пока не началось все это веселье.
— Видишь? Нет худа без добра. Не будешь курить и доживешь до ста лет.
— Точно. Дожить до ста лет в какой-нибудь лачуге, где нечего жрать, кроме грязи и листьев, и нечего пить, кроме воды из канавы.
— Подождите, — вмешался я в эту воображаемую оргию. — Расскажите побольше об ульях.
— Ты что, приятель? — раздраженно спросил любитель майонеза. — Не нравится? Мы же говорим о еде.
— Нет ничего, так хоть помечтаем, — добавила черноглазая девушка.
— Извините, но в мире что-то происходит. Что-то важное, о чем я не знаю. Послушайте, мы нашли комнату, забитую розовой слизью, в которой плавали части тела. Черт, они были совсем как живые! Как рыбы в аквариуме! По-моему, это важно!
— Как и майонез, — сердито рыкнул парень в ковбойском шляпе. — Или ты думаешь, мы все тут жируем на свежем воздухе?
— Нет, извините, но…
— Извините… Да пошел ты в задницу.
Голос подал его сосед.
— Мы увели тебя с улицы, защитили, приютили у огня, а ты заводишься оттого, что нам хочется поговорить о еде.
Другой сердито сплюнул на землю.
— Да, вдоволь мы не едим никогда. Тебе не понять, что такое быть постоянно голодным. Иногда кажется, что уже мозги дымятся.
Пришлось проявить терпение.
— Я только хочу знать, что такое ульи, о которых вы постоянно говорите. Нужно ли предупредить людей в том городе, где я живу? — Кто-то поправит: предупредить своих, — но считать жителей Салливана своими… нет. Я не имел с ними ничего общего. И все же… В городе жили дети. Там жил Бен и другие вполне приличные ребята, в том числе муж и дочери Линн. Что касается остальных, то будь они прокляты. На них мне было… как бы это помягче сказать? Ну, вы поняли.
— Ты действительно хочешь знать, что такое ульи? — Девушка посмотрела на меня глазами, столь же прекрасными, как черный жемчуг.
— Конечно, хочу. В конце концов, они опасны? Их много? Может быть, их нужно отыскивать и сжигать? Я имею в виду, что…
— Подожди. — Она подняла руку, призывая меня помолчать. — Хочешь получить ответы?
— Если эти штуки опасны, то мы должны…
— Секундочку. — Девушка снова перебила меня. — Знаешь, как говорится, ничего не дашь — ничего не получишь.
Я кивнул.
— Тогда, — сказала она, поднимаясь, — доставь нам еды, а мы расскажем тебе, что знаем.
Я оглядел худые, изможденные лица.
— Хорошо. Но на это потребуется какое-то время.
— Нам на самолет спешить не надо, — проворчал парень в ковбойской шляпе. — Не торопись.
— Но не забудь майонез, — напомнил его сосед. — Большую-большую банку.
— И пива.
— И бифштекс. Устроим барбекю. — Ковбой отбросил в огонь деревяшку. В ночное небо взлетели искры.
— Постараюсь.
— Да уж, постарайся. Нет еды — нет разговора. Понял?
— Я вернусь через пару часов.
— Мы будет здесь.
— Тебе нельзя идти одному, — сказала девушка. — Здесь же повсюду ползают шершни. — Она подняла с земли обрез.
— Все в порядке. Только дайте мне ружье. Одолжите.
Ковбой рассмеялся.
— Одолжи мою задницу.
Девушка покачала головой.
— Если бы ты знал, скольких мы потеряли, добывая эти штучки, ты бы понял, что незнакомцам мы их не даем. — Она поднялась. — Пойдем. И давай побыстрее. Мы все здесь голодные.
Мы прошли через центральный район Льюиса, направляясь к тому месту, где я оставил моторку. Первые лучи восходящего солнца окрашивали ржавые автомобили и развалины домов в кровавый цвет.
Минут десять мы шли молча, потом она сказала:
— Не понравилось, да?
— Отчего же. Я ведь вас даже не знаю.
— Может быть, ребята показались тебе грубоватыми. Но начинали мы не так. Тони из семьи профессиональных теннисистов, они жили на Лонг-Айленде. Зак, парень в ковбойской шляпе, учился в еврейской школе на Манхэттене, когда мир опрокинулся и смиренно поднял лапки. Вообще-то он из Ванкувера. Знаешь, у него были такие черные завитушки. — Она повертела пальцами за ушами. — Но он потерял волосы при пожаре. Мы тогда устроились на ночь в детском саду, и какой-то идиот опрокинул во сне лампу. Волосы так и не отросли: ни на бровях, ни на руках. Обгорел он несильно, но, наверное, шок… подожди… — Она остановилась и посмотрела на меня. — Все не так, да?
— Что не так?
— Мы так одичали, что позабыли о манерах. — Девушка протянула руку. — Здравствуйте, я — Микаэла Форд.
Я пожал ее руку.
— Грег Валдива.
— Приятно познакомиться, Грег.
— Взаимно, Микаэла.
Получилось здорово. Мы стояли в сожженном городе, посреди разбросанных черепов, и пожимали друг другу руки, как будто только что познакомились на каком-нибудь светском приеме.
Она кивнула. Похоже, ей стало легче.
— А ты откуда, Микаэла?
— Я? Из Нью-Йорка. Моя мать работала в издательстве. Мы только переехали в квартиру на Гринвич Виллидж. Мне там нравилось, особенно уличные базары по воскресеньям. Я даже помогала продавать африканские украшения.
— Звучит шикарно.
— Шикарно? — Она улыбнулась. — Это из какого же века словечко?
— Слово из репертуара моей мамы. Шикарная одежда, шикарная машина, шикарный дом.
— Она умерла?
— Она умерла.
— Моя тоже. Я переехала к отцу в Кэтскилс, когда начались все эти ужасы. Как и все, мы полагали, что беспорядки дело временное, но они продолжались и продолжались. Шершни поджигали школы, дома, потом целые города. Мои родители уже пять лет жили раздельно, но отец очень волновался за маму, особенно после того, как мы увидели, что творится в Нью-Йорке, где столько людей погибли уже в первый день.
Мы шли по улицам сожженного городка, где из-под обломков проглядывали человеческие черепа, похожие на жуткие белые грибы, а Микаэла говорила и говорила.
Судя по ее рассказу, они с отцом просто запрыгнули в машину и рванули на юг, в Нью-Йорк. Страна уже летела ко всем чертям. Хлебные бандиты, или шершни, как она их называла, вылезали из каждой дырки. Вдоль дороги горели дома и церкви. Микаэла не верила своим глазам, когда появились первые трупы, и даже сказала отцу, что у нее галлюцинации, увидев десяток повешенных под мостом людей. Им пришлось проехать под мостом, и ноги мертвецов касались крыши автомобиля. Этот звук до сих пор преследовал ее, являясь в ночных кошмарах. Чем ближе к Нью-Йорку, тем тяжелее было ехать. Вскоре их затопил поток беженцев, устремившихся из города. Каждый час на них нападали хлебные бандиты, рыскавшие вдоль дорог, как стаи голодных волков. Беженцев никто не охранял. Почти ни у кого не было оружия. Взгляд у Микаэлы стал отрешенным, когда она стала описывать, как около сотни обезумевших хлебных бандитов атаковали запертые в пробке машины, вытаскивая из них людей, бросая грудных младенцев на асфальт, поджигая автомобили, вырывая у своих жертв глаза.