– Ну вот, опять приборка! – проворчал Ясенев, тащивший куда-то потрепанный мегомметр.

– А потом – опять прием пищи! – в тон ему сказал матрос из артиллерийской боевой части..

– Э, нет, ты уж грешное со святым не путай! Сейчас на ужине в бачках ничего для чаек не останется – голод лучшая приправа к любой еде.

– А, Ясенев! Ну и как? Насчет кино и подвигов? – поинтересовался Егоркин.

– Пусть уж лучше фильмы не про нас снимают, да и без подвигов как-то переживем!

– Чего может быть лучше – человека спасли – раз, дело сделали – два, идем домой – три!

– Да кто спас-то? Доктор с Арслановым!

– Если хочешь – все мы сделали свое дело. Вот такая она, наша служба! В одиночку никто не сладит, а вместе – другой табак! А уж славой потом как-то поделимся!

О разных важных жидкостях и их роли.

После обеда в квартире Егоркиных раздался телефонный звонок. Продолжительные трели заставляли бедный аппарат аж подпрыгивать от нетерпения. Дражайшая половина Палыча целиком ушла в очередной роман в яркой обложке и упорно делала вид, что этот досадный раздражитель ее совершенно не касается. Поняв, что отрываться от телевизора придется именно ему, Александр Павлович вздохнул и прошлепал к столику, поднял трубку и раздраженным тоном гаркнул в нее:

– Да!

– Привет, Палыч-сан! – в ответ заорала трубка жизнерадостным голосом Сергея Коромыслина, старого приятеля Егоркина, служившего механиком на одном из вспомогательных катеров где-то на подплаве: – Ты, брат, давай дуй быстрей ко мне на фазенду, там почтенная публика собралась, тебя ждем! Тебе – персональное приглашение со всем уважением от виновника. Бери себя в горсть и метись к нам – уже все есть, даже очень приличный повод имеется, закуска и выпивка тоже уже на “высоком”! Я уже туда лечу тоже!

Заслышав несущийся из трубки этот призывный клич, Светлана, жена Егоркина, стала подозрительно коситься на мужа со своего дивана и внимательно прислушивалась к разговору. Однако, пока она делала искусственно-отсутствующий вид.

– Тише, ты, главный колокол громкого боя! – прошипел Палыч в трубку, плотнее прижимая ее к уху: – у меня мышка в норке!

– Что-что? – раздалось удивленное восклицание с другого конца линии.

– Киска у печки – еще тише, еще многозначительней прошептал мичман.

– Палыч, ты это о чем, не пойму? – озадаченно прогудел в трубку Коромыслин.

– Кобра, говорю, в засаде, блин! – рявкнул в трубку потерявший всякое терпение Егоркин: – Что, уже совсем ничего сообразить не можешь? Тоже мне, подводник, племя, ушибленное люком! ( В этот момент жена опустила книгу на грудь и вопросительно-пронзительно глянула на Александра). Давай, лети в гараж, сокол ты наш вспомогательный, там я тебе популярно все разъясню, а то и руками покажу, если меня сейчас не выпустят! – завелся Палыч.

– А, так у тебя – конспирация? Светка дома?! – (ну, дошло, наконец-то! – облегченно резюмировал Егоркин. Трубка снова заорала жизнерадостным голосом Коромыслина: – Не-е-е, у нас, если так и бывает, то люком бьет только исключительно самих отцов-командиров – ибо только они на лодке за собой верхние рубочные люки задраивают – вековая традиция! – беспечно ерничал приятель с той стороны линии, поэтому, люки никакого влияния на мыслительные способности подводников не влияют! Это я тебе как специалист говорю! – заверил он.

– Значит, от недостатка кислорода и избытка всякой вони в прочном корпусе, извилины у остальных просто распрямляются! Знаем мы таких спецов – Егоркин оставил последнее слово за собой. Он положил трубку и стал потихоньку собирать свою сумку с инструментом. Не то, чтобы он имел что-то против подплава, но мелкий надводный шовинизм – дело святое, он обязывал …

– Кобра, значит? – ласково поинтересовалась жена. За ее словами Егоркину послышалось недвусмысленное, угрожающее шипение. Да так явственно, что ты! Ее волосы цвета неба южной ночи, совершенно не тронутые сединой шевельнулись от легкого движения головы, а Палычу вдруг почудилось, что вокруг головы подруги жизни угрожающе расправляются кожистые складки аспидного цвета. Бог мой, смотри-ка, родная жена уже распускает за спиной боевой капюшон. Ага, тот самый! Кобринский! Егоркин дважды тряхнул головой, отгоняя наваждение. Нет, точно почудилось, но надо же…! “Так, теперь надо быстро искать уважительную причину и сматываться отсюда – подобру-поздорову, и снимать, немедленно снимать стресс. Чуть-чуть. Такое привиделось – явно не к добру!” – испуганно подумал Егоркин.

– Роднуля, – елейным голосом пролепетал Александр Павлович, – я срочно в гараж, готовимся к техосмотру, пора уже, отпуск не за горами, а там ребята, они мне помогут.

– Знаю я, эту самую вашу дружескую помощь! Опять домой за полночь притопаешь, в полубессознательном состоянии!

– Чур, меня, чур! Смотри, Светка, опять накаркаешь! Не бойся, я не очень долго, и много пить сегодня тоже не буду – впрочем, последние слова уже договаривал за дверью. Громыхая “танковыми” подошвами зимних ботинок по лестнице, он резво сбежал вниз и скрылся за углом дома. “Кажется, обошлось! Светка не строила обиду и даже не возражала. Вот что значит – быстрота и натиск! Она даже не успела отфильтровать аргументацию, а тут – фьиють – и критиковать уже некого! Противник ошеломлен и несколько деморализован!” – так подумал Егоркин и весело заспешил к гаражам, где его ожидали друзья-приятели.

– Так по какому поводу сбор? – поздоровавшись, поинтересовался Егоркин у праздной публики.

– У нашего Андрея сын родился, богатырь – четыре девятьсот! – гордо заявил капитан, одетый в “жабью шкурку”. Причем, с таким видом, что имеет к этому делу какую-то причастность и заслуги. Он тут первичную импровизированную “поляну” сегодня накрывает!

– Ух, ты, а ведь по его жене не скажешь, что смогла такого богатыря выносить!

– Да, – поддержал его доктор Рюмин, и сокрушенно добавил: – Женщины как-то вот разучиваются рожать нормальных детей нормальным способом.

– А чего ждем? Надо эту новость обмыть – какой моряк русского флота будет!

– Это уж как захочет! – резонно возразил кто-то из офицеров, – да вот, сейчас уже должен счастливый папаша подъехать

Обычный круг участников был несколько расширен за счет сослуживцев Андрея, которые, впрочем, здесь не были уж совсем чтобы новичками. Егоркин поздоровался с подходившим Бардиным, капитаном 1 ранга запаса, бывшим командиром известного на флоте ракетного “атомохода”:

– Привет, Константин Николаевич! – раскланялся он, и спросил: – как она, жизнь-то пенсионная?

– Да, понимаешь, пока одни разочарования! Я, вон было, думал, что, как выйду на пенсию, так буду три раза в неделю ездить на рыбалку, а оказалось, что три раза в день приходится мыть посуду! А в целом очень ничего! Вот знал бы, что оно так, так подался бы на пенсию сразу после училища!

Тут из своего гаража выглянул здоровенный седоватый майор из соседнего полка ПВО. Он хотел было поздороваться с новоприбывшими соседями, но жизнерадостный Сергей Коромыслин опередив его, затянул хриплым голосом на манер частушки:

К нам ракетчики недавно

Вдруг зашли на юбилей…

После литра пожелали

Нам под футом семь килей!

– Ну, было, было! – обреченно согласился майор. – Но это не от моей сухопутной серости, просто от волнения “заплетык языкнулся”. А у этих “мариманов” – счастья полные штаны от этого! Вот уже второй год вспоминают этот случай – со смущенной улыбкой пояснил он Бардину и Егоркину.

– Хорошо, что ты не на Кубани, дорогой Серега

– А что? – подозревая какой-то подвох, поинтересовался приятель.

– Эх, удавили бы уже тебя за такое фальшивое пенье, да еще твоим козлетоном – посочувствовал Егоркин.

– Смотри-ка, одни благородные напитки! – сказал Коромыслин, засунув голову в открытую калитку и внимательно оглядев готовую к бою батарею бутылок, запотевших в тепле гаража.

– Да, доброе старое “шило” нынче не в цене! – констатировал Бардин, Его “Волга” стояла перед гаражом с открытым капотом, как клиент с открытым ртом в кресле у стоматолога. Обтирая свои замасленные руки ветошью, он продолжал: – а вот раньше “шило” было признанным двигателем прогресса. Без него любой ремонт лодки в заводе был проблематичен! Да и столько разных служебных вопросов через это самое шило проще решалось! Всякие бюрократические заторы им размывались! – Константин Николаевич даже мечтательно прищурился, вспоминая что-то свое.