Позднею ночью, оставшись наедине с пьяным Федькой Басмановым, обряженным в сарафан, Грозный нежно спросил:

— Аль и впрямь люб яз тебе?

— Люб, государь! — тупо соображая, заворочал непослушным языком опричник.

— А ежели б израду нашёл, — како бы поступил?

— Своего живота лишусь, государь, а израды не попущу!

Грузно опираясь на посох, царь вышел в соседний терем и поманил за собой Федьку.

— Глазей!

На полу, упираясь затылком в порог, раскатисто храпел Алексей Басманов.

Иоанн заложил одну руку в бок, другой мягко поглаживал пыжившийся клин бороды.

— Про пожар небось слыхивал?

Жуткий холодок царапнул спину опричника и заиграл корнями волос, сразу выгнав из головы хмель.

— Избави, царь!..

Грозный, не торопясь, с каким-то нечеловеческим наслаждением, достал из-за пазухи нож.

— В сердце… ге-ге-ге-ге… Израду — в сердце!

— Избави, царь!..

Две искорки застывших зрачков колюче впились в обезумевшие глаза Басманова.

— В сердце! Ге-ге-ге-ге…

Вздрагивающая рука угрожающе потянулась к горлу опричника.

— Коли!

Точно в бреду, принял Федька нож от Грозного и пырнул им в грудь отца[143].

— Да и ты, пёс, за ним беги! — побагровел вдруг царь и, с бешеной быстротой выхватив нож из груди убитого, полоснул им по горлу Федьку. — Опостылел!

Хихикающий смешок угрожающе рос, наполнил терем грохочущим хохотом и разлился по хоромам звериным воем.

— Царь! Преславной царь! — взывал тщетно прибежавший на шум Годунов. — Опамятуйся, царь!

Грозный неожиданно оборвал хохот.

— Убрать!

И, торопливо утирая руки о полу кафтана, попятился к опочивальне.

Гостинодворцы пришли с челобитной к царю.

— Разор, государь! Дыхнуть Бабак нам не даёт! Все пути торговые занял, разбойник!

Заблюда трижды перекрестился на образ и с опаской поглядел на царя.

— Дозволь!

— Реки!

— Слух идёт — Вяземской-князь с Куракой-Унковским и Тёмкиным под короля литовского надумали отдаться.

Пряслов сердито фыркнул.

— По то и Бабаку воля, что чмутьяны с Литвой взяли его под свою окаянную руку.

Рожков отстранил Пряслова и, погрозив Заблюде, пытавшемуся что-то сказать, строго наморщил лоб.

— Не милы нам, царь, князь-бояре, да не обессудь: ещё постылей те Вяземской да Унковской.

Грозный жалко усмехнулся.

— Выходит — в земских спасение?

— Да и не в Вяземских!

— Так в ком же?! В ком?!

На другой день, во время сна, были задушены Вяземский, Тёмкин и Курака.

Иван-царевич по-отцовски приподнял острые плечи и раздражённо махнул рукой.

— Аль при мне блудить тебе не сподручно, что всё норовишь на охоту меня спровадить?

Параскева обвила руками вздутый свой живот н обиженно вздохнула.

— Извёлся ты, господарь, в думках нечистых, а вины яз за собой не ведаю.

Прищуренный взгляд едко скользнул по её лицу.

— Все-то вы, Соловы, бабы распутные!

И, багровея, больно вцепился в руку жены.

— Не зрел яз нешто, как ты вечор в оконце батюшке кивала?!

Через силу сдерживаясь, чтоб не избить жену, он выскочил в терем брата.

Фёдор сидел за мраморным столиком и, высунув кончик языка, безучастно пересыпал с руки на руку горсть сверкающих камешков.

В углу, на медвежьей полости, сладко спал Катырев.

Увидев возбуждённого брата, царевич потихоньку оттолкнулся к краю столика и, будто вспомнив о чём-то, суетливо подошёл к боярыне.

Но Иван не обратил внимания на Фёдора и, вызвав стольника, приказал подать вина.

Через дощатую переборку слышно было, как Параскева сдушенно стонет и шепчет проникновенно молитвы.

— Блудная девка! — зло скривил губы Иван, вырывая у вошедшего стольника мушерму и ковш.

За окном шептались о чём-то увядшие листья. Небо супилось, собирало угрюмо-свинцовые брови свои. Над лесом клубилась грязная ткань тумана. В сенях гулко отдавались шаги дозорных.

Вдруг Иван приложил к уху ладонь.

— Отец! — узнал он шаркающую походку Грозного и дробные постукивания посоха.

И тотчас же из светлицы Параскевы донёсся ворчливый голос:

— Ужо недосуг и принарядиться для меня! У-у, мымра!

Параскева застенчиво закрыла руками полуобнажённую грудь.

Неслышно поднявшись из-за стола, Иван на носках подошёл к двери и чуть приоткрыл её.

— Убери ты брюхо кобылье! — уже громко прикрикнул царь.

Сноха что-то забормотала, оправдываясь, и отошла за скрыню.

Слабый голос женщины, смущенье её, вздутый живот, трепетно колеблющиеся груди и нервное дыханье пробудили в Грозном чувство гадливости, непостижимо смешанное с каким-то животным томлением.

Не отдавая себе отчёта, он вплотную подошёл к Параскеве.

— Бесстыжая! Ты бы ещё нагой встретила царя!

Иван ворвался в светлицу.

— Не займай, отец!

Грозный оттолкнул плечом сына и назло ему облапил сноху.

— Отец!

Сведённые судорогой пальцы царевича впились в горло Иоанна.

— Мало девок тебе?! Мало тешился с Евдокиюшкой моей?!

Фёдор, подглядывавший в щёлочку за ссорой, забывая осторожность, прыгнул к брату и оторвал его от отца. Грозный рухнул на лавку.

— Уйди, Ивашка! — зловеще пристукнул он посохом и налитыми кровью глазами уставился на сына. — Уйди!

— Уйти?! Вас тут оставивши?! — заревел исступлённо Иван. — Убей! Убей, а не уйду!

— Молчи!

— И замолчу, коли убьёшь! — царевич рвал на себе рубаху, обдавал отца потоком бешеной пены, дикой руганью и жестоко бил себя в грудь кулаком.

— Убей! А не отдам её, покуда жив! Будет с тебя! Будет Евдокии да Марфы! Да Анны! Да тьмы безвинных девок!

— Молчи!

— Ан не замолчу! На весь свет кричать буду, како ты и матушку мою, покойную Анастасию, извёл!

Грозный вскочил и, отпрянув к стене, сжался так, как будто остановился на краю бездонной пропасти.

— Настасьюшку?! Яз?! Мою пресветлую яз погубил?!

— Да! Ты!

Чёрный мрак окутал мозг царя.

— Так сгинь же!

С визгом взметнулся посох.

Страшный крик на мгновение пробудил сознание Иоанна, но тотчас же всё потонуло в густом тумане.

— Батюшка! Батюшка! Батюшка! — прижавшись к обомлевшей Параскеве, бессмысленно выл Фёдор, распуская лицо в жуткую улыбку безумного. — Батюшка! Батюшка!

Грозный тихонько опустился на пол. Порыв дикого гнева уже проходил, сменяясь страшным предчувствием;

— Иваша! Сын!

Закрыв плотно глаза, Грозный пощупал рукою воздух.

— Яз кличу тебя, Иваша! Иди же! Яз… яз кличу… Отец твой…

Светлица молчала чёрным молчанием смерти.

Грозный на животе подполз ближе к двери. Пальцы ткнулись в клейкую жижу.

Затаив дыхание, он отпрянул назад и нащупал посох. С убийственной медлительностью поползли извивающиеся червями пальцы от холодной глади набалдашника к острию.

На мгновение рука замерла у залитого кровью виска царевича.

— Нет, нет! — почти спокойно шевельнул Грозный губами и приоткрыл глаза.

Перед ним, широко раскинув ноги, лежал мёртвый царевич. В раскроенном виске торчало медное остриё наконечника…

— Нет, нет! Не верю! Иваша! — хихикнул вдруг Иоанн и, сорвавшись, ринулся через тёмные сени на двор.

— Спасите!!

Точно призрак метался он по ночному Кремлю, с рёвом отскакивал от перепуганных насмерть дозорных, бился головою о стены, падал и вновь бежал, гонимый ужасом и безумием, пока не очутился в притворе церкви Иоанна Лествичника.

— Бог! Разверзни преисподнюю! Бог!!!

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

— К обедне бы сходить мне, Борис…

Годунов недовольно причмокнул.