Но где она лежит? На своем месте ее не было. Эрмина прятала шкатулку? Пришлось искать.

Я открыла платяной шкаф. Ничего. Поискала в комоде. В застекленном шкафу за книгами. В обитых латунью напольных часах. В белой кафельной печи. В зольнике. В кровати под матрацами из конского волоса. За деревянным умывальным столиком. И наконец я нашла ее — под секретером, на паркете у самой стены.

Затаив дыхание, я села.

Открыла крышку. Она была там, миниатюра. На самом верху, как будто кто-то совсем недавно держал ее в руках. И теперь испугалась я. На картинке я увидела… себя. Леди Маргита была, правда, похожа на императрицу, но прежде всего она походила на меня. У нее было мое лицо. Мои глаза, мой нос, мой рот, мои высокие скулы, мой лоб, мой подбородок. Вот только брови были другие. Но если бы я свои выщипала, то портрет был бы точным.

Какой-то момент я думала, что мне это снится. Но тут я услышала тиканье напольных часов, жужжание мухи у окна… Стало быть, я бодрствую. Вот это открытие! Теперь я поняла других. Почему за венгерским ужином они уставились на меня, как на привидение. Почему называли меня Маргитой.

Я долго смотрела на тонкие черты. Венок на лбу — белые и лиловые цветочки. И точно такая же прическа, какую велела сделать мне тетушка Юлиана. Да, сюрприз тетушке удался на славу… Но кто она? Возлюбленная… генерала? Его возлюбленная подружка? Любимая соседка? Подружка юности? Спутница на охоте? Во всяком случае, то была высокопоставленная особа, поскольку сходство с нею должно было открыть мне путь к его сердцу и к его кошельку.

Но почему все в Эннсе ее знали? И как она попала в Бенгалию? И что там было с тигром? Тигр ее съел? Но не так она выглядела, меньше всего она была похожа на жертвенного агнца… Может, это тоже просто легенда, которую мне рассказывали, одна из тех непроницаемых загадок… может, Маргита все еще жива и забавляется до упаду где-нибудь вдали от этих мест…

Мне доставляло удовольствие держать в руках маленький овальный портрет в простой рамке красного золота. Он был написан с таким совершенством, что казалось, дышит. Я быстро перевернула его. Имени не было. Повертела портрет со всех сторон. Подписи нигде нет. Это произведение талантливого художника. Или, может быть, даже художницы, потому что лучшие миниатюры, как учила меня Эрмина, писали женщины. А дамы своих работ не подписывали. Горделиво выставлять свое имя на обозрение всего света женщине не подобало. Это привилегия мужчины.

Боже мой! Как бежит время. Почти три часа. Я быстренько положила картинку на место, на голубой бархат. Потом спрятала шкатулку туда, где нашла, и бесшумно пробралась обратно в свою комнату.

Подозрение, закравшееся во время венгерского ужина, превратилось в уверенность. Вот я и узнала, что к чему. Это был действительно великий день.

К тому же, в актовом зале меня ждал сюрприз. Габор шепнул мне об этом вчера после занятий. Да и пора уже. Целую неделю, с тех пор как мне запретили музицировать и у меня исчез повод спускаться к роялю, я страстно ждала от него весточки.

Правда, дважды ранним утром я находила письма, подсунутые под дверь моей комнаты. Одно письмо было чисто любовным. А в другом он сообщал, что вскоре мы сможем поговорить наедине, совсем одни. Без Эрмины, без его папа́. Только я и он. Но где? И прежде всего… когда?

Время шло. Тридцать шесть отнять четырнадцать… остается двадцать два. Только двадцать два дня. А потом? Потом Габор с генералом уедут во Францию. В Сассето-ле-Мокондюи, к нашей императрице. И больше я Габора никогда не увижу.

Ужасная мысль.

Но ведь у Габора был план, и у нас будет разговор. Наедине. Опять волнения! Я раскидала одеяла по кровати, чтобы показать, будто послушно проспала послеобеденные часы, затем сняла розовое «домино» и натянула через голову белое ученическое платье — целый день я провела без корсета, какое же это было наслаждение. Я посмотрела в зеркало. Как я выгляжу? Ага! Глаза блестят. От радостного предвкушения письма. И белое платье мне идет. И длинная черная коса… да, неплохо. Очень хорошенькая барышня.

И вдруг я страшно испугалась.

Что это? Меня вдруг бросило в жар, в ушах шумело, и меня опять пронзило то самое чувство, которое я испытала перед «Юной спасительницей». Я вдруг поняла, что сегодня произойдет что-то важное. Что-то значительное, новое. Еще сегодня. Завтра в это время я буду уже другой.

Сердце мое колотилось. Схватив толстую синюю папку с нотами, я побежала к двери.

ГЛАВА 12

Письмо, которое я нашла под пальмой, в солнечном пустом актовом зале, было коротким и ясным:

«Уже сегодня мы увидимся наедине. Omnia vincit amor».

Я пришла в такое волнение, что, опустившись на рояльную банкетку, как безумная принялась играть гаммы, вверх-вниз, в бешеном темпе, а когда возбуждение улеглось, попробовала сыграть «Фата Моргана» Иоганна Штрауса. Это было прекрасно. Но не совсем отвечало моему настроению.

Тогда я начала арию из «Летучей мыши», которая всегда была у меня на слуху — настолько совершенно это сочинение, и сразу за ней темпераментная венгерская полька. Тут был размах.

Не успела я доиграть до конца, как послышался какой-то шум, и я увидела, что большая белая дверь в зал открыта. Я даже не заметила, как вошла Эрмина. Она так неслышно пробралась к первому ряду, что я изумленно прервала игру посреди такта.

Эрмина выглядела совсем не так, как нынче утром. Круглые щеки раскраснелись от волнения. Карие темные глаза блестели. На ней было темно-вишневое платье для визитов, украшенное на рукавах и по подолу розовыми лентами, светло-коричневая шляпка на темных волосах, большой шелковый бант цвета цикламена, и она была туго затянута, как на Рождество. На руке самое красивое ее кольцо — с большим круглым рубином в обрамлении бриллиантов, подарок на именины от брата Фрица. Оно красовалось на среднем пальце правой руки поверх белой кружевной перчатки и переливалось на солнце.

Эрмина улыбнулась мне. Положив зонтик на свободное сиденье, она подошла к самой рампе, насколько позволял кринолин.

— Прошу прощения, — тотчас сказала я, — я так давно не играла…

Эрмина кивнула:

— Я так и думала, что найду тебя здесь, незачем извиняться. Ну как ты, Минка? — По ее голосу я поняла, что произошло что-то невероятное.

— Отлично, — ответила я, положив руки на колени.

— Это очень важно. Знаешь, что сказал наш генерал? В замке? После завтрака? За черным кофе? Угадай?

Я вздохнула.

— Не догадываешься?

— Что я не умею ездить верхом.

— Не угадала.

— Что он понапрасну тратит на меня время.

— Опять не угадала. Он заявил перед всеми, что никогда еще не видел женщины, которая так изящно сидит на лошади, как ты, — за исключением нашей императрицы.

— Нет!

— Тем не менее!

— Он так сказал?

— Слово в слово.

— Он изъяснялся на латыни?

— Вовсе нет. И был абсолютно трезв, если ты это имеешь в виду.

— Тогда я ничего не понимаю.

— Так, с чего я начала? — Эрмина раскрыла свой веер. — Генерала как подменили. Ты стала его страстью. Скачешь, как настоящая венгерка. Чувствуешь лошадь, отважна, как драгун, с перцем в крови, и всякое-другое, что я не стану повторять, иначе это вскружит тебе голову. Сплошные комплименты… А теперь серьезно. Послушай, — она снова закрыла веер, — он свел с ума весь замок своими восхвалениями и всех нас вверг в этот водоворот; должна сказать тебе, что еще чуть-чуть — и я поставила бы на тебя все свои драгоценности.

— Надеюсь, вы не сделали этого.

— Я нет. Зато остальные сделали.

— Это кто же?

— Остальные гости. На тебя ставили драгоценности и золото. Заключали невероятные пари. Один из родственников хозяина замка поставил свои поместья под Рагузой.

— Что?!

— Два виноградника и дом у гавани.

— Но этот господин никогда не видел меня! Он совсем меня не знает.