Что касается моей жены, она находилась в таком затруднении, что, несмотря на то, что мне было вовсе не до смеха, я не мог не посмеяться над ней. Она хотела бы казаться очень благородной и даже щедрой, но так, чтобы ей это ничего не стоило и чтобы не брать на себя ни малейшего обязательства. Но это, конечно, мешало ей разыгрывать ту роль благодетельницы, которую она охотно взяла бы на себя, и вследствие этого ей приходилось молчать, что она и делала.

Я отправился к отцу, и рассказал ему, в чем дело, просил его не вмешиваться в это дело и только дать мне слово, что он предупредит меня, если действительно меня захотят за долги засадить в Бастилию. Он ничего не имел против назначенной ему роли, так как она тоже не стоила ему ровно ничего и он мог держаться в стороне от всех этих дрязг. Прямо от него я поехал к тому человеку, у которого находился мой вексель на 100 000 франков, и, конечно, упрекнул его за то, что он собирается подать его ко взысканию. Он рассказал мне, что заплатили ему большую сумму за то, чтобы он подал его ко взысканию и он, конечно, не мог отказаться от случая заработать несколько сот франков. Я рассказал ему, в какое положение он меня поставит своим поступком и какие последствия он будет иметь для меня. Тогда он предложил мне следующего рода комбинацию; он дал мне сам эти 100 000 франков за большие проценты, с тем, чтобы я ими уплатил сейчас же по векселю, который так беспокоил меня. Нечего и говорить, что я с радостью принял его предложение.

На другой день я собрал всех своих кредиторов и они оказались очень сговорчивыми, за исключением тех, которые недавно скупили мои векселя по проискам моих родных, но, к счастью, таковых было немного и у меня нашлось настолько наличных денег, что я сейчас же мог расплатиться с ними. Я решил, что немедленно продам все свои земли и насколько возможно скорее расплачусь с долгами, а затем поеду путешествовать, соблюдая как можно большую экономию, а все оставшиеся у меня деньги я разделю поровну между собою и моей женой, чтобы она не могла жаловаться, что я обидел ее.

В это время ко мне пришел де Воаэ и сказал со свойственной ему простотой: «Говорят, что вы совершенно разорились, мне положительно не хочется верить этому, но, конечно, это может быть, и вот какого рода предложение я вам могу сделать. У меня есть земля в нескольких часах езды от Ормса, дом на ней очень порядочный и обстановка тоже вполне приличная. Я предлагаю вам пользоваться этой землей и ее доходами до тех пор, пока вам это понадобится. Если вам больше нужны деньги, чем земля, я могу ее продать, за нее предлагают миллион; я передам его вам, и вы можете располагать им по своему усмотрению. Впрочем, этот вопрос меня не интересует, я, кажется, вообще в делах понимаю не больше вашего». Я глубоко был тронут тем, что хотел для меня сделать де Воаэ. Но я поблагодарил его и отказался от его предложения, так как мог обойтись без посторонней помощи, но при этом я сказал, что если помощь мне эта понадобится, я скорее обращусь к нему, чем к своим родственникам. Надо отдать справедливость, что это была бы не особенно большая жертва с моей стороны, так как никто из родственников не предлагал мне до сих пор своей помощи. Я боялся только того, чтобы не восстановили против меня короля, и я решил лучше сам открыть ему настоящее положение дел и письменно сообщить ему об этом.

Я поехал в Версаль и просил королеву, чтобы она доставила мне случай передать письмо королю; она, видимо, была смущена и сказала, что очень жалеет мою жену, так как она вела себя по отношению ко мне в высшей степени благородно и честно. Я ответил на это, что, конечно, мадам де Лозен всегда проявит свое благородство там, где оно нужно, но что я никогда не буду прибегать к ее помощи в тех вопросах, где дело идет о деньгах. Королева спросила, что она может сделать для меня, и предложила мне похлопотать за меня, но это заставило меня тотчас прекратить этот разговор. Я просил ее извинения за те, что осмелился беспокоить ее разговором о моих личных делах и этим привел ее в немалое смущение, так что мне даже стало жаль ее.

Я пошел к де Морепа, с которым я еще никогда не говорил. Я рассказал ему о положении своих дел и попросил передать мое письмо королю. Он ответил на это: «Нельзя терять времени, я пойду сейчас к королю, подождите меня здесь». Он вернулся через четверть часа и сообщил, что король был тронут моим доверием к нему и велел передать мне, что я могу рассчитывать на его расположение ко мне, которое он скоро намерен доказать на деле. Де-Морепа уверял меня, что так как часть моего состояния ушла на исполнение моих обязанностей по отношению к государству, король намерен дать мне единовременное пособие и, кроме того, назначить большую пенсию. Я ответил на это, что мне не надо ни того, ни другого и что я могу вполне обойтись теми суммами, которые еще останутся у меня после уплаты всех моих долгов. Я присутствовал в этот вечер при том, как король ложился спать, и он все время обращался со мной очень милостиво.

Я вернулся в Париж. Там я узнал, что де Гвин со своей стороны сделал все, чтобы выставить меня в самом некрасивом виде и этим еще более поднять престиж моей жены в глазах целого света. Я позволил себе сострить по этому поводу, он немедленно явился ко мне для разъяснений, но я не принял его и вообще с тех пор совершенно игнорировал его и все его выходки, направленные против меня.

Мне гораздо более грустно было слышать, что герцог де Шоазель, к которому я всегда был так привязан, отзывался обо мне тоже в очень оскорбительной форме. Что касается герцогини Граммон, та прямо называла меня чуть ли не вором и мошенником. Тогда я решил, что я совершенно лишний в обществе этого достойного братца и сестры, и перестал бывать у них. Мне очень жаль было, что при этом мне пришлось отказаться и от надежды увидеть герцогиню де Шоазель, которая относилась но мне так хорошо, хотя и не всегда заслуживал этого. Тогда брат и сестра объявили, что я неблагодарный, а между тем ведь герцог никогда ничего не сделал для меня, несмотря на то, что я выказывал ему всегда самую глубокую преданность.

В обществе распространился слух, что я промотал все состояние своей жены и продал ее брильянты, что я выдал векселя на случай смерти своего отца, маршала Бирона, герцогини де Шоазель и мадам де Люксембург. Я должен был реабилитировать себя в глазах света; к счастью, это оказалось не особенно трудным.

Я продал свои земли де Геменэ с тем, чтобы он заплатил часть моих долгов, на что он и согласился. Кроме того, я продал много королю, который при этом платил очень щедро. И покончил со всеми своими делами ровно в шесть недель.

Я совершенно отказался от всякой помощи со стороны своей жены и доказал, что она никогда ни в чем не являлась поручительницей за меня. В конце концов у меня осталось состояние, дающее мне 80 000 ливров в год и оставленное в руках де Геменэ; кроме того, у меня наличными деньгами имелась крупная сумма в 500 000 франков и хорошенький дом, так что существовать еще я мог, но и только.

Я хотел разделить это состояние с моей женой, но она отказалась. Ее взяла к себе бабушка и даже велела ей отослать мне брильянты, которые я ей подарил. Я, конечно, отослал их обратно, и они так и остались лежать у нашего нотариуса.

Королева продолжала относиться ко мне очень хорошо, но сейчас заметно было, что я уже пользуюсь далеко не тем фавором, как раньше. Ей уже сообщили, что я сошелся с Морепа, чтобы интриговать против нее. И действительно, этот министр был, по-видимому, очень расположен ко мне и выказывал мне большую дружбу.

Таково было положение моих дел в начале 1777 г. Больше меня ничего не задерживало во Франции, и я решил ехать в Индию, несмотря на то, что Морепа старался отговорить меня от этого. Но я все же пристроился к де Бюсси. Я редактировал его мемуары которые были полны драгоценных сведений, но очень плохо написаны. Его предложения принимались везде с большим одобрением, но дело дальше не подвигалось.

В это время леди Берримор, которая была мною предоставлена всецело в распоряжение ее многочисленных любовников, уехала в Англию, но когда она узнала, что я разорился, она немедленно вернулась в Париж.