Красный огонек трубки подсказал Пайпэткэ, что Мельгайвач рядом, и она, опомнившись, проговорила:

— Обнимаешься… при гостях… Все трое долго молчали.

Стыд — оправдание. Но Пайпэткэ все равно сильно встревожилась. Не виновата она, что так резко и шумно оттолкнула Сайрэ, — само собой это случилось, спросонья. Но ведь старик может подумать, что она нарочно при Мельгайваче высказала свое отвращение. Что же будет теперь?

Немного согревшись, старик Сайрэ приподнялся и сел. А молчание продолжалось. Но вот в кромешной тьме засветились уже два потрескивающих огонька, и у Пайпэткэ отлегло от сердца.

Шаманы курили, а со стороны казалось, что какое-то чудище, может быть, самый свирепый дух, корчит рожу, прищуривая то один глаз, то другой…

— Апай… — тихо и доверительно заговорил Мельгайвач. — Скажу тебе правду: я Никогда в жизни не видел ни Одного из всех своих келе. И не знаю я, какие они — с рогами, волосатые или голые. Я даже не слышал топота их копыт. Но ты их видел, гнался за ними. Я этому верю. Одному шаману обманывать можно — как обманывал я. Но когда говорят четыре шамана, говорят при людях… Если б все это было неправдой, разве бы столько людей по всем тундрам из рода в род передавали такую неправду? Да я и сам видел, как один охотник ходил только к тем капканам, в которые попадались песцы; к пустым не ходил, а я проверял — и верно: они были пусты… Духи есть. Они подсказывают… Но ты скажи, какие духи мои?

— Да… — протянул в ответ Сайрэ. — Не можешь ты вдохновение получить, не можешь. Потому и не видишь келе…

Сайрэ не ответил Мельгайвачу — это Пайпэткэ хорошо поняла. Но ей было теперь совсем безразлично, кто и как отвечает, тем более что она уже наслушалась всяких толков о духах. Главное, беседа мужчин уже не сулит ничего плохого.

— …Отдай своих духов Каке, — продолжал старик, — отдай. Что тебе делать с ними? Вдохновение-то не приходит. Пусть Кака мучается. А тебе легче будет…

На озере опять раскатисто ухнул лед.

Наступило молчание. Мельгайвач просунул руку под полог и выбил о землю пепел из трубки. Он нащупал кисет, снова стал набивать чубучок табаком.

В этой-то тишине Пайпэткэ наконец спокойно и крепко заснула. Уж если разговоры шаманов казались ей мирными, добрыми, то разве могло насторожить ее их молчание?

Но шаманы не зря подолгу молчали.

Совет хозяина, которого гость называл ласково — дедушкой, был страшным советом. И Мельгайвач думал о дедушке вовсе не ласково. "Разоряет, косой сатана… — Чтобы не выдать волнения, он старался тихо дышать, а прикуривать не спешил, боясь, что огонек осветит лицо — Отдать духов Каке! Да меня же ощиплют купцы, как жирного гуся. Со всех сторон налетят, и Кака — первый.

Без бубна я ничего не стою… А говорят еще, что колченогим ума не хватает.

Этому-то хватает. Двойную выгоду чует: меня распотрошит до конца — прославится, начнет воевать с Какой — еще столько же мешков затащит в тордох. И за Пайпэткэ отомстит. Вот они и разговоры о том, что жирных оленей режут… Ладно — посмотрим…"

— Слушай, Сайрэ, — сказал он. — Отдать Каке духов я не могу. Нет, не отдам. Пусть будет так, как сейчас. Ты ведь нападать на меня больше не станешь? Я вот сам приехал к тебе, приехал мириться, совета просить, я лег с тобой рядом, зла тебе не хочу. А начнешь опять нападать, что про тебя скажут люди? Это уже не шаманство будет, а месть, И еще вот что тебе скажу. Ко мне как-то приезжал русский — тогда у меня гостили Куриль и Кака. Так вот, каюр говорил, что тундру портит русский шаман Чери. Сам-то шаман умер, и могилу его придавили камнем, но духи могут и вылезти… Ты хорошенько подумай. Может, зря меня все обижают? А духов шамана Чери не сравнить с моими. Спроси охотника Пураму — что о нем говорил каюр.

— Знаю, что говорил каюр, — сказал Сайрэ. Сказал — и задумался. Огонька в трубке Сайрэ уже не было, но он продолжал с силой сосать ее — и Мельгайвач догадался, что юкагирский шаман сейчас решает самое главное. Молчать было нельзя.

— Дай мне, Сайрэ, вдохновение, — попросил он. — Дай. Подскажи, как его получить. Я завтра же пригоню к тебе четверть стада… нет, половину: лучше возьми ты — Кака обманет меня, а тебе я верю, ты великий шаман. Наймешь пастухов и заживешь с молодою женой лучше, чем я…

Сайрэ снова задумался, но ненадолго.

— Чери — не шаман, — сказал он твердо. — Я никогда не видел духов его, и никто не видел. А разговор о них ведешь ты один. Отдай своих духов Каке.

Бедности же не бойся — совсем кумаланом не станешь. Может, придется двух жен прогнать и остаться с одной. Но это лучше, чем получить вдохновение.

— Почему ты так говоришь? — дрогнувшим голосом спросил Мельгайвач.

— Знаю, что говорю. Могу рассказать тебе, как я получил вдохновение.

Полез я по крутой едоме, чтоб разорить гнездо сокола. И уже рукой дотянулся.

Но тут у меня все потемнело в глазах, я еле удержался на глине. В рот, на одежду, за воротник хлынула кровь. Чую, что половину света не вижу. А сокол бьет меня, бьет… Я половину света не вижу, но в голове, внутри наступило какое-то прояснение…

— Что ты говоришь такое, Сайрэ? — испуганно прошептал Мельгайвач.

— А то, что не выдержишь всех этих мук… — Омовение кровью совершить предлагаешь?

— Я? Господи! Мельгайвач… — Сайрэ перекрестился, толкнув гостя локтем. — Да как же ты слышишь то, чего у меня в голове нет? Я тебе совет уже дал и совсем другой. Но ты спрашиваешь, как можно получить вдохновение. Я отвечаю и ничего не советую больше. Да тебе это могли сказать и другие… А если в моих словах слышишь зло, то лучше нам лечь поспать и с миром проститься.

— Нет, апай, я отдаю половину стада, и не за простой разговор отдаю — за совет.

— Половину стада… — пробурчал Сайрэ. — Не нужно мне ни половины, ни всего стада. Решишься живот попортить, придет вдохновение — подарок возьму. А наперед не возьму и пачки иголок… А теперь слушай, что я скажу. Пырнуть себя ножом — дело не хитрое. Перед этим надо все тайны раскрыть, а уж потом я мог бы сказать, что делать дальше.

— Ох, Сайрэ, много грехов у меня, много, — вздохнул Мельгайвач. — Слушать, так всей четвертой луны [45] не хватит. И с чужими женами спал, и молоденьких девушек совращал; да таких грехов я уже и пересчитать не могу. Хуже другое… А все это началось с бубна…

— Что — решил тайны открыть? — не сдержал испуга Сайрэ. — Может, лучше договоришься с Какой?

— Нет, я буду шаманом! — со злым упрямством сказал Мельгайвач.

— Смотри. Ты не ребенок. Если случится что — я ни при чем.

— С бубна все началось, — громче и упрямее сказал Мельгайвач. — Пел я о своих хороших оленях, а их у меня было мало — и решил постучать в бубен.

Понравилось мне, еще стал петь и бить в бубен, а руки у меня большие, и звон получался громким. Это, наверно, понравилось духам — вот они и вселились в меня. Но я духов не видел. А тут у Петрдэ сдох олень, и, кажется, ты первый заметил следы от моей яранги. И с тех пор все беды начали сваливать на меня. Умрет от болезни ребенок — говорят, что я его съел, прибьются к моим оленям чужие — духи мои их привели, поломалась нарта, жена от мужа ушла — я виноват…

— Э, мэй, не так говоришь, — перебил его, прячась под одеяло, Сайрэ. — Что делал, то и рассказывай.

— К тому говорю, что сперва мне было обидно…

— А потом ты начал просить выкупа: "Отдай последнего оленя — а я прикажу духам не делать зла"?

— Было и так, — согласился чукча.

— И хуже было, — сказал Сайрэ, — сам призывал делать зло.

— Призывал…

— И мог ножик подсунуть…

— Нож? Какой нож?

— С белой ручкой. Которым Эргэйуо ударил девочку Халерху.

— Что? Господи…

— Ты безбожник — не вспоминай господа.

— Но ведь я просто менялся… А откуда ты знаешь это? Сайрэ! Ты не человек…

— Я шаман. Говори все, что делал. Я лягу, буду дремать; соврешь — я перестану дремать и поправлю. Лучше уж не вертись.