— Не смотри на меня так, эй, женушка! — попытался он взбодрить ее. — Не в первый раз иду в поход. Быстрый конь и острая сабля всегда выручали меня, выручат и на этот раз.

Губы у Майсы предательски задрожали, не выдержала она — сначала всхлипнула, потом заголосила на весь двор, на колени упала, обхватила мужа за ноги. Он оттолкнул ее, разразившись суровой бранью:

— Ты что?! Или почувствовала покойника? Или уже запах смерти на мне! Прочь с глаз моих!

Жена, пятясь, скрылась в кибитке. А он долго еще, пока отвязывал коня и подтягивал подпругу, ругался. Прежде чем выехать со двора, Аманнияз простился с матерью. Энегуль, твердо сжав губы, похлопала его по плечам, провела ладонью по лбу, словно отводя от сына все будущие беды, и когда он повернулся, чтобы идти, подтолкнула его в спину:

— Пусть сопутствует тебе счастье, сынок. Пусть всевышний хранит тебя в бою и дороге...

— Спасибо, мама... — Голос Аманнияза дрогнул, и опять жаркая волна тревоги обволокла его сердце,

Ему вдруг сделалось стыдно за грубое обхождение в Майсой, и он, вскочив на лошадь, повернул ее боком к кибиткам. Он знал, что Майса следит за каждым его движением в щелку, и сейчас выйдет — догадается, что муж простил жалкие ее слезы. Ну, конечно, вот она робко выглянула из юрты, на какое-то мгновение замешкалась, словно спрашивая, можно ли подойти и, поняв, что не только можно, но и необходимо, быстро-быстро заспешила к мужу. Она протянула к нему руки, он склонился с сёдла и прижался к ней щекой.

— Прости, Майса... Будь железом во всех горестях. Береги сыновей...

С отцом простился у ворот. Рузмамед, чтобы не по казать волнения, стиснул зубы и нахмурился.

— Будь достойным, сынок... Не урони чести туркмена, — сказал строго.

Выпрямившись, Аманнияз круто повернул коня и, не оглядываясь, выехал со двора,

IV

На третьи сутки, как и рассчитывал, Аманнияз с джигитами был в Газавате. Здесь в караван-сарае уже собрались всадники из всех туркменских селений. Приехав небольшими отрядами — по сорок-пятьдесят человек, — они держались порознь друг от друга. Лишь местные туркмены не вывели еще коней, и не торопились это сделать, зная, что в поход идти — не плов есть. Пройдет не один и не десять дней, прежде чем войско снарядится в дорогу.

Аманнияза газаватцы давно ждали, зная, что он должен возглавить объединенные туркменские сотни. Едва он въехал в караван-сарай и слез с коня, как к нему подошли несколько молодцов в косматых тельпе ках и длиннополых хивинских чекменях. Схватили радостно за руки, принялись расспрашивать о семье и доме, о собственном благополучии. Всех этих джигитов он знал по прошлому походу в Мерв — крепкие, здоровые парни, сорви-головы. Скажи слово, и снесут любому голову — хоть Богу, хоть черту. Но и у них сегодня сомнения: надо ли ехать в чужие края?

— Кара-кель дома? — не слушая их, спросил Аман-нияз.

— Ждет он тебя, специально за тобой пришли, чтобы проводить. Отдай своего скакуна джигитам, они накормят-напоят его.

Кибитки Кара-келя стояли на берегу Газават-арнази — широкого канала. Летом, во время обилия воды в Амударье, из канала не только разбирали воду на поля, но по нему свободно ходили парусники. Сам Кара-кель давно уже владел несколькими каюками и зарабатывал большие деньги на них. С ранней весны до поздней осени курсировали его суда от Газавата до Хивы и обратно, перевозя грузы на базар и с базара. Простые дехкане, зажиточные туркменские баи, хивинские купцы — все пользовались его каюками. Три вида каюков — малые, средние и большие — держал он всегда в исправности, и, по мере необходимости, мог отправить в путь любые из девяти имеющихся. Восемь рабов-невольников жили у Кара-келя в черных кибитках. Днем занимались погрузкой и выгрузкой товаров, чинили суда, звенели молотами в кузнице, а ночью хозяин сажал их на цепь и выставлял охрану. Благодаря своим парусникам Кара-кель не только разбогател, но и завоевал авторитет среди газаватцев.

Кара-кель встретил Аманнияза в восьмикрылой кибитке с распростертыми объятиями. На ковре появился чай, затем принесли шурпу и плов. И беседа пошла непринужденно.

— Не дает нам с тобой покоя Мадэмин, чтоб его толстый зад выгрызли шакалы! — лихо начал Кара-кель. — Говорят, он хочет своей славой затмить Надир-шаха. Если это так, то вел бы нас в Персию и Сирию! Зачем ему опять понадобились несчастные сарыки? Да у них кроме грязных кошм ничего нет!

— Дорогой Кара-кель, я и сам не могу понять, к чему связываться Мадэмину с сарыками, — недоуменно пожал плечами Аманнияз, доставая рукой из деревяной чаши ароматный рис. — Люди говорят, что сарыки все еще признают эмира Бухары, но я так не думаю. Сарыки с поклонами бы пропускали караваны Хивы в Афганистан, если бы Мадэмин не терзал их.

— Ладно, сегодня узнаешь — что к чему; хвост к заднице или задница к хвосту. Поезжай в ичанкале, маградит ждет тебя. Люди сюда приезжали, велели передать, чтобы поскорее к хану отправлялся.

— Не шутишь?

— Да что ты — какие шутки! Пей, ешь да садись в седло. А то еще скажут, Кара-кель его задержал, если не вовремя приедешь.

— Ну, тогда спасибо за хлеб...

Аманнияз, вернувшись на постоялый двор, сел на скакуна, поднял джигитов и к вечеру был в Хиве,

Во дворце на гостином дворе его поджидал Арслан-пальван. Вдвоем отправились к хану. Мадэмиь прохаживался с сановниками по айвану, когда ему доложили о них.

— Скажите, пусть приблизятся, — велел Мадэмин, и когда они, подойдя, пали на колени, махнул рукавом желтого атласного халата: — Встаньте... Знаете ли вы, зачем приглашены мной?

— Да, ваше величество, — первым, с трудом подавляя волнение, отозвался Арслан-пальван. — Мы пришли, чтобы по первому вашему слову выполнить любой ваш приказ.

— И ты, туркмен, тоже так считаешь?

— Я тоже так считаю, маградит.

Мадэмин удовлетворенно кивнул, и у него появилось желание блеснуть перед сердарами и сановниками своей мудростью.

— Кто из вас видел, как живут пчелы? — спросил хан, обращаясь ко всем и переводя свой цепкий взгляд с одного сановника на другого.

Придворные, не понимая, о каких пчелах идет речь, на всякий случай начали один за другим угодливо смеяться. Мадэмин нахмурился, давая понять, что вовсе не собирается шутить.

— Я говорю о пчелах, которых видел мой дядя, когда он ездил в Россию к русскому царю, — важно продолжил хан.— Около Волги он заметил маленькие домики, в которых жили пчелы, и спросил русского генерала, сопровождавшего его: «Зачем вы собрали этих тварей в маленькие кибитки, разве от этого есть польза?» Генерал ответил: «От этого большая польза, дорогой! Мы собрали каждую пчелиную семью в улей, и пчелы постоянно снабжают нас сладким медом». Русских, как вы знаете, я не уважаю... но некоторые из них имеют на плечах головы... — Хан покосился на Сергея в улыбнулся... — Речь того генерала открыла передо мной самую суть существования Государства. Ну-ка, кто аз вас, уважаемые, скажет, в чем эта суть?

Сановники робко заговорили все сразу, выражая своим видом глупость, недоумение и растерянность. Это только позабавило хана.

— Да, конечно, — сказал он высокомерно. — Такая загадка не для глупых голов.

— Позвольте мне сказать, ваше величество? — попросил Сергей.

Мадэмин, однако, уже открыл рот, чтобы высказаться, и просьбу пушкаря не уважил. Внимание его остановилось на Арслан-пальване и Аманнияз-сердаре, стоявших напротив:

— Вы вместе поедете на Мургаб к сарыкам, сгоните их, как пчел, в несколько селений и заставите пахать в засевать землю. А когда они вырастят большой урожай, вы отправите его ко мне в Хиву. Вот это и есть суть... Теперь идите и собирайте джигитов в дорогу.

Юз-баши направились к дворцовым воротам, но их поспешность умерил Якуб-мехтер.

— Вы хорошо поняли приказ маградита?! — спросил он.

— Да, ваше величество, — остановившись, отозвался Арслан-пальван. — Мы сегодня же оседлаем коней и выедем в Семь песков Хорезма.