Это было самое унизительное оскорбление, какое когда-либо слышал патриарх. Ошеломлённый, пожёвывая беззубым ртом и топчась на одном месте, он взмахивал руками, сердясь, выговаривал обидные слова и грозил:

— Не будет моего прощения вам, сердар! Не будет и тебе прощения, Якши-Мамед!

Уходя к кибиткам среднего сына, он увидел, что не одинок: за ним шла огромная толпа рыбаков и киржимщиков, готовая в любое время выполнить волю своего патриарха.

Тем временем джигиты сердара ввели Герасимова в восьмикрылую, богато убранную юрту, и Махтумкули-хан надменно сказал:

— Сколько посещают нас эти свиноеды, но никогда не снимают обувь, входя в кибитку. Йигитлер, разуйте-ка его!

Джигиты засмеялись, повалили Саньку и бесцеремонно сдёрнули с него сапоги.

— Садись, садись, купец, — грубовато подтолкнул его Якши-Мамед, указывая на ковёр. — Привёз деньги?

— Какие деньги? О чём ты, Якши? — испуганно заговорил Герасимов.

— Твой брат должен был выплатить мне, но его убили! Мы не выпустим тебя отсюда, пока не отдашь долг.

— Якши-хан, — справившись со страхом, возразил Санька… — Может быть, и брал Мишка у тебя деньги, но где расписка?

— Не деньги он взял, сатана, а рыбы и икры, лебяжьего пуха и ковров взял на десять тысяч. Сказал: «Приеду — чистыми реалами отдам»…

— Ай, что с ним толковать, — вмешался в разговор Махтумкули-сердар. — Все эти купцы-свиноеды — один жадней другого. Дай-ка я его немного припугну!

Сердар вынул нож, протёр лезвие полой халата и, посмотрев на купца, засмеялся. Санька вобрал голову в плечи.

— Хан-ага, да ты что! В уме ли! Да отдам деньги я! Всё до копейки отдам, только не убивай. Детишки у меня… Жена молодая. Пощади, хан-ага.

— Ай, что говорить об этом, сердар, — засмеялся Якши-Мамед. — Всё русское воинство на Кавказе воюет против Шамиля и ничего не может с ним сделать. А имам бьёт их и захватывает аул за аулом. Теперь, говорят, и Темир-хан-шуру взял и вроде бы Дербент в его руках.

Махтумкули, выслушав соратника, небрежно проговорил:

— Если всё кавказское воинство ничего не может сделать с Шамилем, то что сделает с нами какой-то один начальник эскадры?!

— Давай, купец, десять тысяч, — опять потребовал Якши-Мамед. — Если не отдашь, то и тебя убьём, и твоего капитана первого ранга в море утопим.

— Якши-хан, — взмолился Герасимов. — Ну как же тебе отдам, если у меня с собой ни гроша нет! Да и не такой я плут, как ты думаешь. Если брал Мишка, я отдам, и грозить мне не надо. Давай одного моего музура пошлём на шкоут. Я записку напишу своему гостинодворцу, он выдаст десять тысяч серебром.

— Пиши, собачья отрава, — согласился Якши-Мамед.

Герасимов тотчас достал из сумки листок бумаги и карандаш, написал всё, что требовалось. Якши-Мамед взял записку, прочитал её, затем велел джигитам проводить русского музура к катеру и доставить на корабль.

Наступила ночь. В ауле было так же неспокойно, как и днём: отовсюду доносились людские голоса, ржание коней и выстрелы. Герасимова увели в соседнюю, чёрную юрту и привязали у входа большого косматого пса.

— Узнаёшь? — спросил, указывая на собаку, Якши-Мамед. — Это сын вашей белой собаки. Вот до чего дожили вы! Ваши же собаки вас охраняют! Тьфу!

Хозяева, смеясь, ушли, оставив купца один на один со своим горем.

Два дня он сидел, прикованный цепью к териму, и никто к нему не заглянул, хотя говорили о нём, спорили и бранились часто. То и дело к подворью сердара приходили люди и рассерженно выкрикивали что-то, всё время произносили «Санька». Купец догадался, что рыбаки требуют его выдачи, а хозяин — гасанкулийский сердар — науськивает на них нукеров. Спорили из-за него, но никому не приходило в голову подать ему воды или кусочек хлеба, и к концу третьего дня Герасимов слезливо выл, призывая хозяев к милости. Слыша его и, видимо, по-нимая, что чужак в юрте подыхает, громко повизгивал и лаял «сын Уруски». Наконец одна из жён сердара подошла к собаке, заглянула в юрту.

— Вах-хей! — испуганно воскликнула она и принесла чурек и жареное мясо.

— Сув, сув, — просил Санька и показывал ей сухой, опухший язык.

Женщина принесла ему пиалку воды, потом ещё и ещё.

На четвёртый день утром загремели выстрелы. Санька заглянул в дырку, которую проковырял пальцем в войлоке, и увидел бегущих к берегу атрекцев. Какое-то подсознательное чувство подсказало ему: это пришли на помощь моряки.

А в заливе, у Чагылской косы, с самого рассвета творилось невообразимое. Сначала внимание атрекцев привлекло огромное чудовище, которое не плыло, а катилось на больших колёсах по морю. Вскоре все поняли, что это не дракон-аждарха, а какой-то особый корабль, но почему из него идёт дым и плывёт он без парусов — этого никто понять не мог. Позднее атрекцы узнали, что это чудовище называется «пароход» и прибежало оно на колёсах от Астрахани до Гасан-Кули за семь дней. Почти одновременно с пароходом, с юга, со стороны Гургена, вновь подплыли парусники «Аракс» и «Ардон». Русские начали спускать на воду катера. Разделённый на два лагеря народ вёл себя по-разному. В то время, как Кият-хан со своими аксакалами молил аллаха, чтобы русские поскорее высадились и привели к смирению строптивцев, сердар и Якши-Мамед призывали народ не пускать урусов в селение. Катера, вооружённые фальконетами, на каждом не менее пятидесяти моряков с винтовками, — подошли почти вплотную к берегу, но на сушу ступил лишь один… Кадыр-Мамед.

— Хэй, лизоблюд свиноедский! — выругался Якши-Мамед.

— С чем приехали, сынок? — с надеждой спросил Кият-хан.

Кадыр, не глядя на отца и не отвечая на его вопрос, обратился сразу ко всем:

— Люди, одумайтесь, пока ещё не поздно, и охладите свои горячие головы! Я здесь, чтобы сказать вам волю господина капитана первого ранга Путятина! Русские требуют: немедленно выдайте купца Герасимова! Немедленно привезите с Челекена гургенских ханов — подданных шаха, которых Кият-ага держит на колодцах! Выдайте всех персиян, томящихся в неволе. Люди, немедленно садитесь и пишите клятвенное обещание, что никогда не будете учинять грабежей и насилий русским купцам и не станете нападать на персидские берега! Капитан предупреждает: если вы не выполните сразу же эти требования, он сожжёт ваши киржимы.

— Убирайся отсюда, сын свиньи! — вновь закричал Якши-Мамед, а его джигиты разразились угрозами. Несколько человек оттеснили Кадыра к самой воде.

В этот момент моряки с катеров, словно охотничьи борзые, кинулись к берегу. С криками и руганью они бросились к киржимам — принялись рубить мачты и поджигать парусники. Почти во всех киржимах хранились тулуны с нефтью. За нефтью вот-вот должны были приехать купцы из Бухары… И вот теперь эта невывезенная нефть вспыхнула, и огонь принялся пожирать суда. Всплески пламени вырывались из огромных лодок, перекидывались с одной на другую, заливая всё вокруг, — и скоро весь флот атрекцев пылал, словно один гигантский факел. Над селением повис густой дым.

Ошеломлённые атрекцы растерялись. Одни бросились бежать, другие схватились за винтовки. Сердар, Якши-Мамед и их приспешники ринулись к кибитке, где сидел купец, чтобы расправиться с ним. Кият-хан со своими людьми подоспел вовремя. На сердара навалились сразу несколько человек и связали ему руки. Схватили и обезоружили и Якши-Мамеда. Обоих бросили в чёрную кибитку, где сидел Герасимов, а его повели к берегу. Измученный, озлобленный, он сел в катер с Кадыр-Мамедом и принялся бранить его:

— Не могли сразу выручить! Три дня меня твой братец и его сердар морили голодом.

— Нет у меня брата, — спокойно заявил Кадыр. — Мы отрекаемся от него.

— Давай, давай… вали теперь на братца, будто сам не такой, — захихикал Санька. — Знаем мы вашего брата!

Катер причалил к борту «Аракса». Путятин с офицерами стоял на баке, смотрел в зрительную трубу на догорающие киржимы.

— Ну, что, купчик-голубчик, натерпелся страху? — спросил он Герасимова. — Так-то вот торговать с туземцами. Это тебе не Нижний Новгород. Тут без оружия не наторгуешься. Как они восприняли наши действия?