по материнской линии, начиная с Роберта Брюса. Читал де

Жуи и «Войну богов» *. Верил в печатное слово. Был нетерпим

и необщителен, писал анонимные проклятия против разврата;

в библиотеке у него стоял гипсовый бюст его бога Беранже, он

спал со своей женой в комнате, где не было ночного столика.

52

Был сыном человека, отданного под суд за то, что он не при

ветствовал церковную процессию, и богохульствовал с утра до

вечера.

Эти двое моих родственников были двумя воплощенными

принципами. Это были два социальных полюса, два типа —

республиканец и легитимист. <...>

ЧТО М Н Е З А П О М Н И Л О С Ь

И З О Д Н О Г О Р А З Г О В О Р А С Ж А Н Е Н О М

«Трагедии?.. До чего же они скучны, — эти старые траге

дии! Рашель? Пошлая женщина!.. Актеры! Все они изобра

жают одно и то же... Я лично могу говорить только об актри

сах... Хотя если актеры достаточно безобразны, как, например,

Лижье, еще бывает, что они не лишены таланта; а остальные —

их имен я никогда не упомяну в своих писаниях... Видите ли,

театр — это должно быть Дважды два четыре. Чтобы там

были роли, настоящие женские роли. Именно это и явилось

причиной успеха Мазер... Мадемуазель Бертен однажды зая

вилась ко мне и просит пятьсот франков. Я ей говорю: «Для

чего?» — «Чтобы пополнить тысячу франков, полученную за

спанье с Фехтером». Он смеется. «Что-нибудь новое для зри

теля? Вот еще! Если у «Ревю де Де Монд» изменить цвет об

ложки, оно потеряет две тысячи подписчиков... Забавляйтесь!

Упустите время — потом пожалеете».

По поводу нашей статьи о Поссо * он говорит: «У вас есть

какие-нибудь его работы?»

В другой раз: «Нападки Рокплана ничем мне не повредили.

Что можно мне сказать? Что я глуп, что я стар, безобразен?

Все это мне совершенно безразлично... А уж этот Рокплан —

человек весь покрытый aes alienum 1, как выражается Саллю-

стий. Знаете, один молодой человек написал «Сафо», — так

вот он попал в точку! В предисловии он пишет: «Авторы, кото

рые печатают свои книги в расчете на дешевые читальни...»

А еще этот Пиа! Я решил выложить перед судьями всего

себя, всю свою жизнь... Но когда говорят, что я не знаю фран

цузского языка, — единственное, что я по-настоящему знаю, —

это уже слишком! Я не знаю ни истории, ни географии, но уж

французский... — это чудовищно! * И все равно никто не сможет

1 Долгами ( лат. ) .

53

помешать всему Парижу прийти на мои похороны...» А прово

жая нас до дверей своего кабинета, он говорит на прощание:

«Так что вот, молодые люди, не нужно быть слишком щепе

тильными!» <...>

СТРАНИЦЫ О ГАВΑΡHИ *

Огромная пачка любовных писем, купленных на вес у бака

лейщика, — из них он стряпает подписи к рисункам. < . . . >

«— Ненавижу чувства, эмоции, все эти сердца, выложенные

на бумагу, сердца изъясняющиеся печатными знаками. <...>

— Я творю добро, потому что есть вельможа, который мне

за это хорошо платит, и этот вельможа — радостное сознание,

что поступаешь хорошо. < . . . >

«В девяносто третьем все хотели убивать; в сорок восьмом

все хотели грабить. Знаете, кто в сорок восьмом был по-настоя

щему искренен? Те, кто сражался в июньские дни». <...>

— Карикатуры Крукшенка «Бутылка» и «Дети алкого

лика». В конце первой серии — пьяница в больничной каморке

с очагом, обнесенным решеткой, буйно помешанный. На него

смотрят дочь и сын. Дочь — уже распутница, сын — лондон

ский вор, с завитками на висках и цветочком в зубах.

— Один английский клоун во время цирковых гастролей

по Франции писал своему отцу, бочару и члену Похоронного

общества: «Дорогой отец, вот как я выгляжу», — рисунок. «Вот

чем я занимаюсь», — описание представлений и рисунки. «Но

моя жена ждет пятого ребенка. Если вам будет угодно выслать

мне один ливр, при вашем погребении будет одним плюмажем

меньше, зато вы меня очень обяжете» *. <...>

— Бальзак, весь заросший грязью и нудный. В повседнев

ной жизни отвратительный невежда, без всякого понятия. Все

объясненья слушает с открытым ртом, от пошлостей его распи

рает, чванлив, как приказчик. Должно быть, работая, он пре

вращался в какую-то удивительную сомнамбулу — сосредото

чившись на чем-нибудь одном, он интуитивно представлял себе

все остальное, даже то, чего он и не знал. <...>.

54

— В Шотландии вы можете наткнуться на господина, ко

торый прогуливается с каким-то приспособлением вроде этюд

ника под мышкой. Проходят крестьяне, он раскрывает свой

инструмент, — это, оказывается, кафедра проповедника...

Он ничего не знал о своем награждении. Отец де Шенневьер

сообщил ему, что назавтра состоится вручение ордена и что

ему нужно явиться. Гаварни отвечал, что не может. Пришлось

одному из друзей чуть ли не силой вести его к господину Нье-

веркерку за орденом.

«Я страшно хотел получить крест, когда еще носил фраки,

но теперь я их больше не ношу». На нем была синяя

блуза. <...>

«Детский рисунок — вот образец карикатуры. После долгих

попыток мне удалось нарисовать человечка так, как делают это

десятилетние дети; но только одного, другие не получаются!»

<...>

На Версальской дороге в Пуэн-дю-Жур, возле харчевни с

вывеской: «Возрождение говорящего попугая» — выступающая

вперед стена со старой ржавой решеткой, — никак не поду

маешь, что ее можно открыть. Над стеной возвышается крыша

дома и обстриженные верхушки каштанов, среди которых видно

небольшое квадратное строение — погреб, увенчанный облуп

ленной гипсовой статуей: «Зябкая» Гудона.

В этой ветхой стене — калитка с разбитым звонком. Дер

нешь за ручку, и на слабое позвякивание свирепым лаем отзы

ваются огромные собаки. Проходит немало времени, пока ото

прут калитку. Наконец появляется кто-то из прислуги и прово

жает нас к маленькой мастерской в глубине сада, которая осве

щается сверху и вся словно искрится улыбкой. Так мы впервые

пришли к Гаварни.

Мы обходим вместе с ним весь дом и бесконечные коридоры

на третьем этаже, где из шляпных картонок торчат и вывали

ваются небрежно связанные кипы старинных карнавальных

костюмов.

Обстановка самая аскетическая. Узкая железная монаше

ская кровать. Два ряда полок с книгами. Нож, заложенный в

книгу под заглавием «Картезианство» *.

Взгляды на театр. Восхищение «Мещанином во дворянстве»

и «Смешными жеманницами»: превосходные фарсы в духе

55

театральной условности. Признает только условность: «Настоя

щие хорошие пьесы — это те, которые ни на один миг не по

зволяют забыть, что это театр, что действие происходит на под

мостках». Любит, когда можно ясно различить кулисы, разри

сованные холсты. А всякий там лунный свет, иллюзия реаль

ного, диорама — это чушь! Отвращение к «местному колориту»,

«толедским шпагам» и т. д.

— Бальзак купил однажды неподалеку от Жарди ореховое

дерево, чтобы собирать с него плоды, и объяснял, что, по его под

счетам, оно принесет ему в пять раз больше денег *. < . . . >

Метафизичность мещанских разговоров приводит его в

ужас — особенно слова, которые остаются без дополнения:

«Просвещение! Просвещение кого, просвещение чего?» < . . . >

«Приходилось ли вам видеть игру в шары на Елисейских

полях? Там собираются люди всех слоев общества — пирож

ник, инвалид, торговец, приличный господин, у которого из