Но затмевалось это потрясающим фактом, что Дункан сдержал данное ей обещание.

Граф снова навел дуло пистолета на Ангуса.

— Дай мне слово, что ты не станешь действовать вопреки моей воле.

— Дать тебе слово? — Ангус плюнул на пол. — Что толку от чьих-то слов, когда ты только что сохранил жизнь убийце моей сестры.

— Смерть Муиры будет отмщена.

— Моя воля, я вижу, тебя совсем не интересует, — с горечью в голосе произнес Ангус. — Пойми, Дункан, я хотел его смерти, и ты забыл, что совсем недавно хотел того же.

Ангус зашагал к двери, и Дункан наконец опустил свой пистолет.

В это мгновение в зал вошли четыре широкоплечих горца, заслонив спинами выход. Ангус возмущенно захохотал. Он обернулся к Дункану и широко развел руками:

— Эти люди пришли, чтобы проводить меня к выходу из замка?

— Да. Я не могу позволить тебе нанести визит в подземелье, Ангус, и поступить с Беннеттом по собственному усмотрению.

Охранники взяли его под руки, но он резко оттолкнул их.

— Не трудитесь. Я покидаю это место и больше не вернусь. Я увидел сегодня достаточно для того, чтобы от негодования все у меня внутри превратилось в пепел.

Он вышел из зала. Один из охранников посмотрел на Дункана, который кивнул, негласно отдавая целый ряд приказаний. Горцы последовали за Ангусом, чтобы убедиться, что он покинул замок, никому не причинив вреда.

Дункан обернулся к Амелии.

Ее колени превратились в топленые сливки. Она внезапно почувствовала, что у нее дрожат руки. Подойдя к креслу, девушка тяжело опустилась на сиденье.

— Спасибо, — произнесла она.

— За что?

Его вопрос прозвучал жестко и почти презрительно.

— За то, что сдержал свое обещание.

Его синие глаза были холодны как лед, а плечи ходили ходуном от с трудом сдерживаемой ярости. Он стащил с головы парик, бросил его на пол и, не произнеся больше ни слова, вышел из зала.

Глава двадцать первая

Дункан вошел в свой кабинет, оглядел все книги и рулоны документов, бросив взгляд на телескоп у окна и портрет своей французской матери над камином. С грохотом захлопнув за собой дверь, он обернулся и прижался к ней лбом. Его глаза были плотно закрыты, и он пытался справиться с душившим его гневом.

Еще никогда он не испытывал такого страстного желания убить человека. На несколько непредсказуемых секунд слепая жажда крови заслонила даже его любовь к Амелии. Он не был уверен в том, что сможет совладать с соблазном выхватить саблю из ножен и пронзить черное холодное сердце Ричарда Беннетта. Даже сейчас, при мысли о том, что пришлось вынести в тот день в саду Муире, и о том, что Амелия могла стать женой этого человека, ему хотелось обхватить пальцами горло Беннетта и выдавить из его тела всю его мерзкую жизнь до последней капли.

Дункан несколько раз с силой ударил кулаком по двери. Ему казалось, что его тело разрывается на две части. Что же он за человек? Является ли он утонченным аристократом, которым воспитывала его мать? Образованным человеком, обрученным с дочерью английского герцога? Или он всего лишь сын своего отца? Покрытый шрамами воин, зачатый в постели шлюхи и источающий мрак и жажду мести. Человек, который решает свои проблемы при помощи топора.

Он повернулся спиной к двери, прижался к ней затылком и попытался разобраться в своей двойственности, понять притаившегося в его душе свирепого воина.

Во время сражений он никогда не убивал всех без разбору, потому что давно осознал последствия смерти. Цепная реакция, начавшаяся из-за кончины одного-единственного человека, оказывала влияние на весь мир. Другие люди страдали и оплакивали эту утрату, и их души претерпевали изменения, понять которые было под силу одному Господу. Иногда последствиями пережитого горя становились умение сострадать, а также доброта, глубина чувств и понимание человеческой души.

В других случаях из этих переживаний выходили чудовища.

Одним из таких чудовищ был он сам.

Другим примером был Ричард Беннетт.

Дункан открыл глаза, внезапно задумавшись над истоками жестокости Беннетта. Его мать тоже была шлюхой? Или кто-то, кого он любил всей душой, был безжалостно зарублен насмерть?

Стук в дверь заставил его вздрогнуть. Он отступил в сторону. Не дожидаясь приглашения войти, в комнату шагнула Амелия. Она затворила за собой дверь и прислонилась к ней, сложив руки за спиной. Ее глаза были широко раскрыты, а щеки раскраснелись.

Она его боялась. Ничего удивительного. Она только что видела чудовище. Он ощутил жгучий стыд, и это чувство застало его врасплох.

— Почему ты не рассказал мне о своей настоящей матери? — спросила она. — И о том, что твой отец убил епископа? Это ничего для меня не значило бы, потому что я люблю тебя за твои собственные качества. Но мне очень жаль, что ты мне не рассказал.

У него не было ответа. Ему казалось, что его голова набита ватой; он был не в состоянии сосредоточиться.

Но она, похоже, и не требовала немедленного ответа, и Дункан задумался над тем, как это возможно, чтобы женщина сохраняла спокойствие в подобной ситуации. Что она вообще тут делает? Он не удивился бы, если бы она бросилась вниз, в подземелье, извиняться перед Беннеттом за тот прием, который ему оказали в замке, и умолять его увезти ее домой, как можно дальше отсюда.

— Тебе это далось нелегко, — произнесла она.

Слова вырвались у него прежде, чем он успел их осознать:

— Я хотел пронзить ему сердце.

Она сжалась.

— Я это видела.

Несколько мгновений оба молчали, но эта тишина казалась ему оглушительной. Он не хотел, чтобы Амелия была здесь, в его убежище. Ему хотелось вытолкать ее за дверь. Но другая его часть не позволяла ему так поступить. Эта часть в ней нуждалась. Она ее хотела. Она к ней стремилась.

«Неужели это и есть любовь?» — подумал Дункан.

Нет, это невозможно. Как мог он испытывать столько различных чувств одновременно? Ненависть, гнев, тревогу.

Горе.

— Ты устоял, — продолжала она, отходя от двери и вынуждая Дункана последовать за ней на середину комнаты. — Ты его не убил. И не позволил сделать это Ангусу.

Дункан скользнул взглядом вниз по ее платью, затем вернулся к роскошным округлостям ее грудей и остановился на ее глазах, излучающих ласковое сочувствие.

— Если бы тебя там не было, — наконец заговорил он, — я, возможно, не был бы столь милосерден. Я уже говорил тебе, девушка, что ты умеешь смягчать мою жестокость. Ты увлекаешь меня прочь от края пропасти. Иногда я тебя за это ненавижу. Но бывают моменты, когда я не знаю, как к этому относиться. Как относиться к себе самому.

Она преодолела разделявшее их расстояние и приложила ладони к его груди. Она настороженно смотрела на него блестящими глазами, как будто пытаясь определить, в каком он настроении, и он вдруг ощутил необъяснимое желание обладать ею; оно будоражило ему кровь и кружило голову. Какая-то часть его все еще жаждала мести, но гораздо сильнее он хотел овладеть своей будущей женой. Это желание было мощным и неукротимым. К нему примешивались гнев и нежность одновременно. И все это было очень сложно. Во всяком случае, он этого не понимал. Он просто должен был с нею слиться. Вот и все, что он знал.

Он страстным поцелуем прижался к ее губам, глубоко проникая языком в ее рот. Она застонала от удовольствия. Эти звуки ее возбуждения затуманили ему рассудок. Он хотел ее со страстью, отрицавшей всякую логику и заставлявшей умолкнуть весь мир.

Мгновение спустя он уже прижимал ее к двери, поднимая ее юбки, спуская вниз панталоны и поспешно расстегивая свои бриджи.

Она сорвала с его плеч камзол, и он удивился, зачем она это делает. Неужели она понимала клокочущее в нем и требующее немедленной разрядки неистовство? Делала ли она это ради него или действительно желала его в этот момент? Даже после того как он продемонстрировал ей темную, тайную часть своей натуры?

Его пальцы скользнули между ее ног. Она уже была влажной. Необходимости в предварительных ласках не было. Он стремительно вошел в нее, заполнив собой до отказа, и она впилась пальцами в его плечи. Он приподнял ее, и она обвила ногами его талию. Он снова и снова входил в ее лоно, прижимаясь к двери. Это было жестко и в то же время очень интимно. Все, кроме их совокупления, прекратило существование и утратило смысл. Он ощущал лишь мягкую ласковую влажность ее женского нутра и медовую сладость ее губ.