Римо открыл глаза. Перед ним, всего в нескольких сантиметрах, был песок. Улыбка, озарившая его лицо, испарилась, и он закричал во весь рот.

Однако крика не было слышно, потому что в следующую секунду Римо захлебнулся песком, и шея его с сухим хрустом откинулась назад.

И где-то в черноте вселенной показался пышущий злобой красный взгляд, а жестокий рот исказился от ярости.

Старший сержант в отставке Джим Конкэннон был слишком молод, чтобы участвовать во Второй Мировой. К тому времени, когда началась война во Вьетнаме, у него уже успело появиться брюшко, хотя за свою долгую армейскую службу Джиму приходилось бывать и в Плейку, и в Да Нанге. Однако для Кореи Джим оказался самого подходящего возраста. Именно там Конкэннон, бывший тогда еще рядовым, научился, как нужно выживать и, став свидетелем страшных событий, не терять при этом воли и рассудка.

Но теперь, в мирное время, в пустыне Юма, технический консультант Бронзини, глядя, как пятьсот молодых парашютистов несутся навстречу собственной гибели, в первые в жизни застыл, совершенно парализованный происходящим.

Когда последнее тело, падавшее, казалось, бесконечно долго, ударилось, наконец, о землю, старший сержант в отставке Джим Конкэннон, не веря своим глазам, отбросил бинокль в сторону и повернулся к четвертому помощнику режиссера Нинтендо Тошибе.

Лицо Тошибы скривилось в нездоровой улыбке, и Конкэннон бросился на японца. От мощного удара кулака тот рухнул, и Джим, схватив Тошибу за горло, принялся его душить. В этот момент сзади подкрался один из рядовых в камуфляже и прикладом Калашникова уложил его на землю.

Конкэннон смутно чувствовал, что его подтащили к бронетранспортеру и бесцеремонно забросили внутрь. У него страшно болели ребра. Когда машина тронулась, он внезапно понял, почему — его бросили на груду ящиков. Притворяясь мертвым, Конкэннон осторожно ощупал край ящика, от которого пахло зеленью. Все ясно, в нем раньше перевозили с полей салат. Стараясь не привлекать внимания, он просунул руку в щель между досками и нащупал что-то гладкое и неметаллическое. Вытянув непонятный предмет наружу, Джим Конкэннон слегка приоткрыл глаза.

Перед ним была ручная граната китайского производства, модель 67.

Конкэннон едва смог скрыть радостную улыбку. В Корее, когда его отправляли на дежурство, Джим всегда носил с собой коробку с гранатами. Это стало предметом постоянных шуток — ведь весила она немало. Но однажды, неподалеку от Инчона, его взвод подкараулил отряд красных китайцев. Увидев, что его товарищи падают на землю один за другим, Конкэннон раскрыл коробку и начал выдергивать чеки и разбрасывать гранаты во все стороны. Он не задумывался над тем, что делает — Джим просто действовал.

Когда в лесу затих последний разрыв, Джим Конкэннон приподнялся с земли и огляделся. Со всех сторон его окружали тела солдат в китайской форме почти такой же, как носили люди, сидевшие сейчас на скамейках вдоль стен бронетранспортера, через сорок лет и в другом полушарии.

Тогда, в 1953 году, Джим спас свой взвод. Он знал, что спасти тех, кто выпрыгнул сегодня из самолета, уже не удастся, но, по крайней мере, он сможет за них отомстить. Одну за другой он осторожно доставал из ящика гранаты. Когда их набралось пять, Конкэннон выдернул чеки и приготовился.

Резко перекатившись, он швырнул гранаты вперед.

В закрытом бронетранспортере скрыться было просто некуда. Нет, японцы конечно, пытались что-то предпринять. Увидев подкатившиеся гранаты, они вскочили на ноги и, стучась головами о крышу машины, спотыкаясь друг о друга, попытались вылезти наружу.

Но было слишком поздно. Один за другим срабатывали запальные механизмы, и, хотя из пяти гранат взорвались лишь три — что для гранат модели 67 было неплохим результатом — этого хватило, чтобы превратить экипаж бронетранспортера в кровавое месиво.

Глава 15

За Арнольдом Зиффелем пришли, когда он пил свой ежеутренний кофе.

Арнольд всегда знал, что это когда-нибудь должно было произойти. Иногда ему казалось, что придут русские, иногда — кубинцы, черные, азиаты или даже мексиканцы. В голове у Зиффеля образ злейшего врага Свободного Мира все время менялся. Однако его смелость было не изменить ничем, как он неоднократно заявлял. Именно поэтому он держал в гараже трехмесячный запас еды и всегда держал наготове заряженную винтовку АР-15. Он не собирается сдаваться без боя. Квинтэссенцией философии Арнольда Зифеля была наклейка на стекле его пикапа: «Мою жену — да. Мою собаку — может быть. Но ружье никогда!»

Когда пришли эти люди, миссис Зиффель им не потребовалась. Собака, Расти, получила пинок сапогом и была выброшена во двор. Винтовку Арнольда, лежавшую в багажнике пикапа, солдаты заперли.

— Чего вы хотите? — брызжа слюной от волнения, проговорил Арнольд, поднимаясь из-за стола, когда трое солдат, подталкивая штыками, ввели на кухню миссис Зиффель.

— Елка! — визгливо прокричал один из них. — Где?

— Моя елка? — выпалил Арнольд. — Вам нужна моя елка?

— Где она?

— Господи Арнольд, — взмолилась миссис Зиффель, — скажи же им!

Арнольд Зиффель решил, что сможет прожить и без елки.

— В соседней комнате, — сказал он.

— Ты нам показывать! — потребовал командир солдат, с виду азиат. Пока он тащил Арнольда в соседнюю каморку, тот успел разглядеть, что на вошедших была форма Народно-Освободительной армии Китая — Арнольд регулярно выписывал журнал «Наемник». Тем не менее, эти люди вовсе не были похожи на китайцев. — Вот она, — сказал Арнольд, показывая на чахлое деревце, стоявшее в кадке в углу. Елка была со вкусом украшена красно-серебряной мишурой.

— Встать у дерева! — приказал китайский солдат.

— Иди сюда, Хелен, — сказал Арнольд, притягивая жену к себе.

— Что им нужно? — прошептала миссис Зиффель.

Он почувствовал, что та дрожит от страха. Внезапно, несмотря на выцветшие волосы и то, что ходила она все время в выцветшем халате, он понял, что Хелен для него дороже даже любимой винтовки АР-15. Он уже собирался сказать ей об этом, когда командир солдат выкрикнул что-то на незнакомом языке, и в комнатку вошли остальные, таща съемочное оборудование и софиты, которые, включив, расставили по углам. Арнольд прищурился от слепящего света. Затем установили камеру, и миссис Зиффель сказала вещь, от которой по всему телу ее мужа пробежала волна облегчения.

— Арнольд, это, должно быть, киношники.

— Правда? — заикаясь, обратился к солдатам Арнольд. — Вы работаете на съемках у нас в Юме?

— Да, да, — рассеянно ответил командир и начал о чем-то совещаться с оператором. Они что-то измеряли ручным прибором, выглядевшим в точности, как экспонометр на фотоаппарате «Нишитцу», имевшемся у Арнольда.

— Ты думаешь, нас покажут в кино? — поинтересовалась Хелен Зиффель.

— Сейчас спрошу. Послушайте, друг мой, вы нас покажете?

Командир солдат обернулся, его холодные темно-опаловые глаза сверкнули.

— Да, мы вам покажем. Скоро. Ждите, пожалуйста.

— Ты слышала? — возбужденно сказал жене Арнольд. — Мы с тобой будем сниматься в одном фильме с Бронзини.

Арнольд Зиффель посмотрел каждую серию фильма дважды — первый раз, ради удовольствия, а второй — чтобы подсчитать количество технических неточностей.

Наконец, оператор встал за камеру, а командир повернулся к Зиффелю с женой.

— Украсить дерево, пожалуйста.

— Прошу прощения? — не понял Арнольд.

— Дерево. Вы делать, как будто вешаете на него фонари.

— По-моему, он хочет, чтобы мы изобразили, что украшаем елку лампочками, Арнольд. Вот что он имел в виду, говоря «фонари».

— Но эта чертова елка уже наряжена, — улыбаясь, прошипел сквозь зубы Зиффель. Он не хотел, чтобы тридцать миллионов кинозрителей видели, как он ссорится с женой.

— Мы просто притворимся, — так же, сквозь зубы, ответила Хелен. Господи, это же очень важный фильм. Послушай меня, хоть раз в жизни.