При этих словах Вивиан вскочила, как жрица, охваченная яростью: «Тогда я обрету бесконечность с другим, с Мордредом, – сказала она. – Он некогда любил меня, но я оттолкнула его. Я смогу отнять его у королевы; он вернется ко мне, и поцелуй забвения, тот поцелуй, которого ты так жаждешь, достанется ему, а я наконец-то умру!»
(с картины Э. Берн-Джонса, кон. XIX в.)
Эта угроза, брошенная с такой яростью, обеспокоила Мерлина. Он представил себе, как прекрасная фея забывается в объятиях Мордреда, и чародея поразил приступ ревности. В глазах Вивиан горел недобрый огонь, в ее голосе звучала безнадежность, ее тело излучало такую страшную энергию, что все чувства Мерлина смешались. Сострадание смешивалось с пламенем ревности, обжигавшей его сердце, и от жалости к фее плавилась его железная воля. «Я не хочу этого!» – вскричал Мерлин и схватил Вивиан за руку. Она ответила с нарастающей яростью: «Слишком поздно! Все это слишком поздно! Ко мне, Мордред!» Тогда Мерлин, забыв все на свете, надел кольцо Света на палец феи.
Вскоре она успокоилась. Она ощутила, как новые жизненные силы растекаются по ее телу. Она медленно встала, провела пальцами по волосам и улыбнулась. В тот же миг Мерлину показалось, что все лучшее, что было в его жизни, перешло от него к Вивиан, его память уходила через все поры его тела. Полностью уверенная в своих силах, волшебница схватила Мерлина, взглянула в глубины его глаз и прошептала заклинание забвения, которому он научил ее сам. Он пытался сопротивляться страшным чарам, охватывавшим его, как поток, но у него больше не было ни сил, ни воли.…Еще один раз перед глазами Мерлина скользнул образ Света,…потом исчез, как луч света в облаках. Он почувствовал, что сознание оставляет его, и забылся. Сияющая, великолепная Вивиан хищно держала свою добычу. Трижды ее губы коснулись глаз Мерлина, уст чародея.…Вскоре на его ослепшие глаза пала пелена. Море забвения подхватило его тело, поглотило его члены – и исчезло небо со звездами и духами!..
В тот же день Талиесин со своими учениками сидел на берегу моря около грота Оссиана в стране гэлов и созерцал бесчисленные видения, бесчисленные, как и его воспоминания, и слушал ветер. Его руки лежали на коленях, его усталая душа была охвачена беспокойством. Вдруг он сказал: «Я вижу Мерлина, пророка бриттов. Его усыпила женщина. Он погружается, погружается в бездну вместе с ней. Он летит на мертвенно-бледном облаке, его окровавленная арфа погружается в пропасть вместе с ним. В небе я вижу ангела в слезах. Он говорит: ЈМерлин, несчастный Мерлин! В какой же бездне мне тебя искать?“» И Талиесин продолжил, будто во сне: «Увы! Где же теперь арфа пророка? Я вижу, как падают ветви и цветы. С ними уходит мудрость. Время бардов скоро пройдет».И оно прошло уже давно. Но песни и легенды все еще помнят Мерлина и сожалеют о нем. Он спит, говорят они нам, в лесу Броселианд. Он околдован и окружен непроходимой стеной, его голова покоится на коленях Вивиан. Чародея зачаровали. И никто не сможет разбудить его, кельтского Орфея, никому не дано прервать его вечный сон.
V. Легенда о Талиесине. – Обобщение. – Миссия кельтского Духа
Легенда о чародее Мерлине подобна волшебному зеркалу, в котором кельтский дух вызвал образ своей души и своей судьбы.
Артур, герой, разбуженный вдохновенным бардом, стал воплощением долгой героической борьбы кельтов с другим. Этот народ, говорит Мишле, два столетия сопротивлялся с помощью оружия и еще тысячу лет – с помощью надежды. Покоренный, он покорил своим идеалом завоевателей. Артур стал для всего средневекового мира идеалом совершенного рыцаря. Свершилось отмщение, на которое бритты не могли и рассчитывать, тем не менее, победоносное и плодотворное. – Что же касается Мерлина, в нем воплотился поэтический и пророческий дух народа. И если в средние века и даже в наше время его не поняли, то это случилось лишь потому, что смысл поэзии и пророчества во много раз глубже идей героизма и потому, что в легенде о Мерлине и бардах речь идет о явлениях психологических, в тайну которых современный дух лишь начал проникать. Когда вожди кимров и галлов, такие, как Овенн и Ориан, и их барды, подобных Анурину, Талиесину и Ливарху Старшему, оказывали жестокое, фанатичное и свирепое сопротивление чужакам, дело было не просто в ощущениях народов или племенной ненависти. Дело было в том, что несмотря на все просчеты кельтов, отсутствие у них политического и практического чутья это племя обладало чувством морального и интеллектуального превосходства. Да, за неукротимой надеждой была непобедимая истина. Кельтская душа могла ошибиться в выборе метода к достижению этой цели, но сама цель, Истина, всегда была верной. Кельтская душа обладала интуитивным сознанием, тайным, но верным, того, что она является вместилищем священного наследия предков, и пониманием своей религиозной и общественной миссии.
Древние друиды обладали тайным учением. Некоторое углубление и развитие их теоретических построений позволяет сравнивать это учение с учением Пифагора. Как и создатели Вед, друиды поклонялись символу огня, единому Богу и бессмертной душе, способной путешествовать с небес на землю и с земли на небеса. Учение о трех мирах, в которых действовал закон иерархии душ, позволял примирить материю и дух в живом слове природы человека. Эта интуитивная философия не противопоставляла себя другим религиозным системам, но объединяла их, поэтому неудивительно почтение друидов к философам Греции и Рима. Преследуемые и истребляемые римлянами, друиды передали часть своих знаний бардам. Когда на территории, заселенные кельтами, пришло христианство с его человечностью и милосердием, как его понимали св. Патрик и его ближайшие ученики, друиды с восторгом приняли слово Христа. Однако вскоре барды выказали неприятие Римской церкви. Это произошло не только потому, что христианство проповедовали римские, франкские и англо-саксонские монахи, но и потому, что для Римской церкви была характерна религиозная узость и принцип политического главенства, что привело к бунту бардов. Все в природе кельтов противилось клерикальному гнету: нежность к природе, обвиненной церковью в испорченности, жажда свободы, желание понять и найти всему разумное объяснение, наконец, мистицизм, под которым я понимаю прямое проникновение в тайны души, требующее личного откровения, а не принятия авторитета. Наследники друидов, барды чувствовали себя носителями вероучения, которое было шире и свободнее, чем то, что предлагали монахи. Мерлин был для них воплощением их собственного духа, влюбленного в природу и чудеса. С одной стороны, он всеми фибрами своей души стремится к своей невидимой сестре, мистическому гению, музе, говорящей с ним из высшего, божественного мира. С другой стороны, магнетическая сила тянет его к опасной волшебнице, прекрасной фее Вивиан. Его кельтской душе тесно в оковах догмы, монастырь для нее – тюрьма, ведь он одержим желаниями, ностальгией по природе, по женщине. Обладать и Светом, и Вивиан – разве современный дух не разрывается так же между небом и землей? Но когда барды утрачивают пророческий дар, когда священный огонь поэзии гаснет, кельтский гений забывает свои божественные видения, как Мерлин, забывший Свет в объятиях Вивиан. Он позволяет уйти в глубины чародейству и засыпает глубоким сном без сознания.
Будет ли он спать вечно? Неужели справедливы слова Эрнеста Ренана, сказанные о всем народе: «Увы, он тоже приговорен исчезнуть, этот изумруд западных морей! Артур не вернется с зачарованного острова, а св. Патрик был прав, сказав Оссиану: „Герои, которых ты оплакиваешь, мертвы. Могут ли они возродиться?“» Неужели он прав? Неужели у счастливого Просперо было право так легко утешиться после смерти Ариэль? Неужели Свет так и не снизойдет к барду, спящему в бездонной лазури? Неужели ангел навсегда утратил свои крылья, когда замолчала серебряная арфа? Любое обновление происходит из великой тайны души, из ее способности любить, верить, действовать. Эти способности пока нельзя исследовать методами современной науки. И если кельты уже исчезли как народ, может быть, кельтская душа продолжает жить во французах? И если эта душа, как я считаю, действительно является основой сознания и высшим духом, может ли она приблизить будущее своим возрождением, неким блестящим возвращением, как это не раз случалось в истории?