вернуться в Россию. Во второй повести муж предполагал главным героем

выставить святителя Тихона Задонского, конечно, под другим именем. Федор

Михайлович возлагал большие надежды на предполагаемый роман и смотрел на

него как на завершение своей литературной деятельности. Это его предвидение

впоследствии оправдалось, так как многие герои задуманного романа вошли

потом в роман "Братья Карамазовы". Но тогда мужу не удалось исполнить своего

намерения, так как его увлекла другая тема, о которой он писал Н. Н. Страхову:

"На вещь, которую теперь пишу в "Русский вестник", я сильно надеюсь, но не с

художественной, а с тенденциозной стороны: хочется высказать несколько

мыслей, хотя бы погибла при этом моя художественность, но меня yвлeкает

накопившееся в уме и в сердце, пусть выйдет хоть памфлет, но я выскажусь"

{"Биография и письма", стр. 288 {48}. (Прим. А. Г. Достоевской.)}.

Это был роман "Бесы", появившийся в 1871 году {49}. На возникновение

новой темы повлиял приезд моего брата {50}. Дело в том, что Федор

Михайлович, читавший разные иностранные газеты (в них печаталось многое, что

не появлялось в русских), пришел к заключению, что в Петровской

земледельческой академии в самом непродолжительном времени возникнут

политические волнения {51}. Опасаясь, что мой брат, по молодости и

бесхарактерности, может принять в них деятельное участие, муж уговорил мою

49

мать вызвать сына погостить у нас в Дрездене. Приездом моего брата Федор

Михайлович рассчитывал утешить как меня, уже начавшую тосковать по родине, так и мою мать, которая уже два года жила за границей (то с детьми моей сестры, то наезжая к нам) и очень соскучилась по сыну. Брат мой всегда мечтал о поездке

за границу; он воспользовался вакациями и приехал к нам. Федор Михайлович, всегда симпатизировавший брату, интересовался его занятиями, его знакомствами

и вообще бытом и настроением студенческого мира. Брат мой подробно и с

увлечением рассказывал. Тут-то и возникла у Федора Михайловича мысль в

одной из своих повестей изобразить тогдашнее политическое движение и одним

из главных героев взять студента Иванова (под фамилией Шатова), впоследствии

убитого Нечаевым. О студенте Иванове мой брат говорил как об умном и

выдающемся по своему твердому характеру человеке и коренным образом

изменившем свои прежние убеждения. И как глубоко был потрясен мой брат,

узнав потом из газет об убийстве студента Иванова, к которому он чувствовал

искреннюю привязанность! Описание парка Петровской академии и грота, где

был убит Иванов, было взято Федором Михайловичем со слов моего брата {52}.

<...>

Хотя материал для нового романа был взят из действительности, тем не

менее мужу было необыкновенно трудно его написать. По обыкновению, Федор

Михайлович был недоволен своей работой, много раз переделывал и листов

пятнадцать уничтожил {53}. Тенденциозный роман был, очевидно, не в духе его

творчества. <...>

В конце 1870 года выяснилось одно обстоятельство, благодаря которому

мы имели возможность получить значительную для нас сумму, именно:

Стелловский, купивший у Федора Михайловича права на издание полного

собрания его сочинений в 1865 году, теперь издал в отдельном издании роман

"Преступление и наказание". Согласно договору, Стелловский обязан был

уплатить мужу свыше тысячи рублей. И вот роман был уже издан, а издатель

ничего не хотел платить, хотя пасынок мужа и заявлял ему, что имеет

доверенность на получение денег. Не надеясь на опытность пасынка, Федор

Михайлович просил А. Н. Майкова взять на себя труд получения этих денег, не на

себя лично, а поручить дело опытному присяжному поверенному {54}.

С глубочайшею благодарностью вспоминаю я о том, как бесконечно добр

был многочтимый А. Н. Майков к нам в эти четыре года нашей заграничной

жизни. И в этом случае Аполлон Николаевич принял в нашем деле самое доброе

участие, и не только поручил наше дело поверенному, но даже сам пытался вести

переговоры со Стелловским. Но этот издатель был заведомый плут, и А. Н.

Майков, опасаясь, что Стелловский может его обмануть, решился вызвать самого

Федора Михайловича в Петербург. А так как ему было известно, что мы всегда

сидим без денег, то придумал крайнюю меру, - именно прислал нам телеграмму, в

которой советовал мужу просить из Литературного фонда взаймы сто рублей и на

эти деньги приехать в Петербург одному, без семьи. На беду, телеграмма пришла

1-го апреля (день, когда в России принято обманывать), и мы с мужем сначала

приняли этот вызов в Петербург за чью-нибудь шутку или за коварное желание

кого-нибудь из кредиторов, а может быть и Стелловского, вызвать Федора

50

Михайловича в Петербург и там, угрожая посадить его в долговое отделение, расплатиться за "Преступление и наказание" скупленными за бесценок нашими

векселями. Добрый Аполлон Николаевич не ограничился присылкою телеграммы, а от своего имени позондировал комитет Литературного фонда насчет выдачи

писателю Достоевскому взаймы ста рублей, но фонд и на этот раз <...> отнесся к

этой просьбе недружелюбно, о чем А. Н. Майков говорит в своем письме от 21

апреля 1871 года {55}.

Федор Михайлович был очень расстроен, получив это письмо, и писал в

ответ: "Видите ли, однако, как фонд высокомерно отнесся к моей (то есть вашей

обо мне) просьбе насчет займа, каких потребовалось гарантий и пр. и какой

высокомерный тон ответа. Если б нигилист просил, не ответил бы так" {56}.

Время шло, и в апреле 1871 года исполнилось четыре года, как мы жили за

границей, а надежда на возвращение в Россию у нас то появлялась, то исчезала.

Наконец мы с мужем твердо положили непременно в скором времени вернуться в

Петербург, какие тяжелые последствия ни повлекло бы за собою наше

возвращение. Но расчеты наши висели на волоске: мы ожидали новое

прибавление семейства в июле или в начале августа, и если б мы не успели за

месяц до ожидаемого события перебраться в Россию, то нам неизбежно пришлось

бы остаться еще на целый год, до весны, так как везти новорожденного позднею

осенью было бы немыслимо. Когда мы предполагали, что, пожалуй, нам еще

целый год не придется увидеть России, то оба приходили в полное отчаяние: до

того невыносимо становилось жить на чужбине. Федор Михайлович часто

говорил, что если мы останемся за границей, то он "погиб", что он не в состоянии

больше писать, что у него нет материала, что он чувствует, как перестает помнить

и понимать Россию и русских, так как дрезденские русские - наши знакомые, По

его мнению, были не русские, а добровольные эмигранты, не любящие Россию и

покинувшие ее навсегда. И это была правда: все это были члены дворянских

семей, которые не могли примириться с отменою крепостного права и с

изменившимися условиями жизни и бросившие родину, чтобы насладиться

цивилизацией Западной Европы. Это были большею частью люди, озлобленные

новыми порядками и понижением своего благосостояния и полагавшие, что им

будет легче жить на чужбине.

Федор Михайлович так часто говорил о несомненной "гибели" своего

таланта, так мучился мыслью, чем он прокормит свою все увеличивающуюся и

столь дорогую для него семью, что я иногда приходила в отчаяние, слушая его.

Чтобы успокоить его тревожное настроение и отогнать мрачные мысли,

мешавшие ему сосредоточиться на своей работе, я прибегла к тому средству, которое всегда рассеивало и развлекало его. Воспользовавшись тем, что у нас

имелась некоторая сумма денег (талеров триста), я завела как-то речь о рулетке, о