Во Флоренции, к нашей большой радости, нашлась отличная библиотека и

читальня с двумя русскими газетами, и мой муж ежедневно заходил туда почитать

после обеда. Из книг же взял себе на дом и читал всю зиму сочинения Вольтера и

Дидро на французском языке, которым он свободно владел. <...>

В 1869 году, как и раньше, наши денежные обстоятельства были очень

плохи, и нам приходилось нуждаться. За роман "Идиот" Федор Михайлович

получал по полтораста рублей за лист, что составило около семи тысяч. Но из них

три тысячи были взяты для нашей свадьбы пред отъездом за границу. А из

остальных четырех тысяч приходилось платить проценты за заложенные в

Петербурге вещи и часто помогать пасынку и семье умершего брата, так что на

нашу долю оставалось сравнительно немного. Но нашу сравнительную бедность

мы сносили не только безропотно, но иногда с беспечностью. Федор Михайлович

называл себя мистером Микобером, а меня мистрисс Микобер {44}. Мы жили с

мужем душа в душу, а теперь, при появившейся надежде на новое счастье, все

было бы прекрасно, но тут грозила другая беда: за два истекших года Федор

Михайлович отвык от России и стал этим очень тяготиться. В письме к С. А.

Хмыровой от 8 марта 1869 года, сообщая ей о своем будущем романе "Атеизм", он пишет: "Писать его здесь я не могу; для этого мне нужно быть в России, непременно, видеть, слышать и в русской жизни участвовать непосредственно...

здесь же я потеряю даже возможность писать, не имея под руками и

необходимого материала для письма, то есть русской действительности (дающей

мысли) и русских людей" {45}. Но не только русских людей, но и вообще людей

нам недоставало; во Флоренции у нас не было ни одного знакомого человека, с

которым можно было бы поговорить, поспорить, пошутить, обменяться

впечатлениями. Кругом всё были чужие, а иногда и неприязненно настроенные

лица, и это полное отъединение от людей было подчас тяжело. <...> Мы долго

обсуждали вопрос, куда поехать, где для Федора Михайловича могло бы найтись

интеллигентное общество. Я подала мужу мысль поселиться на зиму в Праге, как

в родственной стране, близкой к России. Там мог мой муж познакомиться с

выдающимися политическими деятелями и чрез них войти в тамошние

литературные и художественные кружки. Федор Михайлович мысль мою

одобрил, так как не раз жалел, что не присутствовал на славянском съезде 1867

47

года; сочувствуя начавшемуся в России сближению с славянами, муж хотел

ближе узнать их. Таким образом, мы окончательно остановились на решении

поехать в Прагу и остаться там на всю зиму; при моем положении путешествовать

было затруднительно, и мы решили по пути в Прагу отдыхать в нескольких

городах. Первый наш переезд был до Венеции, но дорогой, от поезда до поезда, мы остановились в Болонье и поехали в тамошний музей посмотреть картину

Рафаэля "Святая Цецилия". Федор Михайлович очень ценил это художественное

произведение, но до сих пор видел лишь копии, и теперь был счастлив, что. видел

оригинал. Мне стоило большого труда, чтобы оторвать мужа от созерцания этой

дивной картины, а между тем я боялась пропустить поезд.

В Венеции мы прожили несколько дней, и Федор Михайлович был в

полном восторге от архитектуры церкви св. Марка (Chiesa San Marco) и целыми

часами рассматривал украшающие стены мозаики. Ходили мы вместе и в Palazzo Ducale, и муж мой приходил в восхищение от его удивительной архитектуры;

восхищался и поразительной красоты потолками Дворца дожей, нарисованными

лучшими художниками XV столетия. Можно сказать, что все четыре дня мы не

сходили с площади San Marco, - до того она, и днем и вечером, производила на

нас чарующее впечатление.

Переезд из Венеции в Триест на пароходе был чрезвычайно бурный;

Федор Михайлович за меня очень тревожился и не отходил ни на шаг, но, к

счастию, все обошлось благополучно. Затем мы остановились на два дня в Вене и

только после десятидневного путешествия добрались до Праги. Здесь нас

ожидало большое разочарование: оказалось, что в те времена существовали

меблированные комнаты только для одиноких и совсем не было меблированных

комнат для семейств, то есть более спокойных и удобных. Чтоб остаться в Праге, приходилось нанимать квартиру, платить за полгода вперед и, кроме того,

обзаводиться мебелью и всем хозяйством. Это было нам не по средствам и после

трехдневных поисков мы, к большому нашему сожалению, должны были

оставить Золотую Прагу, которая нам успела за эти дни очень понравиться. Так

рушились мечты моего мужа завязать сношения с деятелями славянского мира.

Нам ничего не оставалось более, как основаться в Дрездене, условия жизни в

котором нам были известны. И вот в начале августа мы приехали в Дрезден и

наняли три меблированные комнаты (моя мать опять приехала ко времени моего

разрешения от бремени) в английской части города (Englischer Viertel) в

Victoriastrafte, N 5. В этом-то доме 14-го сентября 1869 года и произошло

счастливое семейное событие - рождение нашей второй дочери Любови. <...> В Дрездене мы нашли прекрасную читальню со многими русскими и

иностранными газетами. Нашлись для нас и знакомые из тех русских, постоянно

живущих в Дрездене, которые после обедни приходили в семью батюшки, очень

гостеприимную. Между новыми знакомыми оказалось несколько умных и

интеллигентных людей, с которыми моему мужу было интересно беседовать. Это

была хорошая сторона дрезденской жизни.

Закончив свой роман "Вечный муж", Федор Михайлович отдал его в

журнал "Заря", где он и появился в первых двух книжках 1870 года. Роман этот

имеет автобиографическое значение. Это - отголосок летнего пребывания моего

48

мужа в 1866 году в Люблине, близ Москвы, где он поселился на даче, рядом с

дачею своей сестры В. М. Ивановой. В лице членов семейства Захлебининых

Федор Михайлович изобразил семью Ивановых. Тут и отец, весь ушедший в свою

большую докторскую практику, мать, вечно усталая от хозяйственных забот, и

веселая молодежь - племянники и племянницы Федора Михайловича и их

молодые друзья. В лице подружки Марьи Никитишны изображена друг семьи М.

С. Иванчина-Писарева, а в лице Александра Лобова - пасынок мужа, П. А. Исаев, конечно в сильно идеализированном виде. Даже в Вельчанинове имеются

некоторые черточки самого Федора Михайловича, например в описании

различного рода игр, затеянных им при приезде на дачу. Таким веселым в

молодом обществе и находчивым вспоминает о нем один из участников подобных

летних вечеров и представлений Н. Н. Фон-Фохт {"Исторический вестник", 1901, N 12 {46}. (Прим. А. Г. Достоевской.)}.

Зимою 1869-1870 года Федор Михайлович был занят составлением нового

романа, который он хотел назвать "Житие великого грешника" {47}. Это

произведение, по мысли мужа, должно было состоять из пяти больших повестей

(каждая листов в пятнадцать), причем каждая повесть составляла бы

самостоятельное произведение, которое можно было бы напечатать в журнале

или издать отдельною книгой. Во всех пяти повестях Федор Михайлович

предполагал провести тот важный и мучительный вопрос, которым он болел всю

свою жизнь - именно вопрос о существовании бога. Действие в первой повести

должно было происходить в сороковых годах прошлого столетия, и материал ее и

типы тогдашнего времени были для Федора Михайловича настолько ясны и

знакомы, что он мог писать эту повесть и продолжая жить за границей. Эту-то

повесть муж и хотел поместить в "Заре". Но для второй повести, действие которой

происходит в монастыре, Федору Михайловичу уже необходимо было бы