Там, где Лауэр Бэй расширялся, пейзаж стал плоским и скучным. Над тяжелой серой водой моря нависали серые тучи. Тихо движущийся корабль стало качать сильней. Ветер посвежел, и стало холодней. Пассажиры отошли от борта. Марджори заметила, что стоит примерно в шести футах от стройного человека среднего роста с довольно молодым лицом и аккуратно подстриженными седыми волосами. Он оперся на перила и курил длинную сигару. Сложенный плащ свисал с его руки. Когда вокруг никого не осталось, он взглянул на нее с легкой добродушной усмешкой. Она ответила ему полуулыбкой и продолжала смотреть на море.

Она заметила этого человека еще на сходнях. Он предъявлял билет прямо перед ней. Внимание Марджори привлекли его уверенное обращение с путевыми документами, прямая осанка, опрятный серый плащ и серая гамбургская шляпа и пересекающий лоб голубой шрам. Она определила его в соответствии с ходом своих мыслей как дипломата или какого-то известного драматурга, или журналиста. Тогда же она мысленно сравнила его с Ноэлем — она всегда так делала, увидев интересного мужчину. Худой, с загорелым костлявым лицом, он был совсем непохож на Ноэля. Он казался ниже ростом и более хрупким, чем тот. Он был и вполовину не так красив, как Ноэль, но у него был такой вид, что, посмотрев на него снова, она перестала размышлять о Ноэле. Возможно, дело было в том, что этот человек не еврей, а он явно им не был.

В Ноэле всегда было что-то экзотическое. Курчавые тонкие светлые волосы, большие синие глаза, высокий рост и энергичная жестикуляция придавали ему экстравагантный вид. Этот человек выглядел суховатым, скромным, очень веселым. Он не мог оставаться незамеченным в толпе. Контраст между седыми волосами и молодым лицом, шрам и странная жесткость в лице выделяли его.

Он взглянул на нее снова, улыбнулся, поймав ее взгляд, и произнес:

— Мы, видимо, здесь самые храбрые. Вам не холодно?

— Здесь все для меня в новинку. Не хочу спускаться вниз и потерять хоть минуту.

— Ваше первое путешествие?

— Да.

— Погода должна улучшиться. Город выглядит величественней в солнечном свете. А так это довольно печальное плавание.

Он прошел вдоль борта и встал рядом с ней. Шрам притягивал ее взгляд: бледно-голубой, со следами швов, косо сбегавший из-под волос к левому глазу. Почему-то он казался не уродством, но приметой, особенностью, принадлежавшей его лицу. Она сказала:

— Да, это так. Я не чувствую особой радости. Я никогда не говорила столько раз «до свидания». Это угнетает.

Он с удивлением смотрел на книгу у нее в руках. Она захватила ее с собой, думая, что сможет посидеть на палубе и немного почитать.

— Вы учительница английского языка?

— Нет, я не учительница. С чего бы?

— Трудно представить себе, что вы читали бы «Тома Джонса» для развлечения.

— Я пробежала его глазами. Совсем неплохо. Во всяком случае, он длинный. Я думаю, у меня довольно времени для чтения.

Он улыбнулся, посмотрев вниз на палубу второго класса, на которой, болтая и смеясь, толпилась молодежь, радуясь первым моментам знакомства.

— Боюсь, что да. В первом классе.

— О? Мне нужно было ехать вторым?

— Конечно, нет. Первый класс выглядит снизу таким заманчивым и недостижимым. Лучше с первого раза узнать, как тут на самом деле, чтобы потом никогда не чувствовать себя обделенным.

— Звучит не слишком многообещающе.

— О нет! Я говорю так, потому что этот день такой серый. Я уверен, вам понравится путешествие.

С нижней палубы донесся взрыв смеха. Смеялась группа девушек, окруженных молодыми людьми. Один из них, в форме американской армии, произнес что-то насмешливым баритоном, и девушки вновь прыснули.

— Я не могу присоединиться, — сказала Марджори, — я что-то недослышала.

— Шутка могла вас и не рассмешить. Они похожи на школьниц.

— Иногда приятно посмеяться за компанию, — улыбнулась Марджори, — не важно, смешно или нет.

— Я думаю, вам лучше отправиться в каюту с Филдингом.

— Он давно умер, — сказала Марджори. — Вы не учитель, не так ли?

— Нет, я просто бизнесмен. Химикаты — моя специализация… Я ошибаюсь или вы неприятно удивлены?

— Почему, совсем нет. Почему это должно быть так?

— Потому, что бизнесмены глупы.

— Необязательно.

— Ну, нет, может быть, обязательно, потому что делать деньги — это глупое занятие. Это причина, почему пассажиры первого класса имеют обыкновение быть глупыми. — Он докурил сигару и бросил ее через перила.

— Это против правил. Удостоверьтесь, что ветер дует вам в спину, когда вы это делаете; иначе или окурок полетит в иллюминатор, или вам в лицо, а это может быть очень неприятно.

— Я постараюсь запомнить.

Минуту спустя, положив свои локти на перила, он сказал:

— Меня зовут Майкл Иден.

— А меня Марджори Моргенштерн.

Она посмотрела, какой будет реакция на ее еврейскую фамилию, но реакции не последовало. Он кивнул, его глаза обратились к горизонту, где земля сокращалась до тонкой линии цвета свинца. Она сказала:

— Мне становится холодно, особенно ногам. Это леденящий ветер, но так чудесно пахнет, так чисто и свежо.

— У вас будет целых пять дней. Вы можете пойти вниз и согреться, как все другие чувствительные люди. Я люблю наблюдать за землей, пока она не исчезнет.

— Вы много путешествовали, я полагаю, — сказала Марджори.

— Да, а вы нет?

— Я не была нигде западнее Гудзона и восточнее Джонз-Бич. Очевидно, наблюдать, как исчезает земля, — занятие для таких новичков, как я.

— Совсем нет. Для меня это второй прекрасный момент в путешествии. Лучший момент для меня наступает тогда, когда я вижу что-то опять, например, добрую старую Америку, на том же самом месте, сующую свой большой нос за горизонт.

Он улыбнулся ей. Это была особенная слабая, холодная улыбка.

— Видите ли, я сейчас как мальчик из клуба «Киванис». Проще всего было бы держать меня на ферме. Я видел Парэ, и вы можете этим воспользоваться.

— Мальчики из клуба «Киванис» обычно не знают, что они таковыми являются, — сказала Марджори.

На миг проницательный одобрительный взгляд мелькнул в его глазах.

— Ну, время от времени я читаю. Невозможно все время играть в карты. Хотя я, конечно, пытаюсь.

Кутаясь в пальто, она сказала:

— Попрощайтесь за меня с доброй старой Америкой, хорошо? Я сдаюсь.

Она обнаружила, что стюард, любезный белоголовый мужчина с очаровательным британским акцентом, привел комнату в идеальный порядок. Он предложил ей попить чаю. Она согласилась, ожидая, что он принесет заварной чайник и немного печенья, но он принес ей множество бутербродов и изысканные пирожные.

Ее большой двухместный спальный номер находился на палубе «А». В нем были настоящие кровати, стены, обшитые панелями, модные строгие портьеры и мебель. Все — в богатых оттенках коричневого и серого. Был не сезон, поэтому Марджори путешествовала в фантастической уединенности и роскоши. Она сняла костюм, надела новый шелковый пеньюар и легла на кровать с «Томом Джонсом». Кровать медленно покачивалась; это создавало легкость и было самым приятным ощущением в мире. Ей казалось, что со времен ее девичества, до того, как она мельком увидела Ноэля в «Южном ветре», никогда она не чувствовала себя так спокойно, расслабленно и хорошо. Находясь на корабле, она ощутила удивительную свободу.

Она пыталась читать, но не могла; ее глаза останавливались неподвижно на странице, а мозг продолжал беседовать с мужчиной со шлюпочной палубы. Сколько ему лет? Едва ли сорок, несмотря на седые волосы; ему, должно быть, не больше тридцати пяти.

— Майк Иден, — сказала она громко, без всякой причины. Звук собственного голоса испугал ее; она удобно устроилась в подушках и заставила себя сосредоточиться на «Томе Джонсе».

«Влюбиться в любовь — это заставить поверить. Влюбиться в любовь — это дурачить…»

В первую же ночь, когда их пути пересеклись, Марджори стало ясно, что эта песня будет долго напоминать ей о Майкле Идене. Это была любимая песня корабельных музыкантов. Их группа из четырех человек играла квартеты Бетховена в полдень в одном из небольших салонов, мелодии Виктора Герберта за обедом и умеренно взволнованную джазовую музыку после десяти вечера в корабельном ночном клубе: очаровательной маленькой овальной комнате под названием «Веранда-гриль» на верхней палубе. Большие окна ночного клуба смотрели на темный океан и нежно покачивающуюся луну и звезды.