Ребятам повезло: чердак был открыт. Они постарались не греметь, чтобы жильцы не вышли, откинули крышку люка и оказались на огромном балконе, со всех сторон огороженном литым бортиком.

Ох, и зрелище! Артур нисколько не обманывал, когда говорил Лене, что отсюда виден весь город. Как на ладони! Видно и восстанавливаемый завод, и строящуюся школу, и самые дальние улицы, и развалины домов, и вдалеке широкую, блестящую на солнце ленту реку.

— Ложись! — вдруг скомандовал Артур. — Дворник!

Девчонки послушно пригнулись, но было уже поздно: дворник заметил их и гневно размахивал кулаками.

— Заразы такие! — кричал он. — Опять по крыше лазите?! Вот я родителям вашим скажу! Это кто там у нас такой смелый?

— Не может разглядеть, кто, — шепотом сообщил Артур. — Плохо, если пожалуется родителям. Надо удирать!

Но дворник уже спешил к крайнему подъезду, чтобы не дать сбежать сорванцам.

— Спустимся по лестнице! — решил Артур. — Быстрее! У нас всего несколько минут, чтобы скрыться.

Лена, пригнувшись, побежала по крыше к лестнице вслед за друзьями. Тут уж выбирать не приходилось! У мамы инфаркт будет, если дворник скажет ей, что дочка лазит по крышам. Лена не колебалась ни секунды, только старалась не смотреть вниз и покрепче держаться руками за перекладины.

— Бежим!

Они едва успели завернуть за угол, когда дворник с руганью снова спустился во двор.

— Я вот вас поймаю! Все равно поймаю! — кричал он на всю улицу. — Заразы такие!

— Теперь уже не поймает, — довольно улыбнулся Артур.

А Лена только теперь по-настоящему испугалась и не могла себе представить, что только что спустилась с такой высоты. Она задрала голову и осмотрела пожарную лестницу.

— Ну как? — спросил Артур. — Совсем не страшно, правда?

Лена пробормотала что-то невразумительное, но согласиться с ним никак не могла. Еще как страшно!

— Время у нас еще есть, — сказала Вероника. — Может, сходим в развалины?

— На качели? — усмехнулся Артур.

— Просто так! Там можно всякие интересные штучки найти.

— Ты как сорока. То «секретики» из стеклышек делать хочешь, то интересные штучки разыскивать.

— А какие интересные штучки? — поинтересовалась Лена.

— Да все, что угодно. Мы с девчонками однажды пластинки для патефона нашли. Целые!

— Может, я там краски найду? Или альбом? — с насмешкой спросил Артур.

— Может, и найдешь, — вполне серьезно ответила Вероника.

— Ну, тогда пошли. Хотя сколько раз в развалины ходил, ни разу даже карандашика не обнаружил. Может, с вами повезет?

Ну и денек! Лена за всю свою жизнь не видела и не испытывала столько, сколько за этот день. Впечатления путались, мешались, сливались в одно, во что-то восторженное и радостное.

Как хорошо, что они приехали в этот город! Как хорошо, что она подружилась с Артуром и Вероникой! Сколько еще интересного они придумают и покажут!

Развалины жилого дома были огорожены колючей проволокой, но Вероника быстро отыскала проход, и ребята нырнули внутрь. В развалинах было сумрачно и прохладно. Так прохладно, что Лена даже поежилась. На улице — лето, а здесь как будто глубокая осень.

Ребята осторожно ступали по осколкам стекла и обрушившейся штукатурки. После рассказа о гибели девочки Лена с опаской косилась на стены. Вдруг обвалится?

— Ничего здесь нет, — сказал Артур, и его голос гулким эхом разнесся по всему зданию.

— Искать надо, — ответила Вероника.

— Где?

— Под осколками, под камнями. Конечно, тут уже мало чего осталось. Все уже растащили. Вот, например, старый журнал.

Вероника наклонилась и извлекла из-под груды щепок журнал без обложки.

— Ну, и зачем он тебе? Говорю же — настоящая сорока!

Лена немного привыкла к полутьме, но разглядеть ничего стоящего не могла. И Артур ничего не находил, только лениво ковырял ногой осколки.

— Зря время теряем, — сказал он.

А Вероника подошла к зияющему пролому окна и подняла еще что-то.

— Что это? — рассмеялся Артур. — Еще один журнал?

— Нет. Какая-то тетрадь.

— Вот уж находка! Старая исписанная школьная тетрадка!

— Это дневник! — воскликнула Вероника, переворачивая страницы тетради. — Дневник солдата!

Артур тут же рванул к ней:

— Дай-ка! Дай посмотрю!

— Вот, читай! Про бои, про какого-то корреспондента…

Август, 1943 год.

К нам на передовую приехали артисты.

Я обрадовался: давно концертов не видел. До войны мы с женой часто ходили в клуб. К нам и столичные театры на гастроли приезжали. Уж мы тогда ни одного спектакля не пропускали.

Жена у меня большая охотница до театра была. Сама петь любила. В самодеятельности участвовала. Еще в школе. Мы с ней и познакомились-то после любительского спектакля. Она играла героиню в трагедии.

И дочурка у нас артистка была. Никак не могу привыкнуть к тому, что их уже нет! Вот пишу «была», а сам думаю — как же так? не может такого быть!

В общем, вечером пообещали нам концерт показать. Бойцы командирскую землянку для артистов приготовили, чтобы им поуютнее было. Все-таки артисты, а не вояки, люди нежные, не привыкшие к холоду да к жестким лежанкам.

Я в этот день был на дежурстве на наблюдательном пункте. Пару раз обстрелы начинались. Вялые такие, ленивые. Они пару залпов, мы пару залпов. А все равно дежурство есть дежурство. Глаза устают вглядываться, нервы на пределе, на каждый шорох реагируешь.

За всеми этими заботами забыл я совсем о концерте. К вечеру вернулся в свою землянку и спать завалился. Только уснул, чувствую — трясет меня кто-то за плечо.

— Вставай! На концерт пора!

Я глаза продрал, вышел из землянки. Гляжу, сцену в кузове грузовика устроили. Борта откинули — вот тебе и сцена. Никаких декораций, конечно. Какие тут на передовой декорации?

Бойцы на земле расселись. Кто пораньше успел, тот с комфортом расположился — на расстеленных шинелях. Ну, а я-то в последних рядах пришел. Мне место у сосны досталось. И то не место, а так — клочок голой земли. Одно хорошо — к сосне привалиться можно, спина не устанет.

Привалился я к сосне, да глаза сами собой и закрылись. Ну, думаю, засыпаю! А концерт-то как же? Встряхнулся, от сосны отодвинулся.

Начался концерт. Вышла на сцену худенькая девушка, стала стихи читать. Потом музыкант на баяне заиграл…

Проснулся я от грохота. Подскочил, со сна почудилось, что снова обстрел начался. А это не обстрел, это аплодисменты. Концерт закончился.

Вот обида-то! Так ждал, и все проспал!

Да и стыдно: вдруг кто из артистов меня спящего заметил. Люди стараются, на передовую из-за меня едут, жизнью рискуют, а мне, выходит, наплевать на их старания. Как им объяснить, что не мог не уснуть?

Жалко! Когда еще придется концерт посмотреть или спектакль. Разве что после войны.

Потом оказалось, что не я один заснул. Все ребята, кто после дежурства. Ну, никак нельзя эту усталость перебороть, ничего не поделаешь!

А после концерта ко мне в землянку корреспондент заглянул. Из нашей фронтовой газеты. Вместе с артистами он приехал, чтобы статью о нашей части написать.

Командир его ко мне отправил, чтобы он написал о том, как я самолет немецкий из пулемета сбил. Вот уж нашел подвиг!

Я так корреспонденту и сказал. Говорю:

— Пойдите, парнишку моего, второго номера, расспросите. Он в тот раз тоже самолет сбил.

А он улыбается:

— И с парнишкой поговорю. Только сначала с вами. Вы ведь с сорок первого воюете, есть ведь что рассказать.

— Мало, что ли, нас с сорок первого воюет? — спрашиваю. — Вот командир наш.

Да только корреспондент настойчивый оказался. Расскажите, и все тут!

— Задумался я. А что рассказывать? Могу про Бориса. Могу про Вальку. Вот они и вправду герои.

А он:

— Вы про себя.

Что про себя расскажешь? Воюю и воюю. Ранений не было. Подвигов тоже.

Кажется, рассердил я корреспондента. Ушел он от меня, так ничего вразумительного и не добился. Мне его жалко стало. Статью-то от него потребуют, а я виноват, что написать ему нечего.