— Конечно, батюшка.

Акинфий вывалил на бархат целую пачку бумаг. Он что-то искал и не находил.

— Это что?.. Грамота о присвоении дворянского достоинства и описание герба… Немногого стоит… Мишура! Отец, Никита Демидыч, до конца жизни не принял дворянства. Любил фундатором зваться, неписанное в герольдиях звание, по-латыни значит: строитель… Вот он, демидовский герб! Гер-ральдика!..

На куске пергамента яркими красками был изображен затейливый герб. Каждый рисунок на нем имел символическое значение. Шишак обозначал, что Демидовы ковали для государства оружие и тем способствовали его неуязвимости. Три зеленых рудоискательных лозы — открытие новых рудоносных земель. Молоток — горный труд.

— А что по геральдике значит золотая полоса поперек щита, — забыл… Но только не открытие золота, нет…

Без всякого почтения кинул пергамент обратно в ларец. Пусть спеет. Молодые гербы только смешат старинных родовитых дворян да князей. Демидовскому гербу и двух десятков лет нету. Через два века, пожалуй, будет чего-нибудь стоить, — ежели, конечно, демидовское богатство не умалится.

— Нашел!.. Вот что мне надо: завещание! Это копия, подлинное у нашего стряпчего.[92] Сними-ко со свечей, не видишь: нагорело. Все заводы и промысла останутся тебе, Никита. Ты в демидовскую породу, хотя и щенок еще. Дело дробить нельзя — захиреет. Твоим братьям только дома и деньги… да на, читай сам!

По завещанию Никите отходили четырнадцать уральских заводов, три алтайских, три нижегородских, один тульский и соляные промыслы на Каме. Вместе с заводами в его власть переходило одиннадцать тысяч приписных к заводам крестьянских душ. Собственных крепостных было еще больше, но ими Никита должен был поделиться с братьями и матерью. Сестра уже выдана замуж и выделена. Из двадцати четырех домов в пятнадцати разных городах часть тоже наследовали братья. Им, Прокофию и Григорию, отцовскою властью приказано быть своею долей довольными, никаких споров не затевать и через суд дележа не искать…

— Дочитал? — нетерпеливо спросил Акинфий. Собрал все бумаги, спрятал в ларец, хлопнул крышкой и сел за стол. — Помирать я еще не собираюсь. Все докторские зелья я выкинул в нужный чулан. Почему я тебе показал духовную?[93] Чтоб ты рос хозяином, заботился бы о деле неослабно…

— Да я и так, батюшка!.. — засмущался молодой Демидов.

— …стоял бы за свое имущество, как зверь, вот что. Мое — самое святое слово… О золоте теперь. Пока катеринбургская находка не ушла из приказных рук, большой беды нет: можно повернуть по-своему. Не поскупись, где надо, — и золото станет медью, медь железом, а на месте железа — фук! Ничего нет! Не раз и не два приходилось такие переверты делать. Противны, мне приказные буки, но не страшны. Вот ежели в народ уйдет… — тогда не поправишь. Обучится десять-двадцать гамаюнов золотые пески промывать, — и пойдет! По всем логам и речкам вокруг Невьянска золото почти поверху валяется. Никакими заплотами не обнимешь… Ну, хозяин, что теперь ладить надо?

— Ехать обратно на заводы и стараться Главному правлению ту дорогу к золоту пресечь.

— Ехать, да. А ты сюда прикатил. С месяц времени упущено.

— Доложить вам и посоветоваться хотел…

— Советоваться… Тупо сковано — не наточишь, глупо рожено — не научишь… А с Гамаюном как поступить?

— Батюшка, ведь не Гамаюн открыл золото!

— Что ты мелешь?

— Я думал, вам из Петербурга про все донесли. Открыл шарташский раскольник Ерофей Марков, простой мужик. И было это еще в мае…

— Они там целую фабрику промывальную поставили, поди? Народу много согнали в работы?

— Нет, как добыли спервоначалу два или три кусочка кварца с золотом, что в берг-коллегию посланы, так больше ничего и не нашли. Они мыть вовсе и не умеют: ищут рудную жилу.

— Гамаюн-то умеет.

— Его в городе не было.

— Кто из горных офицеров командует на расшурфовке?

— Порошин со штейгером Вейделем.

— Оба толковые горщики, да рассыпных крушцов не добывали и взять не умеют. Добро… Опасен, выходит, для нас один Гамаюн… Ну, Мосолов, Мосолов! Никакой совести у человека нет: за два года не мог избавить нас от паршивца!.. Позови ко мне Семена Пальцева. И соберись в дорогу: завтра на рассвете едем в Невьянск.

КАМЕНЬ, ЯКО СВЕТ

Весть об открытии Марковым золота сильно взбудоражила Егора Сунгурова. Подумать только: докуда он доходил в своих поисках? у черта на куличках был, на вогульском севере, а золото вынырнуло здесь, почти дома, на речке Березовке! Егор парнишкой у Березовки грибы собирал. Как раз на Березовке он у Гезе обучался с лозой ходить — даже смешно!

Завидовать Егор не стал, особенно когда узнал, что Марков наткнулся на золото совсем случайно. Но он с волнением ожидал: когда понадобятся его услуги по устройству промывки? В Конторе горных дел нет мастеров, умеющих вымывать песошное золото. Побьются — да и отступятся. Позовут Егора — «попробуй ты!» Тут-то он и покажет настоящую работу!.. Даже руки зачесались — поскорей бы! Что без него не обойдутся, Егор не сомневался.

— Ваше благородие! Андрей Иванович! Разрешите с вами на Березовку поехать, — попросил он однажды асессора Порошина. Это было в середине июля, через два месяца после открытия Маркова.

— На Березовку? Зачем тебе? И почему ты думаешь, что еду туда?

У асессора лицо стало строгое и даже злое. А отвечать вопросами — его всегдашняя манера.

— Охота мне побывать на шурфах, где золото ищут: ведь новое дело, — простодушно объяснил Егор.

— Какое золото? Что за враки?! Унтер-шихтмейстер, чтоб я больше не слыхал разговоров о небывалом золоте! — Отрезал, вышел из конторы, сел в коляску и покатил… на Березовку, на золотые шурфы, как все хорошо знали.

Выговор этот Егор получил при канцеляристах и при механических учениках Костромине и Ползунове, любимцах Порошина. Все смеялись, и Егору ничего не оставалось иного, как смеяться вместе с другими.

— Это так понимать надо, — сказал старший канцелярист Лодыгин, — что на Березовке ничего больше не нашли и шурфовку скоро прекратят.

— Теперь и нас брать на Березовку не стали, прибавил Костромин. — Там остались одни саксонцы: Вейдель, Мааке и лозоходец Рильке.

— А кержак под суд попал, бедняга: будто он настоящую жилу знает, а не показывает.

— Может, и кержака никакого не было? — сказал Егор с неостывшей еще обидой.

Новый приступ смеха.

— Марков ищет усердно: недавно новую жилу в полуверсте нашел, да только свинцовую. А золото как заколодило.

Из таких разговоров Егор знал все подробности марковской истории. Заключались они вот в чем.

Ерофей Марков нынче весной искал струганцы и тумпасы[94] в песках по речке Березовой, притоку Пышмы. Чтобы добраться до песков, он выкопал большую яму, дойдя на третьем аршине до почвенной воды. В мокром песке Марков углядел камешек желтого цвета, непрозрачный и блестящий. Стал перебирать песок руками и нашел еще три маленьких кусочка кварца с такими же блестящими включениями. Хороших тумпасов яма не дала, и Марков бросил ее, унеся домой только невиданные доселе красивые желтые камешки. Любознательный кержак снес их в город, к серебряных дел мастеру Дмитриеву.

Мастер подверг найденный минерал трем испытаниям. Сначала положил его на кусок березового угля и, дуя в трубочку, направил на камешек пламя свечи — самый жаркий его кончик. Уголь вокруг камешка раскалился добела, и камешек расплавился, став капелькой металла. Но какой это металл? Попробовал сильной кислотой — слиточек не изменил цвета. Значит, не медь: та сразу стала бы зеленой. Последнее испытание: мастер осторожно расковал слиточек молотком — металл оказался мягким и ковким, не трескаясь, расплющился в тонкую лепешку.

— Так я и думал, — сказал Дмитриев. — Это золото!