Легко сказать, займи. Арсам, словно Геракл на распутье оказался. Только у того по одну руку лежал путь трудный, ведущий к славе, а по другую – легкий, привлекательный, полный удовольствий, хотя и заканчивающийся посмертным забвением. Арсам про Геракла слышал, но не очень много. Таких подробностей не знал, а перед собой видел пути несколько иные.

Первый – стать героем, напугав македонского ежа своей голой задницей. Второй – принять мучительную смерть в руках палача, не выполнив царский приказ. Был еще и третий – опустошить в Малле винные погреба и перепортить всех местных девок, затрахавшись вусмерть.

Пока Арсам мучительно думал, от страха осуществляя третий вариант, Птолемею без боя сдалась Адана, а с Кипра пришли вести о восстании Сол. Дальше сидеть на заднице невозможно, что-то нужно уже делать.

Птолемей отрезал Арсама от Киликийских врат, и сатрап бросился бежать на восток, к вратам Сирийским. Добежав до города Исс, он встретил еще одного царского гонца. Тот сообщил, что царь царей всем войском идет к Сохам и, грозя Арсаму расправой, требует, чтобы тот перекрыл северный проход, отрезав Одноглазого.

У сатрапа душа совсем ушла в пятки, он лихорадочно искал пути спасения. Мысли завязались в сотню узелков, мозги ворочались так, что сера в ушах дымилась. Думал-думал и придумал. Нашел-таки сатрап лазейку и, приободрившись, радостно бросился в Сохи, встречать царево войско.

Еще в начале лета заняв без сражения Анкиру, стратег-автократор Малой Азии развернул здесь кипучую деятельность, стремясь привлечь под свои знамена побольше союзников. Помчались послы во главе с Леоннатом в независимые эллинские колонии на южном берегу Понта Эвксинского – Гераклею, Синопу и Трапезунд. Пердикка договаривался с вождями племен Пафлагонии, сам Одноглазый с каппадокийцами.

Все лето пролетело в лихорадочном пополнении войска и его подготовке. Македонские стратеги нещадно гоняли ополченцев и наемников, создавая из них декады, лохи и таксисы "пеших друзей". Не всем сие понравилось. Многие из тех, кто зарабатывал на жизнь мечом, и считал, что владеет им вполне искусно, оскорбились. Немалое число таких пришлось оставить в покое. Разве что вынудили обходиться в походе без обоза. По заведенному Филиппом установлению каждой декаде придавался мул и слуга. Никаких телег.

Возникло много забот со снаряжением. Если изготовить нужное число сарисс не составило труда, то большие круглые щиты, что были у каждого гоплита, для строя македонской фаланги совсем не годились, поэтому увеличить численность педзетайров Антигону удалось незначительно и преимущество в вооружении перед эллинскими наемниками Дария осталось ничтожным. Впрочем, стратег не сильно расстраивался на сей счет. Гораздо больше беспокойства вызывала малая численность конницы.

Антигон своевременно получил от Птолемея послание, сообщавшее о количестве войск Дария, и вполне отдавал себе отчет, что уступая в людях пятикратно, сможет лишь доблестно сложить голову. Македоняне, конечно, обсуждали идею отступить с равнины в горы, но каппадокийцы сообщили, что персы сторожат проход. Историю Антигон знал хорошо. Не требовалось ему напоминать про давние подвиги спартанцев.

Вожди каппадокийцев совещались долго, под персами им жить надоело, но и в успехе антигонова дела они изрядно сомневались. Наконец решились предоставить Монофтальму около пяти тысяч воинов, из которых две тысячи пришли конными. Ни стратеги эллинов-союзников, ни старшие гетайры не верили в надежность этого отряда, но Антигон искренне радовался приобретению. Еще бы не радоваться. На безрыбье-то. Пафлагонцы ответили отказом, а из Гераклеи, дорийской колонии, Леонната едва не пинками выдворили, обидев и обозлив неимоверно. Гордые дорийцы спешили не отстать в высокомерии от своих дальних родичей – спартанцев.

Зато пришла помощь из Синопы, милетской колонии, тесно связанной со своей метрополией. Тысяча гоплитов и пять сотен пельтастов пополнили войско Антигона. Синопцы обещали еще и отряд из Трапезунда, который был уже их собственной колонией. Впрочем, его Одноглазый не дождался.

Последним с запада подошел Кен, который привел новые пополнения: конный отряд лидийцев и еще две тысячи наемников, в основном из Вифинии.

Теперь войско союзников лишь немногим не дотягивало до тридцати тысяч человек. Уже что-то, хотя персы по-прежнему подавляюще превосходили их числом, да и надежное ядро македонян оставалось совсем небольшим.

Антигон узнал о дерзком деянии Лагида уже в конце лета, вовсю занимаясь укреплением Анкиры, причем птолемеевы труды едва не пошли прахом. До верховного стратега смог добраться лишь второй из двух отрядов гонцов, отправленных предусмотрительным Лагидом с разницей в несколько дней. Первый так и не дошел до цели, сгинув где-то по дороге, вероятно, вырезанный горцами, польстившимися на лошадей.

– Ну и ловкач, Лагид, – только и оставалось протянуть Пердикке, когда веселящийся, как мальчишка стратег-автократор сообщил ему новость.

– А что это нам дает? – недоуменно спросил Кен, еще не вникший в ситуацию.

– Как что? Встретим Дария, как Леонид Ксеркса, – ответил Пердикка.

– А чего бы Дарию переться в Киликию? Где ему там развернуться? Персы простор любят, – не сдавался Кен.

– Нам надо двинуться туда пошумнее, – сказал Леоннат, – тогда он просто пойдет за нами. Ему же нас надо разгромить, вот он и станет искать встречи.

– А вот я иначе думаю, – возразил Кен, – он хочет себе всю Азию вернуть, потому пойдет прямиком на Сарды. А там Мифрен, большой любитель открывать гостям ворота.

– Он не оставит нас у себя за спиной, – уверенно заявил Антигон, – не пойдет. Вернее, пойдет, если не будет знать, что мы в Киликии. Леоннат прав, надо побольше шуметь о нашем выступлении. Прямо сейчас и начинать.

В семнадцатый день метагейтниона голова союзнической колонны миновала самое узкое место прохода, где кто-то из древних возвел каменные ворота с участком стены, упиравшейся в отвесные склоны. Здесь на протяжении двадцати стадий можно было идти всего по три человека в ряд.

Антигон, ведущий коня в поводу, как и все гетайры, сберегавшие лошадей, вступил под древнюю арку без опаски: давно уже разведчики и авангард проверили всю округу на десятки стадий вперед. Противника не было. Никто не сторожил перевалы, никто не пытался обрушить камнепад на колонну, медленно ползущую по дну глубокого ущелья.

На некотором удалении от ворот дорога расширилась, и ее пересек быстрый ручей.

– Это Кидн, – сказал проводник из каппадокийцев, – здесь его перешагнуть можно, а в море впадает уже полноводная река.

Антигон присел у ручья на корточки, зачерпнул горстью воды, выпил.

– Холодная, аж зубы ломит. Но вкусная, чистая.

Он стянул с головы шерстяной берет-каусию, смочил затылок, шею, поплескал на лицо.

– Жарко. Окунуться бы целиком...

– Не советую, – покачал головой проводник.

– И то верно, – согласился стратег, – в такую студеную воду лезть, судьбу искушать... Да и некогда.

Он снова надел берет, растянул его края пошире, пряча глаза от солнца. Воины, подходя к воде, наполняли флаги и бурдюки.

– Теперь легче идти будет, – сказал проводник, – дальше дорога все шире.

Идти действительно стало легче, и, хотя до выхода из ущелья было еще далеко, это расстояние войско, несмотря на накапливающуюся усталость, протопало быстрее.

Семьдесят лет назад здесь прошли эллины, наемники Кира Младшего, претендента на персидский трон. Шли на войну, в которой потерпит поражение и сложит голову Кир, но их, эллинов, так никто и не сможет победить. Ни персидские стрелы, ни гигантские расстояния Азии. Мысль об этом не покидала Антигона и его товарищей. Пожалуй, каждый эллин, ступая на этот путь, вспомнил хотя бы раз о славном походе десяти тысяч. Вспомнил и задумался: "А где будет конец нынешнего Анабасиса? И каким он будет?"

И вот, наконец, Тавр остался за спиной. Перед Антигоном раскинулась обширная плодородная долина, Киликия Равнинная.