Если бы некто чрезвычайно могущественный и всезнающий принялся бы распутывать этот необъятный клубок имен, то после долгих трудов нашел бы, что история их обладателя, вернее, наиболее интересная ее часть, началась лет двадцать назад. Тогда он, называвшийся тем же именем, под которым его хотели казнить родосцы, еще довольно молодым человеком сменивший с десяток занятий, большей частью незаконных, попался на глаза всесильному евнуху царя царей, Багою. В то время этот могущественный египтянин как раз начал свое восхождение к вершинам власти, подминая под себя волю Артаксеркса Оха и становясь фактическим правителем необъятной державы персов. Он нуждался в доверенных людях, которые могли бы стать его глазами и ушами. Фраат заинтересовал евнуха и тот, оценив способности сирийца, внедрил его под видом купца, поставщика драгоценных камней для ювелирных мастерских в окружение Артабаза, сатрапа Фригии-на-Геллеспонте.

Практически все сатрапы в своих владениях жили, как цари. Собственно, даже само их именование – "шахраб", "шах", подразумевало широчайшую самодержавную автономию при чисто формальном подчинении шахиншаху, царю царей. Скромностью запросов никто из них не отличался, богатством многие спорили с самим великим царем, а тут под рукой такой полезный человек, поставщик самоцветов, да еще с ценнейшими связями в Вавилоне, Экбатанах, Сузах. Артабаз без труда завербовал Фратаферна из Синопы, и тот сообщал ему о происходящем при дворе великого царя. Доносил то, что поручал ему доносить Багой. А иногда и то, что Багой разглашать не желал. Дважды в год Фратаферн совершал путешествие в Вавилон и тогда Багой узнавал нечто интересное о происходящем в Геллеспонтской Фригии. То, что разрешал евнуху узнать Артабаз. А иногда и то, что он не хотел бы открывать, кому бы то ни было.

Фратаферн шпионил не только за самим сатрапом, но и за его друзьями-родственниками, Мемноном и Ментором. Пикантность ситуации заключалась в том, что Ментор считал Багоя своим другом, вместе они участвовали в подавлении египетского восстания и сблизились. Более того – Багой был обязан Ментору жизнью. Евнух об этом помнил, и долг вернул: с помощью своего подсыла он "разоблачил" несуществующий заговор Артабаза, изрядно возвысившись в глазах Артаксеркса, однако от царского гнева братьев и их родственника спас, позволив бежать. Так вот, одной стрелой двух зайцев. Что, разве не добром отплатил?

Багой, эгоистичная неверная скотина, действовал исключительно в собственных интересах и рвался к власти, шагая по трупам. Если кого-то выгодно было назвать другом – называл. Благодарность, признательность – удел мягкотелых дураков.

Вскоре он обнаглел настолько, что принялся менять царей. Отравил Артаксеркса, потом убил его сына Арсеса со всей семьей, не пощадив даже маленьких детей. Багой нуждался в царе, который полностью подчинился бы его воле, позволив править из тени. Подходящего кандидата он увидел в сатрапе Армении Кодомане. Тот, хотя и происходил из боковой ветви рода Ахеменидов, о царской диадеме не помышлял, однако стараниями Багоя вскоре оказался единственным законным претендентом на престол и принял тронное имя – Добронравный, Дарайавауш, Дарий.

Евнух добился своей цели, но торжествовал недолго – Дарий Кодоман, с виду человек мягкий, слабовольный, на деле оказался не так прост, как думал египтянин. Управлять им никак не получалось. Багой попытался исправить ошибку, приготовил яд и на пиру слуга поднес царю царей чашу с отравой. Добронравный государь взял ее, отыскал глазами Багоя... Было в его взгляде что-то... острое, как нетупеющий кинжал, из тех, что куют в Дамаске. Багой похолодел. Царь улыбался. Он знал.

"Прими эту чашу в знак моего признания твоих заслуг, друг мой".

"Это великая честь", – проговорил евнух, посерев лицом и медленно выпил, не отрывая безумного взгляда от доброжелательной улыбки царя царей.

Фраат-сириец, один из багоевых псов, от смерти своего господина ничего не потерял. Он балансировал на лезвии ножа еще более ловко, чем покойный евнух. Хотя и не с таким размахом.

Через несколько лет службы Фраата "разоблачили и завербовали" сатрапы Лидии и Фригии. Сириец оказался столь ловок, что ни один из его господ не догадался о том, что он не единственный "работодатель" поставщика самоцветов. Кстати, торговля камушками – сама по себе чрезвычайно выгодна. Они всегда в цене, возить, сохраняя от всевозможных дорожных неприятностей, довольно просто. Казалось бы, зачем продолжать рискованное ремесло лазутчика? Не будет ли разумно, сколотив состояние, сойти с этого невероятно опасного пути?

Нет, невозможно. Столь ценную рыбу из сетей не выпускают. Разве что сбежать в какие-нибудь дикие края, населенные дремучими варварами.

Еще задолго до смерти Багоя дальновидный подсыл разглядел на доске петейи[33] фигурки нового игрока, оценил его ходы и понял, что дальнейшая игра цветами персов бесперспективна. Когда Артабаз, Мемнон и Ментор бежали от гнева Дария к Филиппу, Фраат, к тому времени практически влившийся в свиту опального сатрапа, последовал за ним и незаметно, под именем киликийского купца Ксантиппа (миксэллина-полукровки с изрядной долей варварской крови) вплелся в сеть, которой македонский царь постепенно опутывал соседей.

Услугами Ксантиппа-Фраата-Фратаферна, не пренебрег и Александр, а вслед за ним и Антигон. Правда сам Монофтальм о существовании искусного лазутчика даже и не подозревал.

В Милете Птолемей устроил себе резиденцию в здании Булевтерия. Спустя четыре месяца после штурма уже ничто не напоминало, что здесь шагу нельзя было ступить, не запачкавшись кровью. Давно убраны трупы, развороченные телеги и бочки, которыми персы пытались остановить антигонов девятый вал. Чисто все, умиротворенно. Как и не было осады.

– Какой-то купец просит приема, – доложил начальник стражи, – назвался Ксантиппом из Тарса.

– Пусть войдет.

Во время раскола, когда Парменион принял решение возвращаться на родину, хитроумный и дальновидный Гарпал, помогая Эвмену с погрузкой царской канцелярии в обоз, присвоил часть архива, где содержались записи о криптиях. Кардиец, глубоко подавленный случившимся, сразу пропажу не заметил, а потом всем стало не до того. Птолемей те записи внимательно прочел, и имя киликийца сразу же всплыло в памяти, вытянув за собой из ее темных глубин всю подноготную лазутчика. То, что Ксантипп позволил узнать о себе Эвмену и то, что кардиец счел нужным доверить папирусу. Самого купца Птолемей, конечно же, видел впервые.

Рост средний. Не слишком широк в кости, но и не худ. Волосы темные, аккуратно подстриженная борода. Возраст на глаз определить сложно – от тридцати до пятидесяти лет. Особых примет нет.

Птолемей сидел за рабочим столом. Купец стоял перед ним в трех шагах и не произносил ни слова. Оба оценивающе смотрели друг другу в глаза. Купец ожидал, когда заговорит большой начальник.

– Я Птолемей, сын Лага, хилиарх Малой Азии, – представился Лагид, сделал паузу и продолжил, – говори, что ты собирался сообщить мне.

– Господин беседует с недостойным Ксантиппом из славного города Тарса, что в Киликии.

– Ксантипп из Тарса... – протянул Птолемей, – а еще Фратаферн из Синопы, Фраат из Дамаска.

Лазутчик и глазом не моргнул.

– Господин видел Ксантиппа прежде?

– Нет.

– А Ксантипп видел господина.

– Где?

– При дворе Филиппа. Среди друзей молодого царевича.

Птолемей помолчал немного и спросил:

– Ты искал встречи. Я слушаю тебя.

Ксантипп молчал.

– Я жду.

– Раз господин знает столько имен, он, наверное, догадывается, какие сведения недостойный скромный купец может сообщить.

– Догадываюсь.

– Эти сведения дорогие и не для всякого уха.

Птолемей поднял бровь.

– Ты что-то дерзок, купец.

Ксантипп низко поклонился, не по-эллински, на персидский манер.