Одна из преследовавших Неарха триер так разогналась, что, поздно спохватившись, с упертыми в воду веслами и вывернутыми кормилами, продолжая катиться вперед, поворачиваясь бортом, столкнулась со связкой кораблей. Три другие, счастливо развернувшись, бежали прочь, до смерти перепуганные развязкой. Спасая свои жизни, их триерархи не озаботились местью удачливым врагам, так же удирающим от гигантского жертвенника. Хорию плевком потопить можно, да только шок столь велик, что о том никто и не задумался. Только это и спасло критянина с его людьми.

Для персов вновь наступила ночь: поднимающееся солнце спряталось за густым черным дымом.

Моряки Неарха, дружно ворочая веслами, гребли на пределе сил человеческих, а сам критянин, сидевший на ближней к корме скамье, влившись в ритм, освободил свой разум от всех мыслей и, работая в быстром темпе, безучастно смотрел на гибнущий флот вчерашних властителей Эгеиды.

К полудню от большей части автофрадатовых триер остались идущие ко дну головешки. Уцелели около пятидесяти кораблей, зимовавших на берегу.

Гигантский столб дыма был виден на Самосе, за четыреста стадий от Лады.

– Это измена, Мемнон! Они уже у Западной агоры! Полгорода прошли, как нож, сквозь масло...

– Как это могло случиться?!

– Измена, дядя... – устало повторил Фарнабаз, – наемники предали...

– Проклятье! Где Гегесистрат! Я ему кишки выпущу!

– Никто не знает. Восточную стену тоже не удержим, там бой уже отдельными очагами на улицах. Еще немного и Одноглазый возьмет и Южную агору. Надо уходить...

– Куда уходить! – Мемнон схватил племянника за грудки, – стоять насмерть!

Родосец огляделся вокруг: рядом с ним горстка хмурых, подавленных командиров спарабара и лохагов городского ополчения.

– Щитоносцев отвести за стену Верхнего города. У Булевтерия[24] перегородить улицы. Хватайте всех, тащите из домов. Всех за работу. Выполнять!

Стратеги бросились врассыпную. Мемнон посмотрел на запад: небосклон затянут чернотой. Фарнабаз проследил его взгляд.

– Это не тучи, дядя...

Родосец кивнул.

– Сколько у тебя кораблей, Фарнабаз?

– Тридцать триер. Но в бухте Львов всего десять.

– Значит, другие уже достались Циклопу. Десять триер... Опять бежать, как побитая собака, поджав хвост...

– Может, еще не все потеряно? Может, Автофрадат...

– Ты сам сказал, что это не тучи, Фарнабаз...

В западной части города Кен продвигался, почти не встречая сопротивления. За его спиной Пердикка занимался наемниками Гегесистрата. Всем им обещали жизнь и свободу, но пока шло сражение, на всякий случай заставили сложить оружие.

– Хотите получить это назад, – Пердикка потряс поднятым с земли копьем, – помогайте! Ломайте кладку в воротах!

Помогали и горожане. Выглядели они очень испуганными, глаза метались, руки тряслись, но на македонян никто не кидался, все безропотно подчинялись.

Приказ Мемнона об отводе щитоносцев с восточной стены вышел ему боком: наемники Демарата повисли на отступающих врагах, как волки на кабане.

Кен, заняв Западную агору, повернул к востоку и вскоре уперся в стену Верхнего города. Македоняне продолжили двигаться вдоль нее, зная, что у здания Булевтерия она прервется. Не было в Милете замкнутой цитадели.

Обе атакующих колонны союзников достигли Булевтерия почти одновременно. Демарату идти до здания государственного совета было гораздо ближе, но каждый его шаг сопровождался взмахом меча, поэтому Кен чуть раньше вступил в бой на баррикадах в самом сердце города. Защитники перегородили улицы перевернутыми телегами. Не успел Кен, как следует, ввязаться в драку, на его правый фланг выкатились отступающие спарабара.

Образовалась жуткого вида каша, никакого строя и порядка. Македоняне, ионийцы всех мастей, наемники, персы, все вперемешку. Кто и хотел бы отступить, да не мог. Куда бежать-то? Со всех сторон мелькают мечи и топоры, трещат щиты, льется кровь. Хаос.

В это время Пердикка окончательно доломал ворота, обеспечив достаточный коридор для конницы, и Антигон во главе гетайров ворвался в город.

Молниеносно промчавшись по южным кварталам, "друзья" обогнули с востока кипящий котел у Булевтерия и, сделав крюк, прорвались к бухте Львов у храма Аполлона.

Триера отходила от пирса. Осадив коня на самом его краю, Антигон в отчаянии метнул копье вслед. Свистнули стрелы, одна скользнула по шлему, сломавшись о гребень, две других принял на щит подоспевший Селевк.

– Стратег! Осторожно!

Антигон зарычал.

– Мемнон!

Сто восемьдесят весел ритмично взмахивали, унося родосца прочь. Еще девять триер маячили далеко в море, еле заметные на фоне, тонущего в дымке, мыса Микале.

Милет медленно приходил в себя. Горожане разгребали завалы на улицах, убирали трупы. Антигон, как и обещал, никого не тронул, грабить город не дал, созвал народное собрание, на котором провозгласил свободу и независимость Милета.

Войско, добив последние очаги сопротивления, покинуло пределы городских стен и все три дня, что задержался здесь Антигон после победы, стояло снаружи, в своем лагере.

Македоняне разбирали осадные машины. Все ценные детали тщательно упаковывали, им предстояло ехать в разраставшемся обозе. Деревянные остовы гелепол Антигон оставил горожанам – на дрова распилят.

Автофрадат с остатками флота все еще торчал на Ладе. Добивать его не собирались: персы были полностью деморализованы и угрозы не представляли. Между тем кое-какой флот образовался у Циклопа – Кен в Театральной бухте захватил двадцать триер. Невелика сила, но уже кое-что.

– Стой! Куда прешь! – Селевк останавливающим жестом выбросил вперед правую руку с зажатым в ней копьем, едва не ткнув всадника прямо в лицо, – кто таков?

– К стратегу мне! Из Сард я!

Гонца впустили в шатер полководца. Гарпал принял из его рук свиток, развернул, пробежал глазами... и прыснул в кулак, растеряв всю свою важность.

– Жди здесь.

Казначей скрылся во внутреннем отделении шатра.

– Письмо от Птолемея.

– Давай, – стратег нетерпеливо протянул руку.

"Птолемей – стратегу Азии.

Радуйся, Антигон!

Мне здесь очень хорошо. Кормят от пуза три раза в день, да такими яствами, что ты отродясь не пробовал.

Сижу на золоте, куда взгляд ни кинь – повсюду оно. Иной раз яблоко в руки возьму, а оно золотое. Опасаюсь, как бы ослиные уши не выросли.

Сарды твои, Антигон".

– Вот шельмец, – хохотнул Кен, – голыми руками Сарды взял! А ведь не верил никто. "Глупейшая затея..." Твои слова, Монофтальм!

– Беру обратно!

– Мидас-с-с, – протянул Пердикка.

– Да, только не Лагид, – возразил Гарпал, вновь одевший серьезную маску, – полагаю, он – лишь одна из рук, что превращает в золото все, к чему прикасается. Есть и другие, Неарх, к примеру...

– Да все вы! – весело сказал стратег, – слава вам, македоняне!

"Сарды твои, Антигон".

И Сарды, и Милет, и Эфес! Галикарнаса черед.

Снаружи глаза слепила колесница Гелиоса. Потянулись к северу стаи перелетных птиц. Весна гнала зиму.

Встречи

Весна пришла в горы, пробудив их от сна, оживив веселой капелью, наполнив истонченные ленточки рек бурными потоками новой силы, вернув в леса тысячеголосые птичьи хоры, на все лады славящие очередное рождение.