Поликсен уже спихнул с мертвого лохага навалившийся на ноги тому труп афинянина и собирался тащить его прочь с поля, мысленно испросив прощения у остальных павших, что старческих сил не хватит на всех, как вдруг краем глаза заметил, что у одного из мертвецов пальцы левой руки сжались в кулак.

Македонянин еще дышал. Досталось ему – будь здоров, как всем им. Большая часть ран – не слишком опасна. Глубокий порез на правой руке, пара сломанных ребер, опять же с правой, неприкрытой щитом, стороны. Неприятно, но и не страшно. Другое дело – сквозная и рваная рана на левом бедре, что у фалангита обычно выставлено вперед. Ногу пропороли широким листовидным наконечником гоплитского копья. Вырвали с проворотом. Судя по всему, задета кость.

Похоже, пропустив такой удар, парень упал на колено и его оглушили ударом по шлему. Не просто оглушили – меч-копис, содрав с бронзы синюю краску, скользнул вниз и вонзился в основание шеи. Не глубоко, силу удар уже растерял, но совсем рядом яремная вена. Чуть-чуть бы в сторону... Повезло.

Везучий парень о своем везении не знал и баловнем судьбы не выглядел. Выглядел неуверенно переминающимся в хвосте длинной очереди на ладью Харона.

"Ну уж нет. Я тебя отсюда вытащу, а там – как боги присудят. Твоему командиру уже все равно, а ты давай, держись парень".

Поликсен подхватил македонянина под мышки и потащил. Тот еле слышно застонал.

"Ничего-ничего, все будет хорошо".

Старик снял с раненого приметный македонский шлем, способный выдать, и кликнул одного из крутившихся поблизости рабов. Вдвоем они вытащили парня из груды тел, перевязали раны чистой тряпицей, располосованной на ленты. Когда же раб высказал удивление, что они несут раненного вовсе не в сторону Врат, к лагерю афинян, а зачем-то лезут вверх по склону, Поликсен слегка приложил его по темени обухом сыскавшегося за поясом топорика. Не до смерти. Тут уже совсем недалеко пощипывал травку привязанный к стволу маквиса поликсенов мул. Старик взгромоздил ему на спину бесчувственного парня, отвязал животину, цокнул языком и зашагал прочь.

Часть его пути пролегала по той самой знаменитой козьей тропе, когда-то выведшей персов в тыл Леониду. Только Поликсен заворачивать крюк обратно в Фермопилы не собирался и, когда тропа повернула на восток, он шагнул на другую, не столь заметную, ведущую на юг, в долину Кефиса. На берегу этой реки стоял дом, в котором спустя двенадцать дней после битвы, раненый македонянин очнулся.

– Кто-то из Олимпийцев горой за тебя стоит, парень. Другому бы ногу уже резать пришлось, а ты вроде еще побегаешь. Ну, по крайней мере, поковыляешь. На своих двоих. Если я что-то понимаю в ранах.

– Где... я?

– У меня дома.

Македонянин попытался приподняться на локте, но без сил рухнул на постель. Облизал губы. Ответ его явно не удовлетворил, но сил допытываться не осталось.

– Ты кто?

– Зови меня Поликсеном. А как твое имя?

– Андро... Андроклид...

– Вот и познакомились.

– Скажи... мне...

– Потом скажу, отдыхай.

Андроклид сердито мотнул головой, поморщился и закрыл глаза. Лоб его покрылся испариной и старик обеспокоенно пощупал его ладонью, нет ли жара.

Поликсен выхаживал парня, как заботливая наседка. Несколько дней тот метался в бреду, нога покраснела, опухла. Македонянин потерял много крови, и непонятно было, как в нем вообще еще теплится жизнь, но верно, действительно кому-то из богов он оказался нужен. Поликсен не раз видел, как сгорали люди с менее страшными ранами, как от малой царапины чернели руки и ноги и если их вовремя не отнять, человека можно было числить в покойниках.

Андроклид цеплялся за жизнь отчаянно. Странно говорить такое про того, кто лежит бревном половину месяца и глаза с трудом открывает, а рот разинуть – вообще неподъемная работа. Поликсен поил его жидкой ухой, отваром из горьких целебных трав. В некоторые дни там попадалась мелко накрошенная зайчатина. Мясо – роскошь на столе живущего трудом рук своих эллина, тем более многие удивились бы, как можно переводить добро на гадящего под себя полупокойника. Ладно, был бы брат или сват, а то ведь – никто, и звать – никак.

Это обстоятельство и Андроклида чрезвычайно интересовало, только он о том задуматься не мог, сил не было, спал все время. Но не вечно же в недосказанности существовать? Пора и объясниться.

"Потом скажу".

Ну, раз ладья Харона, судя по всему, откладывается на неопределенный срок, можно считать, что "потом" наступило.

– Почему ты спас меня? Почему, как мать родная, вокруг хлопочешь? Чем я это заслужил?

Поликсен усмехнулся.

– Ничем, паря. Ничем. Не бери ты в голову.

Андроклид нахмурил брови.

– Не могу я понять никак...

– Да что тут понимать. Только голову ломать.

– Скажи дед, а то точно башка расколется.

Поликсен грустно усмехнулся.

– Сын у меня был... – он посмотрел на македонянина, на лице которого отразилась некая, как тот думал, догадка, и оскалился, – на тебя совсем не похож.

Андроклид фыркнул. Поликсен покачал головой и вздохнул.

– А может похож... Был бы... Не дожил он до твоих лет, совсем мальчишкой Танат забрал... И жену, мать с отцом...

– Что же случилось?

– Эпаминонд убил их.

– Эпаминонд-фиванец? – удивился Андроклид, – я слышал о нем лишь славословия, что-де – величайший полководец...

– Не отнять, – кивнул головой Поликсен.

– Как же получилось, что он убивал женщин и детей?

– Как случилось? – старик рассеянно посмотрел на потрескивающую лучину, – случилось вот...

Он был богат. Очень богат и знатен. Самонадеян и глуп. Все они тогда оказались глупцами, лучшие люди Орхомена. "Хватит под ярмом Фив ходить! Станем жить своим умом! Много власти забрали Эпаминонд с Пелопидом! Не станем терпеть!".

Не стали. Не учли, что имеют дело с полководцем, который спартанцев при Левктрах так расколошматил, что у тех веки дергаются до сих пор, когда вспомнят. Спартанцы. А тут какой-то Орхомен. Побунтовать решил против господина. Сразились, как запишут ученые мужи сочувствующие побежденным, неудачно. Побили Фивы Орхомен. И наказали. Что такое, Орхомен? Город-раб. Город разрушили, жителей частью к Харону, частью на рынки. Аристократов казнили прилюдно. Один он уцелел, Поликсен. Для того, чтобы тридцать лет в соломенной хижине сидеть. И чего руки на себя не наложил? Труслив оказался, видать. И чем старше, тем трусливее... Ну-ка, кто это такой храбрый судит?

Сначала жил мечтой о мести, да через два года мстить стало некому. Пали Эпаминонд с Пелопидом. В боях оба, смертью славной. А Поликсену что делать? На болоте гнить, подвывая: "Сдохните, Фивы"?

Андроклид внимательно слушал, не перебивая. Он уже догадывался, что к чему.

– А потом пришел Филипп. И наказал Фивы. Я барана в жертву принес. Да только Филиппа зарезали, как того барана. Я за упокой души его выпил. А Фивы-то опять поднялись, вот ведь, верно говорят, говно не тонет. Но Зевс мои молитвы все же услышал. Пришел Александр и опять наказал Фивы. Вот уж, воистину, за все. Я вылез из своей берлоги, вспомнили меня некоторые, пальцами показали. Я среди судей был. Как один проголосовали – городу этому, не быть!

Поликсен вздохнул.

– Потом, что было, сам знаешь. А вот того не знаешь, что за время вашего стояния у Врат, в Беотии два сражения случилось. Малых, конечно, не чета той бойне, куда тебя угораздило. Так, не сражения даже – стычки. Недобитки повылазили, афиняне за них горой, ну и опять козла отпущения нашли – Орхомен, Платеи, Херонею. Все бывшие фиванские подданства обратно удавкой тянут. Уж от господина руины одни, а все равно...

Андроклид молчал, обдумывая слова старика. Тот внимательно смотрел на него, потом продолжил:

– Я наблюдал за битвой. Как вы одолевали, как вас одолели. Громовержцу трех баранов обещал, обойдется. Подумал, не спасу никого, так хоть командира вашего на костер, его храбрости достойный, возложу. Не смог я сам отомстить, хотя бы так отблагодарю тех, кто за меня отомстил. Да видно, боги от вас, македоняне, тоже отвернулись...