— И ты думал, что это будет продолжаться вечность? — спросил другой. — Мы будем здесь добывать тебе подержанные вещи, а ты будешь, развалясь, попивать пиво в подвальчике фрау Генке? Добудь сам теперь. Во всяком случае я тебе гарантирую, что ты долго не увидишь ни подвальчика, ни краснорожей Генке, ни своей лавочки. — Он зевнул. — Пойдем лучше спать.
— Я боюсь, что офицеры скоро вернутся.
— Они придут не раньше утра или пока не нажрутся водки до икоты. Пойдем. Со мной ты не пропадешь.
Бросив папироски, они поднялись и вошли в дом.
— Ну? — нетерпеливо прошипел Рябов, толкнув локтем Береговского.
— Офицеров дома нет. Пьянствуют. А эти холуи, — Береговский понял, что на крыльце сидели денщики, — пошли спать. — Он помолчал и добавил: — Лавочники, мародеры. — Он сказал это потому, что с лавочниками и мародерами ему в случае чего было легче разделываться, чем с простыми рабочими парнями.
— Придется ждать, — отозвался Рябов. — Только, как думаешь, где? Здесь или в дом пойдем?
— А что мы здесь будем зябнуть, — сказал Береговский. — Пойдем на квартиру. Потом офицеры могут с радости, что встретились с нами, шум поднять. Нехорошо. Мы же скромные люди.
— Я тоже так думаю. В доме будет меньше шума.
Они взошли на крыльцо, распахнули дверь. Денщики, только было устроившиеся на ночлег, вскочили с постелей, вытянулись во фронт.
— Скажи, какой почет, — пробормотал Береговский.
Секунду спустя, сидя верхом на одном из денщиков, он видел, как Рябов уцепил другого за горло своими ручищами…
Они успели обшарить весь дом и собрать много всяких бумаг, когда на крыльце послышался топот.
На нетвердых ногах вошли в дом офицеры. Один еще с крыльца стал звать денщика. А другой, идя за ним следом, икая, рассказывал:
— Этот старый идиот… смешон… как свинья… Он не говорит, а хрю… — и рассказчик хлопнулся на пол, простонал, затих…
Рябов лежал, давил всем своим могучим телом, крутил руки другому, совершенно обалдевшему от случившегося. Офицер не мог понять, что с ним происходит, а когда сообразил, во рту у него уже торчал плотно скрученный жгутом носовой платок. Его поставили на ноги, и кто-то не то участливо, не то насмешливо спросил на чистом немецком языке:
— Как вы себя чувствуете?
Другой, более грубый и, очевидно, совершенно не расположенный к сентиментам, вытолкнул связанного офицера за дверь. Вежливый по-хозяйски запер ее на замок, а ключ забросил в сугроб.
Была теплая, пахнущая мягким весенним ветром звездная ночь. Береговский, шедший сзади Рябова, бережно поддерживал пленного.
Они выбрались из поселка тем же путем, через огород, и, полежав возле патрульной тропы, убедившись, что на ней никого сейчас нет, уползли в лес.
Рассвет застал их в пути. Они бы шли и днем, но офицер до того устал, что Койнов даже предложил нести его по очереди на плечах. К тому же на их пути властно и некстати встала весна. Овраги разлились, дороги подтаяли, в поле появились плешины голой земли, и им, в белых маскхалатах, в промокших тяжелых валенках, некуда было деться, даже негде было передохнуть. А до переднего края, до того места, где их ждали свои, где они могли пройти к своим, оставалось еще около двадцати километров.
Промокшие, настороженные, с ввалившимися, поросшими щетиной щеками, хмурые и чуткие к малейшему шороху, они сидели в лесу, обложившись валежником, готовые в любую минуту вступить в смертельную схватку с врагом.
А время шло. Солнце уже перевалило за полдень. Офицера, похищенного ими, понуро сидевшего тут же со связанными руками, несомненно, уже хватились, организовали облаву, и разведчикам было ясно: с часу на час эта облава будет здесь.
«Да не может быть! — возмущенно кричало все в Рябове, — не может быть, чтобы нас теперь взяли, чтобы нас перехлопали, как куропаток!..»
Сидели молча. Наконец Рябов опросил:
— Отдохнули, ребята? — и поднялся, огромный, суровый, властный. — Что приуныли. Эка невидаль — в беду попали. А ну, Лабушкин, раздевайся! В твоем обмундировании Береговский пока походит.
— А я голый буду ходить? — спросил Лабушкин, раздаваясь.
— А ты нарядись в штатское, тебе Береговский отдаст. Сдается мне, из тебя, к случаю, тоже добрый колхозник будет.
Всем сразу стало ясно, что Рябов уже что-то придумал. Расчетливая ярость, как брага, играла в нем. Габлиани глядел на него с восхищением и доверчивой радостью.
Они вышли к дороге, на которой, как и в прошлый день, снова замерло почти все движение.
— Запомни, — сказал Береговский Лабушкину. — Я теперь для тебя господин обер-лейтенант. Ясно?
— Ну, уж и господин, — фыркнул Лабушкин. — Видали мы таких. Что на тебе маскхалат, что на мне. А господина-то я, может, лучше тебя разыграю. Как в драмкружке…
На дороге показалось несколько подвод. Лабушкин поглядел на Рябова, но тот отрицательно покачал головой. Ездовые, постегивая коней, проехали рысью, скрылись за деревьями.
Дорога снова стала пустынной.
Вдруг вдалеке послышался шум мотора. Габлиани, высланный вперед, крикнул филином. Значит, машина шла одна. Рябов поглядел на Береговского:
— Берем.
— Зер гут, — сказал Лабушкин, который, как и все они, кроме Береговского, знал по-немецки лишь несколько слов.
— Ты только попробуй, заговори мне еще хоть раз по-немецки, — угрожающе сказал ему Береговский, выходя на дорогу.
— Спички!
— Есть, господин обер-лейтенант! — и Лабушкин стал усердно чиркать спичками, делая вид, что они никак у него не зажигаются. Те спички, которые, вопреки стараниям Лабушкина, загорались, он тут же гасил. А господин офицер Береговский очень гневался, что не удается так долго прикурить.
Машина тем временем приближалась. Это был грузовик-фургон. Береговский, брезгливо оттолкнув Лабушкина, который, отлетев, подумал: «Ну, я тебе припомню это», — поднял руку.
Из кабины выскочил солдат, сидевший рядом с шофером.
— Обер-лейтенант Фандрих, — сказал Береговский по-немецки, строго глядя на солдата. — Нет ли у вас спичек? Мой болван — небрежный кивок в сторону Лабушкина — подмочил весь коробок.
— Простите, я не курю. Пауль, у вас, кажется, есть спички? Господину обер-лейтенанту надо прикурить.
— У меня зажигалка, — сказал шофер, тоже вылезая из кабины, чтобы размять ноги.
Прикуривая, обер-лейтенант спросил:
— Почему вы ездите только вдвоем?
— Здесь не опасно.
— Что у вас там? — обер-лейтенант кивнул в сторону кузова фургона.
— Мы везем продукты.
— А-а, продукты, — протянул обер-лейтенант и вдруг, даже не вынув изо рта трубочки, сшиб шофера с ног.
…И вот машина вновь мчится по лесной дороге. Обгоняет обоз, который все катит рысью на потных, взмыленных лошадях. За рулем в машине сидит Лабушкин, скинувший маскхалат, рядом с ним — Береговский. Остальные вместе с пленным скрылись в кузове, задернув брезентовый полог.
При выезде из леса машину остановил патруль.
Лабушкин хотел было поддать газу, чтобы проскочить мимо, но Береговский не разрешил.
Подошел фельдфебель. Один из патрульных, видать самый дотошный, решил поглядеть, что в кузове.
Фельдфебель, щелкнув каблуками, спросил, кто и куда едет и не заметили ли они чего-нибудь, проезжая по лесу.
— Обер-лейтенант Фандрих, — небрежно ответил Береговский. — Везу разведчиков. Ночью идем в тыл к русским. Пришлось некоторым облачиться в их форму. А на дороге замечен обоз, который мы только что обогнали.
— В лесу скрывается большая группа диверсантов, — сказал фельдфебель.
— Глупости, — ответил на это обер-лейтенант. — Если бы там в самом деле скрывались диверсанты, мне, пожалуй, не пришлось бы сейчас разговаривать с вами, не так ли?
— Скоро все выяснится, — важно сказал фельдфебель. — Началась проческа всего массива.
Тем временем патрульный, приподняв брезентовый полог, увидел сидящих возле самого борта двух солдат: огромного рыжего и черненького стройного, по всей видимости новобранца. Сзади виднелось еще несколько человек, один из них был в белом маскхалате, остальные в шинелях. Они лежали на полу, видимо, спали.