«Впрочем, — говорил ученый, — прежде всего, кажется, нужно будет спросить индусского пандита о том, как найти истину: если с помощью разума, как я пытался это сделать до сих пор, то ведь разум различен у всех людей; я должен также спросить его, где нужно искать истину: если в книгах, то ведь они противоречат друг другу; и, наконец, о том, нужно ли говорить людям истину, так как стоит лишь высказать им ее, как они становятся тебе врагами. Вот три предварительных вопроса, о которых не подумал наш почтенный председатель. Если джагернаутский брамин разрешит их, у меня будет ключ ко всем наукам, и, что еще ценнее, я буду жить в мире с целым светом».

Так рассуждал с самим собой ученый. После десяти дней пути он достиг берегов Бенгальского залива; по дороге он встретил множество людей, возвращавшихся из Джагернаута и восхищенных ученостью главы пандитов, с которым они только что беседовали. На одиннадцатый день, при восходе солнца, он увидел знаменитую Джагернаутскую пагоду, выстроенную на берегу моря, над которым, казалось, она господствовала своими высокими красными стенами, галлереями, куполами и башнями из белого мрамора. Она высилась в центре девяти аллей вечнозеленых деревьев, которые расходились по направлению к стольким же государствам. Каждая из этих аллей состояла из деревьев различных пород — капустных пальм, индийских дубов, кокосовых пальм, латаний, манговых, камфорных, бамбуковых, банановых и сандальных деревьев — и шла по направлению к Цейлону, Голконде, Аравии, Персии, Тибету, Китаю, государству Ава, Сиаму и островам Индийского моря. Ученый подъехал к пагоде по бамбуковой аллее, которая шла вдоль берега Ганга и восхитительных островов его устья. Эта пагода, хотя и расположена в долине, стоит так высоко, что, увидев ее рано утром, он смог добраться до нее только к вечеру. Он был поистине поражен, когда разглядел вблизи ее великолепие и величие. Ее бронзовые двери блестели в лучах заходящего солнца, и орлы парили над ее вершиной, терявшейся в облаках. Она была окружена большими бассейнами из белого мрамора, которые отражали в глубине своих прозрачных вод ее купола, галлереи и двери; вокруг были расположены большие дворы и сады, окруженные высокими постройками, где жили брамины, обслуживавшие ее. Скороходы ученого побежали доложить о нем. И тотчас же толпа молодых баядерок вышла из одного из садов и пошла к нему навстречу с пением и плясками под звуки барабанов. Вместо ожерелий на них были венки из цветов, а вместо поясов — гирлянды. Ученый, окруженный их благовониями, танцами и музыкой, подошел к дверям пагоды, в глубине которой, при свете нескольких золотых и серебряных лампад, он увидел изображение Джагернаута, седьмое воплощение Брамы, в виде пирамиды, без ног и без рук, которые он потерял, желая унести мир, дабы спасти его. У подножия его лежали, распростершись ничком, кающиеся: одни из них громким голосом приносили обеты дать повесить себя в день его праздника за плечи на его колеснице, другие — задавить себя ее колесами. Хотя вид этих фанатиков, которые испускали глубокие стоны, произнося свои ужасные клятвы, внушал некоторый страх, ученый готов был войти в пагоду. Однако старый брамин, охранявший двери, остановил его и спросил, что привело его сюда. Получив ответ, он сказал ученому, что в качестве франги, то есть нечистого, он не может предстать ни перед Джагернаутом, ни перед его верховным жрецом, прежде чем не будет трижды омыт в одной из купелей храма и пока на нем будет какое-либо изделие из шкуры животных, особенно же — из кожи коровы, ибо она почитается браминами, или же из кожи свиньи, ибо она ненавистна им. «Как же мне быть?» — сказал ученый. — Я привез в подарок главе браминов персидский ковер, шерсть ангорской козы и китайские шелковые ткани». — «Все вещи, — возразил брамин, — принесенные в дар храму Джагернаута или его верховному жрецу, очищаются самой жертвой, но это не относится к вашим вещам». Таким образом, ученому пришлось снять с себя сюртук из английской шерсти, башмаки из козлиной кожи и касторовую шляпу. Затем старый брамин, трижды его омыв, одел его в бумажные ткани цвета сандального дерева и подвел к входу в помещение главы браминов. Ученый уже был готов войти туда, держа подмышкой книгу Королевского общества, когда проводник спросил его, во что переплетена его книга. «Она переплетена в телячью кожу», — ответил ученый. «Как! — сказал брамин, вне себя. — Разве я не предупредил вас, что корова чтится браминами? Вы же осмеливаетесь предстать пред их главой с книгой, переплетенной в коровью кожу». Ученый был бы вынужден пойти очиститься в Ганге, если бы не устранил всех затруднений, дав несколько пагодэ, или золотых монет, своему проводнику. Книгу же с вопросами он оставил в носилках. Однако он утешался, говоря самому себе: «В конце концов, я должен задать всего лишь три вопроса этому индусскому ученому. Я буду счастлив, если он научит меня, как искать истину, где можно найти ее и нужно ли сообщать ее людям». Итак, старый брамин ввел английского ученого, одетого в бумажные ткани, с непокрытой головой и босыми ногами, к верховному жрецу Джагернаута, в обширный зал, поддерживаемый колоннами из сандального дерева. Стены были зеленого цвета, так как покрывавшая их штукатурка была смешана с коровьим пометом; они были такие блестящие и гладкие, что можно было смотреться в них, как в зеркало. Пол был покрыт очень тонкими цыновками, шести шагов в длину и столько же — в ширину. В глубине зала находилось возвышение, окруженное балюстрадой из черного дерева; на этом возвышении, сквозь решетку из индийского тростника, выкрашенного в красный цвет, можно было разглядеть почтенного главу пандитов, с длинной седой бородой и тремя лентами из бумажной материи, лежавшими перевязью, по обычаю браминов. Скрестив ноги, он сидел на желтом ковре в такой совершенной неподвижности, что не водил даже глазами. Некоторые из учеников его отгоняли от него мух опахалами из павлиньих хвостов, другие жгли в серебряных курильницах благовонное алоэ, иные очень нежно играли на тимпанах. Большинство же остальных, среди которых были факиры, йоги и санты, расположилось в несколько рядов по обеим сторонам зала в глубоком молчании, устремив глаза в землю и скрестив на груди руки. Ученый хотел было приблизиться к самому главе пандитов, чтобы приветствовать его, но проводник удержал его на расстоянии девяти цыновок от верховного жреца, сказав, что омры, или знатные вельможи Индии, не подходят ближе этого; что раджи, или государи Индии, приближаются лишь на шесть цыновок; принцы — сыновья Могола — на три, и лишь одному Моголу разрешается приблизиться к почтенному главе настолько, чтобы поцеловать у него ноги.

Тем временем несколько браминов поднесли к самому подножию возвышения телескоп, шелковые ткани и ковры, которые слуги ученого разложили у входа в зал; после того как старый брамин бросил на них взгляд, не выказав никакого знака одобрения, их унесли во внутренние покои. Английский ученый собирался было начать превосходную речь на индусском языке, но проводник предупредил его, что он должен ждать, пока верховный жрец задаст ему вопрос. Он заставил его, следуя обычаю страны, сесть на пятки, скрестив ноги, как портной. Ученый в глубине души роптал на все эти формальности. Но чего не сделаешь, дабы найти истину, приехав за ней в Индию!

Как только ученый сел, музыка смолкла, и после нескольких минут глубокого молчания глава пандитов спросил его, зачем прибыл он в Джагернаут.

Хотя верховный жрец говорил на индусском языке достаточно ясно, чтобы быть услышанным частью собрания, слова его были пересказаны одним из факиров другому, который повторил их еще одному, а этот — третьему, который и передал их ученому. Последний ответил на том же языке, что «прибыл в Джагернаут спросить у главы браминов, по причине его великой известности, совета и узнать у него, как можно познать истину».

Старый глава пандитов, собравшись несколько с мыслями, ответил: «Истина может быть познана лишь с помощью браминов». Тогда все собрание склонилось, восхищаясь ответом своего главы.