Вскоре этот молодой человек, безразличный, как креол, ко всему, что делается на свете, попросил меня научить его читать и писать, дабы он мог переписываться с Виргинией. Он захотел затем учиться географии, чтобы составить себе понятие о стране, куда приедет она, и истории, чтобы знать нравы общества, среди которого она будет жить. Равно усовершенствовался он в земледелии и в искусстве хорошо разбивать самый неправильный участок земли, — все это давалось ему любовью. Нет сомнения, что наслаждениям, к которым стремится эта страсть, пылкая и беспокойная, обязаны люди большей частью наук и искусств; а из отсутствия их родилась философия, которая учит утешаться во всем. Так природа, сделав любовь связью всех существ, поставила ее первым двигателем наших обществ и возбудителем наших познаний и наслаждений.
Полю пришлось не особенно по вкусу изучение географии, которая, вместо того чтобы описывать природу каждой страны, дает нам лишь политические деления. История, и в особенности история современная, точно так же мало интересовала его. Он видел в ней лишь общие и периодические бедствия, которых причины он не постигал, войны без повода и цели, темные интриги, безличные народы и бесчеловечных властителей. Он предпочитал чтение романов, которые, занимаясь прежде всего чувствами и стремлениями людей, говорили ему иногда о положениях, сходных с его собственными. Оттого ни одна книга не доставила ему такого удовольствия, как «Телемак» своими картинами сельской жизни и природных страстей сердца человеческого. Он читал матери и госпоже де-ла-Тур те ее места, которые наиболее поразили его; при этом его волновали трогательные воспоминания, голос прерывался и слезы текли из глаз. Ему казалось, что в Виргинии есть достоинство и разумность Антиопы и несчастия и нежность Эвхарисы. С другой стороны, он был подавлен чтением модных наших романов, с их распущенными нравами и суждениями; а когда он узнал, что в этих романах дано истинное изображение европейского общества, он стал опасаться — не без некоторого разумного основания, — как бы Виргиния не испортилась там и не позабыла его.
Действительно, более полутора лет прошло, а госпожа де-ла-Тур не получала известий ни от тетки, ни от дочери; она лишь узнала стороною, что последняя благополучно прибыла во Францию. Наконец она получила с кораблем, который плыл в Индию, посылку и письмо, собственноручно написанное Виргинией. Несмотря на осторожность своей милой и снисходительной дочери, она поняла, что та очень несчастна. Это письмо так хорошо рисовало ее положение и характер, что я запомнил его почти дословно:
«Дорогая и горячо любимая матушка!
Я писала вам уже несколько писем своею рукой; но так как я не получила ответа, то у меня есть основание опасаться, что они не дошли до вас. Больше надеюсь я на это письмо, вследствие предосторожности, которую я приняла, чтобы дать вам знать о себе и получить весть от вас.
Я пролила много слез со времени нашей разлуки, — я, которая почти всегда плакала лишь над чужим горем! Тетушка была очень удивлена, когда, по приезде моем, расспрашивая меня, она узнала, что я не умею ни читать, ни писать. Она спросила меня, чему же выучилась я с тех пор, как живу на свете; а когда я ответила, что я умею хозяйничать и исполнять вашу волю, она мне сказала, что я получила воспитание служанки. Назавтра же она отдала меня в пансион, в большой монастырь, близ Парижа, где у меня всевозможные учителя; они учат меня, между прочим, истории, географии, грамматике, математике и верховой езде; но у меня такие слабые способности ко всем этим наукам, что я делаю мало успехов у этих господ. Я чувствую, что я — жалкое существо, у которого мало ума, и они дают мне это понять.
Но благоволение тетушки не охладевает: она дарит мне новые платья к каждой поре года. Она приставила ко мне двух служанок, которые разодеты, как знатные дамы; она заставила меня носить титул графини; но она лишила зато меня моей фамилии де-ла-Тур, которая была мне так же дорога, как вам, благодаря всему тому, что вы рассказали мне о мучениях, перенесенных моим отцом, чтобы жениться на вас; она заменила имя, которое вы носили в замужестве, именем вашей семьи: однако и оно дорого мне, так как было девическим именем вашим. Видя себя в таком блестящем положении, я умоляла ее оказать вам какую-нибудь помощь. Как передать вам ее ответ? Но ведь вы советовали всегда говорить вам правду. Ну, так вот: она ответила мне, что малое не поможет вам, а в той простой жизни, которую вы ведете, многое лишь стеснит вас. Я пыталась сначала дать вам знать о себе с помощью чужой руки, ибо не умела писать сама. Но так как по приезде сюда у меня не было никого, кому я могла бы довериться, то я старалась день и ночь выучиться читать и писать; бог помог мне успеть в этом в короткий срок. Я поручила первые свои письма дамам, окружающим меня; у меня есть основание думать, что они передавали их тетушке. Теперь же я прибегла к одной из моих пансионских подруг; на ее адрес, здесь прилагаемый, прошу отвечать мне. Тетушка запретила мне всякое сношение с кем-либо вне монастыря, ибо это могло бы, по ее словам, служить препятствием тому высокому положению, которое она готовит мне. Только она одна может видеться со мной у решетки, равно как один старый вельможа из ее друзей, которому, по ее словам, я весьма нравлюсь.
Сказать по правде, мне он совсем не нравится, даже если предположить, что кто-нибудь мог бы понравиться мне.
Я живу среди блеска богатства, но не могу располагать ни единой копейкой. Говорят, что если бы у меня были деньги, то это имело бы неудобные последствия. Даже мои платья, и те принадлежат моим служанкам, которые ссорятся из-за них, прежде чем я их бросаю. Среди богатства я гораздо беднее, нежели была близ вас, ибо я ничего не могу раздавать. Когда я увидела, что великие таланты, в которых наставляли меня, не дают мне возможности делать хотя бы малейшее добро, я прибегла к игле, которою, к счастию, вы научили меня пользоваться. И вот посылаю вам несколько пар чулок моей работы — для вас и для мамы Маргариты, — колпак для Доминга и один из красных моих платков для Марии. Присоединяю к этой посылке косточки и зерна плодов, которыми я завтракала, и семена всевозможных деревьев, которые я собрала в часы досуга в монастырском парке. К ним я прибавила также: семена фиалок, маргариток, лютиков, маков, васильков, скабиоз, которые я набрала в поле. В лугах этой страны цветы, гораздо красивее, чем у нас, но никто на обращает на них внимания. Я уверена, что вам и маме Маргарите этот мешок семян доставит больше удовольствия, чем мешок с пиастрами, который был причиной нашей разлуки и моих слез. Для меня, будет большой радостью, если когда-нибудь вы испытаете удовлетворение, видя, как яблони растут рядом с нашими бананами и сплетаются листвой с нашими кокосами. Вам будет казаться, что вы в Нормандии, которую вы так любите.
Вы хотели, чтобы я сообщала вам о своих радостях и несчастиях. У меня нет больше радостей вдали от вас; что до печалей, то я смягчаю их, думая, что занимаю место, на которое вы поставили меня по воле божьей. Но наибольшее горе, которое испытываю я здесь, состоит в том, что никто не говорит мне о вас и что я: ни с кем не могу говорить об этом. Мои служанки, или, вернее, служанки тетушки, — ибо они больше ее, нежели мои, — всякий раз, как я пытаюсь навести разговор на то, что мне так дорого, говорят мне: «Мадемуазель, вспомните, что вы француженка и что вы должны забыть страну дикарей». Ах! Я скорее забуду самое себя, нежели забуду то место, где я родилась и где вы живете! Это здешний вот край для меня — страна дикарей, ибо я живу здесь одна, и нет у меня никого, кому я могла бы рассказать о любви, которую я сохраню к вам до могилы, дорогая и горячо любимая матушка.
Поручаю вашей доброте Марию и Доминга, которые так заботились обо мне в детстве. Приласкайте за меня Фиделя, который отыскал меня в лесах».