«Сообразно существующим здесь обычаям, он был одет наряднее всех других и действительно казался самым красивым среди всех окружавших его людей. Волосы, черного-черного цвета, спускались до плеч. Голова была покрыта шелковой тканью, а в ушах висели большие золотые серьги. От пояса до колен на нем был хлопчатобумажный покров, расшитый шелком. На боку висел кинжал с довольно длинной золотой рукояткой, в ножнах из инкрустированного дерева. На каждом зубе у него были три золотые крапинки, и казалось, будто зубы его связаны золотом. Он был надушен росным ладаном. Цвет кожи у него был желтый, и он был весь покрыт татуировкой».
В первый день праздника Пасхи весь экипаж был высажен на берег, чтобы отслужить обедню. Из парусов и деревьев было сооружено нечто вроде маленькой церкви. На берег снова прибыл раджа с большой свитой и молча смотрел на богослужение, а потом, видимо устав от бездействия, начал подражать всем движениям испанцев. Магеллан приказал водрузить на холме большой крест, после чего корабли подняли паруса и направились к острову Себу, где, по словам туземцев, была хорошая торговля и можно было получить в изобилии съестные припасы. Раджа сам вызвался сопровождать Магеллана на о. Себу в качестве лоцмана и переводчика.
Когда 7 апреля маленькая флотилия прибыла на остров, капитан тотчас же направил одного из своих офицеров вместе с переводчиком к местному властителю.
На вопрос раджи, что они за люди, посланник Магеллана ответил: «Мы состоим на службе у величайшего короля на земле, и этот король велел нам плыть к Молуккским островам, чтобы завязать торговые отношения, — таковы мотивы, заставившие нас остановиться в этой стране, куда мы прибыли как друзья».
Раджа дружелюбно принял испанского офицера, но сказал ему, что если они имеют намерение торговать на его острове, то должны предварительно уплатить пошлину. Таков уж местный обычай. Не далее как четыре дня тому назад, пошлину уплатила джонка, прибывшая сюда из Сиама с грузом золота и рабов, что может подтвердить оставшийся здесь по торговым делам мавританский купец.
Офицер возразил на это, что его повелитель слишком великий монарх, чтобы подчиняться подобным требованиям, и добавил, что испанцы явились сюда с мирными намерениями, но, если с ними желают вести войну, тогда они будут разговаривать иначе.
Присутствовавший при разговоре мавританский купец предупредил властителя Себу: «Смотри в оба, государь! Эти люди — те же самые, что завоевали Каликут, Малакку и всю большую Индию. Если с ними будут обращаться хорошо, они будут так же хорошо обращаться, а если с ними будут обращаться дурно, они будут обращаться еще хуже, подобно тому, как они поступили в Малакке».
После этого свидания и обычного обмена подарками туземцы в изобилии стали снабжать испанцев съестными припасами, и между обеими сторонами установились дружеские отношения. Племянник раджи неоднократно являлся со своей свитой на корабль к Магеллану, который не преминул повторить демонстрацию мощи испанского оружия и поведать туземцам «историю наших праотцов Адама и Евы», историю Иисуса Христа и «многое другое касательно веры». Просветив таким образом островитян, Магеллан предложил им перейти в христианскую веру, не забыв, разумеется, добавить, что «с обращенными будут обходиться лучше, чем с остальными».
Четырнадцатого апреля раджа острова Себу и его свита, раджа острова Камигин, мавританский купец, пятьсот мужчин и столько же женщин приняли крещение. А затем обращение туземцев в христианство пошло еще быстрее. Причиной этого, как рассказывает Пигафетта, послужил следующий случай. Магеллан, узнав, что брат раджи тяжело болен, обещал его исцелить, если он согласится принять христианскую веру и если туземцы сами сожгут своих идолов. (Он прибавил, что «дает свою голову на отсечение, если это не произойдет именно так, как он говорит… В торжественной процессии, — пишет Пигафетта, — мы направились от площади к дому больного. Мы его нашли там в таком состоянии, что ни говорить, ни двигаться он не мог. Мы окрестили его, двух его жен и десять девушек. После этого капитан спросил, как он чувствует себя. Тот сразу же заговорил и сказал, что с Божьей благодатью он вполне оправился. Это было чудо самое явное, случившееся в наши дни. Капитан, услышав его речь, вознес горячую благодарность Богу. Он дал больному миндального молока, которое было у нас заготовлено по его распоряжению. Потом он послал ему матрац, две простыни, одеяло из желтой материи и подушку. Пока тот выздоравливал, капитан присылал ему миндальное молоко, розовую воду, розовое масло и сладкие варенья. Не прошло и пяти дней, как больной начал ходить. Капитан велел сжечь в присутствии властителя и всего населения идола, которого несколько старух спрятали в доме больного. Он велел также разрушить множество алтарей на берегу, на которых съедалось жертвенное мясо. При этом народ кричал: „Кастилия! Кастилия!" — и сам принимал участие в разрушении этих алтарей».)*
Рядом с островом Себу находится островок Мактан, жители которого, не желая признавать верховенства раджи Себу, отказались платить ему дань. Узнав об этом, Магеллан решил помочь новому вассалу Испании, а заодно внушить туземцам страх и уважение к испанскому оружию и военному искусству.
Несмотря на то что спутники капитана не советовали ввязываться в междоусобные распри местных властителей, он решил отправиться на Мактан с карательной экспедицией в сопровождении раджи и туземной знати.
В ночь на 27 апреля у острова Мактан остановилась флотилия. В трех шлюпках находились во главе с Магелланом шестьдесят вооруженных испанцев в нагрудниках и касках. Туземные воины с раджей и его приближенными разместились в тридцати челноках-«балангах».
Скалы и мелководье мешали испанским шлюпкам пристать к берегу. Дождавшись рассвета, Магеллан с отрядом из сорока девяти человек переправился на островок вброд. Как только испанцы отошли от берега, из засады выскочило свыше полутора тысяч туземцев, атаковавших неприятеля с трех сторон — с флангов и с фронта. Мушкетеры и арбалетчики открыли стрельбу, не причиняя, однако, особого вреда туземцам, так как пули и стрелы пробивали только их щиты. Туземные воины, перебегая с места на место, забрасывали противника градом камней, стрел, дротиков и копий. Чтобы устрашить и рассеять вражеское войско, Магеллан приказал поджечь несколько хижин, но это привело туземцев в еще большую ярость. Подавляя испанцев численностью, они старались наносить им удары по ногам и рукам, не защищенным броней.
Битву решил несчастный случай. Раненный в ногу отравленной стрелой, Магеллан приказал медленно отступать. Отступление превратилось в беспорядочное бегство. За исключением шести или восьми человек, оставшихся возле капитана, все остальные бросились к лодкам. Магеллан и его защитники яростно сражались, постепенно отходя к морю. Они были уже по колено в воде, когда несколько островитян одновременно набросились на Магеллана. Раненный в руку, он уже не в силах был владеть мечом. Сраженный несколькими ударами, он упал в воду, лицом вниз, после чего туземцы без труда его прикончили.
Так 27 апреля 1521 г. погиб великий мореплаватель Магеллан.
«В числе других добродетелей, — говорит Пигафетта, — он отличался такой стойкостью в величайших превратностях, какой никто никогда не обладал. Он переносил голод лучше, чем все другие; безошибочнее, чем кто бы то ни было в мире, умел он разбираться в навигационных картах. И то, что это так и есть на самом деле, очевидно для всех, ибо никто другой не владел таким даром и такой вдумчивостью при исследовании того, как должно совершать кругосветное плавание, каковое он почти и совершил».
Надгробный панегирик Пигафетты, может быть, и несколько восторжен, но в целом справедлив. Нужно было обладать исключительной твердостью и непоколебимой энергией, чтобы, невзирая на боязнь и сопротивление спутников, проникнуть в неведомые страны, которые суеверие той эпохи наполняло фантастическими ужасами. Чтобы дойти до оконечности Южноамериканского континента и открыть желанный пролив, по справедливости названный его именем, мореплавателю нужно было обладать самыми обширными сведениями в области морских наук. Ни на миг нельзя было ослабить внимание, чтобы без точных инструментов среди незнакомых морей не подвергнуться многочисленным опасностям. Если даже и погиб один из кораблей в силу стечения обстоятельств, то Магеллан в этом не был повинен.