«Некоторые патагонцы, которых мы видели 13 мая несколько ниже Тюленьей бухты, — пишет один из спутников Дрейка, — украшают голову птичьими перьями и разрисовывают лицо разными красками. Каждый туземец был вооружен луком, из которого при выстреле вылетали одновременно две стрелы. Патагонцы отличаются большой ловкостью, очень смышлены в ратном деле. При движении они умеют соблюдать такой строй, что создается впечатление, будто их очень много, тогда как в действительности их гораздо меньше, чем кажется».
Ученые, и среди них Эдуард Шартон, обратили внимание на то, что спутники Дрейка умалчивают о необыкновенно высоком росте патагонцев, вызвавшем удивление Пигафетты. Это объясняется тем, что в Патагонии жили разные племена, и если там в действительности существовали туземцы столь высокого роста, то обитали они на южной оконечности континента, близ Магелланова пролива.
Третьего июня флотилия Дрейка стала на якорь в той самой бухте Сан-Хуан, где некогда Магеллан учинил расправу с бунтовщиками и провел суровую зиму. На берегу бухты еще сохранилась виселица, воздвигнутая в свое время спутниками Магеллана для казни мятежников. В этом историческом месте Дрейк, в свою очередь, решил избавиться от одного из своих офицеров, капитана Даути, не без основания заподозренного в измене. Допрошенные матросы, в конце концов, признались, что Даути подбивал их к мятежу и уговаривал отделиться от флотилии. Военный трибунал, созванный Дрейком, подтвердил виновность Даути и присудил его к смертной казни. Приговор был немедленно приведен в исполнение, и голова Даути упала на плаху.
Второго августа флотилия, состоявшая теперь только из трех кораблей, так как два судна пришли в полную негодность и были брошены, вступила в пролив, который со времени Магеллана никем не посещался, кроме неудачной экспедиции Гарсиа де Лоайсы и Элькано.
(«Мы продвигались вперед медленно и с немалыми затруднениями, — продолжает свой рассказ спутник Дрейка. — Пролив очень извилист, приходилось часто менять направление; кроме того, с ледяных вершин окрестных гор дуют сильные и холодные ветры; казалось, будто каждая гора имеет свой особый ветер; то он был нам благоприятен и гнал быстро вперед, то дул с левого борта, то с правого, то относил назад за один час на большее расстояние, чем мы успевали пройти вперед за несколько часов; иногда эти ветры смешивались и одновременно падали на море с такой силой, что возникали смерчи, которые низвергались ливнями. Кроме того, море там так глубоко, что не было возможности бросить якорь, хотя бы дело шло о жизни или смерти».)*
При выходе из Магелланова пролива флотилия была застигнута сильной бурей, уничтожившей еще один корабль, а через несколько дней ветер угнал другое судно; таким образом, адмирал остался с одним-единственным кораблем. Но если одного этого корабля ему было достаточно, чтобы нанести испанцам чувствительный урон, то можно себе представить, каких бы бед он натворил, если бы ему удалось сохранить всю свою флотилию!
(Во время сильного шторма корабль Дрейка угнало к югу от Огненной Земли до 57°30' южной широты, где ему удалось стать на якорь среди островов и переждать непогоду. Следовательно, Дрейк был первым европейцем, достигшим мыса Горн и пролива, названного впоследствии его именем (пролив Дрейка). Когда буря улеглась, Дрейк начал свое изумительное плавание по Тихому океану.
Двадцать пятого ноября англичане подошли к Чилоэ. На этом плодородном острове, густо заселенном индейцами арауканами, бежавшими с материка от жестокости испанцев, Дрейк решил дать отдых измученному экипажу. Сначала индейцы выказали гостеприимство, но на следующий день внезапно напали на англичан. В бою были убиты два моряка, многие ранены, в том числе и сам Дрейк, которому с трудом удалось добраться до корабля. Больше всего адмирал был огорчен тем, что ему пришлось покинуть Чилоэ. не наказав индейцев за вероломство. Но Дрейк сам допустил оплошность, заговорив с ними на испанском языке. Приняв англичан за своих мучителей-испанцев, они не замедлили обрушить на них свой гнев.)*
Высадившись затем в гавани Вальпараисо, Дрейк захватил испанский корабль, груженный винами и слитками золота на сумму 37000 дукатов. Затем он разграбил город, покинутый испуганными жителями. Отсюда Дрейк поплыл дальше на север. В Кокимбо он встретил сильное сопротивление, заставившее его отступить. В Арике, расположенной на нынешней границе Перу и Чили, он нашел две небольшие барки, груженные слитками серебра, и, по выражению современника, «взял на себя заботу об этом грузе». Кое-какая добыча досталась Дрейку и в порту Лимы, но что его особенно обрадовало, — это известие о том, что две недели тому назад в Панаму отправился галион «Кага-Фуэго» с богатым грузом золота и серебра. Дрейк пустился его преследовать, по пути захватил испанский барк с восьмьюдесятью фунтами золота, что составило 14080 французских экю, и без труда настиг на широте мыса Сан-Франциско «Кага-Фуэго», на котором он тоже нашел восемьдесят фунтов золота. Смеясь, Дрейк проговорил испанскому мореходу: «Капитан, ваш корабль больше не должен называться „Кага-Фуэго" — извергающий огонь. Его стоило бы назвать „Кага-Плата" — извергающий деньги. Это нашему кораблю пристало зваться „Кага-Фуэго"».
После того как Дрейк совершил еще несколько более или менее удачных набегов у берегов Перу, ему стало известно, что испанцы готовят против него карательную экспедицию. Не дожидаясь встречи с противником, он почел за благо вернуться в Англию. Перед ним были открыты три дороги: негостеприимный Магелланов пролив, обычный путь через Тихий океан и мимо мыса Доброй Надежды и третий, неизведанный путь: вдоль берегов Америки, через Ледовитое море. Дрейк предпочел выбрать этот третий путь в надежде найти Северо-Западный проход из Тихого в Атлантический океан.
Дрейк направился на север вдоль американского побережья, пока не достиг таких высоких широт, где в июне земля была еще в снегу и снасти покрывались ледяной коростой. Так и не найдя пролива, он повернул на юг и высадился под 38° северной широты у берегов нынешней Калифорнии (залив Сан-Франциско).
«Когда мы высадились на берег, дикари с большим изумлением смотрели на нас и, очевидно, принимая нас за богов, оказывали нам всякие почести. Все время, пока мы там были, туземцы дарили нам султаны из разноцветных перьев и траву, которую они называли petun (табак), индейцы регулярно ее употребляют. Прежде чем вручить свои дары, они останавливались поодаль, произносили какие-то длинные заклинания и, положив на землю лук и стрелы, приближались к нам с подарками. А женщины тем временем, словно в отчаянии, с жалобным воем раздирали ногтями кожу на лице, так что кровь струилась по их телу; в исступлении бросались они на землю, не разбирая куда, разбивались о камни, царапались о колючий кустарник, повторяя это по десять, по пятнадцать раз, до полного истощения сил. Вскоре мы узнали, что они совершали таким образом в нашу честь обряд жертвоприношения».
Детали, которые Дрейк сообщает о калифорнийских индейцах, чуть ли не единственны в своем роде, потому что в иных случаях он совсем не упоминает о нравах и обычаях жителей посещенных им стран. Отметим по этому поводу привычку к длинным речениям, которую путешественник постарался подчеркнуть и которую мы встречаем у канадских индейцев, как это констатировал сорока годами раньше Картье.
Торжественно вступив от имени королевы во владение этой страной и назвав ее «Новым Альбионом», Дрейк повел свой корабль к экватору, с намерением достигнуть Молуккских островов и возвратиться в Англию мимо мыса Доброй Надежды[197]. Так как эта часть путешествия проходила по уже известным местам и сообщаемые спутниками Дрейка наблюдения не многочисленны и не новы, мы не будем утомлять читателей излишними подробностями.
Шестьдесят восемь дней англичане не видели ничего, кроме неба и моря, и только 30 сентября 1579 г., под 8° северной широты, достигли Разбойничьих (Марианских) островов, обитатели которых поразили их своим необычным видом. «Уши у этих людей оттянуты книзу тяжелыми украшениями, ногти у некоторых отращены на целый дюйм; зубы черны как смоль — они достигают этого при помощи какой-то травы, которую жуют и имеют постоянно при себе».