Оставляя фронт, Дмитро спросил у Воробьева, почему же они дальше не действуют.

Воробьев ответил, что действуют.

— А почему же мы не при деле? — допытывался Дмитро.

— Подожди! Придет время! — успокаивал его Воробьев.

«Может быть, уже пришло это время?» — думал теперь Надводнюк, нетерпеливо ожидая встречи с Михаилом.

Лишь только солнце скрылось за городом, Дмитро отправился разыскивать квартиру Воробьева. Он ее быстро нашел и в ранних сумерках постучал в двери деревянного домика. Навстречу вышел сам Михайло, в синей косоворотке, уже умытый и причесанный. Он ввел Дмитра в маленькую комнатку.

— Раиса, поставь нам самовар, — попросил он жену, худенькую, подвижную и приветливую женщину. Сели за стол, закурили. Несколько минут молча смотрели друг на друга.

— Рассказывай, Дмитро, о деревне, о настроениях. Сперва я тебя послушаю, а уж потом ты меня будешь слушать.

Надводнюк стал рассказывать об уборке хлеба в Боровичах, о тех, кто разрабатывал карьер, о фронтовиках. Воробьев, подперев подбородок ладонью, внимательно слушал, часто переспрашивал, старался не пропустить ни малейшей подробности из жизни в Боровичах. Особенно его интересовало мнение крестьян о земле кулаков и помещиков. Дмитро рассказал о том, как крестьяне увозят помещичий хлеб, о Кирее. Когда Дмитро закончил, Михайло довольно долго молчал, что-то обдумывая, а потом подсел к Дмитру поближе. Глаза его искрились, он был доволен рассказом.

— Так оно и должно быть. И в деревне созревает новая революция. Это революция жестокая и неумолимая: она везде предъявит свои права. Это будут законные права беднейшего крестьянства на землю, а рабочих — на фабрики и заводы. Мы, большевики, поднимем весь трудящийся народ, сметем помещичьи гнезда, прогоним заводчиков, фабрикантов и прочую сволочь. Это будет наша революция, Дмитро! — Воробьев опустил свою тяжелую руку на стол.

Слушая горячие, полные уверенности слова Михайла, Надводнюк опять, как на фронте, почувствовал в Воробьеве удивительную силу. Вот он, Надводнюк, подкову руками разгибает, а Воробьев сильнее его. У Михайла есть какая-то такая сила, что ее в руки не возьмешь, на земле не распластаешь. В чем она, — присматривался Дмитро к Воробьеву, — где она?

— Вот уже пришло то время, когда надо и нам действовать, — сказал Воробьев. Пододвинув чай, хлеб и масло Дмитру, он продолжал: — Теперь, Дмитро, мы переживаем такой момент: Временным правительством заправляет буржуазия во главе с Керенским, а в Советах рабочих и солдатских депутатов засели меньшевики и эсеры. Слушай меня внимательно и разберись в том, что я тебе скажу. Правительство Керенского говорит: воевать с немцами до победного конца. Меньшевистская и эсеровская сволочь в Советах хвостом вертит, поддерживает Керенского. А наша большевистская партия говорит: довольно воевать, конец войне, потому что трудящимся она, кроме горя, ничего не дала!.. Правительство Керенского обещало крестьянам дать землю, но не дало, не дает и не даст, потому что это правительство и по плоти, и по крови своей буржуазное, значит, защищает интересы буржуазии и помещиков. Меньшевики и эсеры в Советах поддерживают Керенского. А Ленин, и с ним все большевики такое требование выдвинули: помещичью, монастырскую и всю прочую землю немедленно отдать крестьянам, а фабрики и заводы — рабочим. Вот, Надводнюк, какой мы переживаем момент. С кем ты пойдешь?

Воробьев испытующе посмотрел на Дмитра. Надводнюк, забыв о чае, слушал. Хотя он и сам кое-что понимал в создавшейся политической обстановке, но слушал Воробьева внимательно, хотел сказанное им навсегда запомнить. Михайло спрашивает, с кем он пойдет? Ясно, с кем.

— Ты бы, Воробьев, мог меня и не спрашивать! Разве ты и до сих пор не знаешь? Я с вами, с большевиками, иду.

Михайло схватил руку Дмитра, крепко пожал ее, придвинулся ближе.

— Я о тебе так и думал, но проверить лишний раз — никогда не помешает.

Надводнюк интересовался, что нужно сейчас на местах, в деревне делать. Воробьев, угадывая его мысли, продолжал:

— За большевистской партией идут рабочие, фронтовики, крестьяне, потому что большевистская программа — это их программа, и недалек тот час, когда Керенский со своими министрами полетит к чертовой матери! А из Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов мы выгоним меньшевиков и эсеров. Авторитет большевиков среди трудящихся растет с каждой минутой, потому что у большевиков слово не расходится с делом и трудящиеся воочию в этом убеждаются.

Воробьев рассказал, что Керенский, видя в большевиках, а особенно в Ленине, свою гибель, начал их преследовать. Рассказал о решении большевистской конференции немедленно отобрать землю у помещиков и о выступлении Ленина на Первом съезде Советов. Всего этого Дмитро еще не знал и потому слушал эти известия, как прекрасное художественное произведение. Напрасно Михайло, прерывая рассказ, просил Надводнюка пить чай. Дмитро тут же забывал о чае.

— Вот не знаю, все ли ты понял, Дмитро, — продолжал Михайло, — а только нам теперь нужно так действовать: в селах надо создавать крестьянские комитеты и немедленно отбирать помещичью землю. Это начинается наша революция. Не время сидеть сложа руки, надо действовать. Сделаем, Дмитро, нашу революцию, и тогда начнется в нашей стране настоящая жизнь. Помещиков и буржуев прогоним, чтоб и духу их не было. Помещичью, монастырскую и церковную землю конфискуем и отдадим крестьянам! Конфискуем у капиталистов фабрики и заводы и отдадим рабочим! Все будут иметь и хлеб, и к хлебу. Народные школы построим, чтобы все стали грамотные. Учиться наши дети будут бесплатно. Нам, брат, дороги не было при дворянах и буржуях, зато наши дети свет увидят. Из среды рабочих и крестьян выйдут инженеры, агрономы, учителя, ученые, профессора, художники… Всюду дорога будет открыта. По-другому будем жить! Все, что нам нужно, — все у нас будет, потому что вся сила будет в наших мозолистых руках.

При одной даже мысли об этой новой жизни у Дмитра дыхание перехватило, быстрее застучало сердце. «Это будущее уже недалеко. Как же тогда будет в Боровичах?» — подумал Дмитро, и перед ним возникло поле от села до железной дороги и даже до хуторов Мариенталя. Поле не Соболевского и Писарчука, а их, бедняков. Счастливый народ на работу спешит. Песни, песни… Лошь — не помещичья, а всего села. Лови рыбу, купайся, сколько хочешь. Сосновые леса, дубовые рощи — общественные. И сенокосы… Вот когда люди будут счастливыми! За такое счастье можно и жизнь отдать…

— Откуда у тебя сведения о Ленине? Петроград далеко, — тряхнув головой, спросил Дмитро.

Воробьев ласково улыбнулся, прощая Дмитру его неосведомленность в партийных делах.

— Человек такой был прислан к нам из центра для связи, понимаешь?

«Как не понять? Так вот откуда у Михайла эта удивительная сила, — подумал Надводнюк. — Михайло не один, он вместе с партией, с Лениным». — И у Дмитра впервые появилось сознательное желание быть таким, как Воробьев, все знать, понимать, обладать такой силой, как Михайло, быть ближе к Ленину.

— Мне с тобой, Михайло, по одной дороге идти к новой жизни… Я о моей партийности говорю. Ты как считаешь? — отвечая скорее на свои мысли, чем задавая вопрос, спросил Надводнюк. Воробьев посмотрел ему в глаза, улыбнулся тепло и приветливо.

— Хорошо, Надводнюк. Ты начинай работу, чтобы мы тебя в деле видели, а я поговорю в организации.

— Так научи, как и с чего начать.

Они вышли из-за стола и поудобнее уселись на кушетке.

Глава шестая

Дня через три после того, как Надводнюк виделся с Воробьевым, из Сосницы в Боровичи прибыл в фаэтоне эсеровский эмиссар, заехал прямо к Писарчуку, пробыл у него часа два и уехал по направлению к Макошину. Это не удивило бы Дмитра, но сразу после отъезда эмиссара он, как и все его друзья и другие крестьяне, сидевшие возле лавки (было воскресенье), увидели Писарчука, который лихорадочно и озабоченно метался по селу. Вскоре возле Писарчука оказались Маргела, Варивода, собственники хуторов, жившие по ту сторону железнодорожного полотна, — братья Сергей, Евдоким и Иван Орищенко, владелец лавки Верещака и другие. Они постояли у церкви, посовещались и быстро разошлись в разные стороны.