При объяснении причин присоединения Грузии к России кроме вторжения иноземцев называют внутреннюю смуту. Но и она во многом являлась следствием нажима со стороны агрессивных соседей. В XVII—XVIII столетиях христианские государства Закавказья жили в условиях практически не прекращавшейся войны. Традиционное представление об объединяющей роли внешней угрозы не универсально: оно верно только в том случае, когда эта угроза одинакова для всех, когда речь идет о завоевании как таковом. На Кавказе основная форма войны — не тотальное завоевание, а грабительский набег, опасность которого уменьшается по мере удаления от границы. Пограничному князю нередко оказывалось выгоднее и безопаснее быть независимым от своего сюзерена: он мог договориться с беспокойным соседом или нанести ему упреждающий удар, не дожидаясь царской санкции, связывавшей его по рукам и ногам. Кроме того, осознание национальной общности — явление неизвестное в эпоху феодальной раздробленности. Перманентная война рождала героев, которые редко ладили между собой. Наградой за боевые заслуги являлись не ордена и титулы, а увеличение политического веса, получение земельных пожалований и возвышение при дворе, что вызывало жгучую зависть соперников, нередко не менее заслуженных. Для междоусобицы или мятежа в такой обстановке было достаточно любого пустяка. Дополнительным фактором династических и межродовых распрей являлись усилия соседей по поиску возможных союзников из числа недовольных, обиженных и обделенных. Но феодальная вольница нередко играла и положительную роль в судьбе Грузии: строптивые, никому не подчинявшиеся князья, укрывавшиеся в неприступных замках или недоступных урочищах, не позволяли ни персам, ни туркам окончательно и бесповоротно захватить страну. Здесь уместно процитировать того же Авалова: «Крестоносная Грузия, Грузия храбрых царей, доблестных иерархов, монахов ученых и благочестивых, рыцарей, не имевших себе равных на поле брани, Грузия земледельцев, защищавших родные долины до последнего издыхания, — это не вся Грузия, это одна (хотя и лучшая) из стихий ее исторической жизни. Есть и другая Грузия, не менее, если не более действительная, чем та, первая: Грузия царей-вероотступников, льстецов шаха, пастырей-волков, князей-работорговцев, военной челяди с инстинктами грабителей. Эти две Грузии живут бок о бок, никогда одна не растворяется в другой, но часто одна из них выступает на первый план, а другая остается в тени»[180]. Таким образом, несмотря на все внешние угрозы и внутренние неурядицы, государство Багратидов являлось живым политическим телом. При этом огромное число ее жителей, как, впрочем и жителей любого другого государства, с трудом поднималось над поглощавшей их повседневностью и не было способно оценить ближайшие и дальние перспективы. Результат этой близорукости — наличие большого числа консервативно настроенных людей, не только предпочитающих, чтобы все оставалось «по-старому», но и активно сопротивляющихся любым новшествам. Переломить же настроения зачастую оказывалось гораздо труднее, чем одолеть в сражении неприятельское войско. Это в полной мере оценил Павел Дмитриевич Цицианов.

Что же представлял собой Кавказский регион к тому моменту, когда в Тифлис прибыл Цицианов? Этническая карта Дагестана XVIII — первой половины XIX века в целом соответствовала нынешней: равнинные и предгорные районы за Тереком населяли кумыки; южнее жили аварцы, даргинцы, табасаранцы, лезгины и лакцы. Кроме названных народов, в Дагестане проживали и другие, меньшие по численности. Каждый этнос разделялся на несколько родоплеменных образований, находившихся в состоянии перманентного соперничества, часто переходившего в открытую вражду. Равнинные и предгорные районы края делили между собой несколько ханств — Аварское, Мехтулинское, Кайтагское, Дербентское, Кюринское, Казикумухское, Елисуйское, Тарковское. На территории горного Дагестана существовало около 80 так называемых «вольных» обществ, причем некоторые объединялись в «федерации». Это были особые этно-территориально-политические объединения свободных общинников, управлявшихся по принципам военной демократии. Наиболее крупными из них считались Салаватия, Гумбет, Анди, Койсубу, Андалал, Гидатль, Дидо[181]. К западу от земель кумыков и аварцев проживала вайнахская этническая общность, включавшая в себя чеченцев, карабулаков, аккинцев и ингушей. Соседями последних были осетины. Западный Кавказ населяли абазины и адыгейские племена, обычно именуемые в российской дореволюционной литературе черкесами. Восточной частью адыгейского этноса являются кабардинцы. На территории нынешней Армении и Азербайджана находились Гянджинское, Эриванское, Карабахское, Нухинское, Дербентское, Шекинское, Ширванское и Бакинское ханства, этническая карта которых во многих случаях оказывалась не менее пестрой, чем карта Дагестана. В районах, примыкавших к Каспийскому морю, население было почти сплошь азербайджанское, тогда как в окрестностях озера Севан преобладали армяне. В ряде мест наблюдалась национальная чересполосица. Талышское ханство получило название по своей титульной нации — талышам.

Карталино-Кахетинское царство (Восточная Грузия) занимало площадь около 30 тысяч квадратных километров. (Для примера: площадь Республики Грузия в границах 2007 года — 70 тысяч квадратных километров.) Население насчитывало около 160 тысяч душ, из которых только половину составляли этнические грузины, около 20 процентов — армяне и чуть менее 30 процентов — азербайджанцы («татары») и осетины[182]. Существовали еще четыре независимых грузинских государства: Имеретия, Гурия, Сванетия и Мингрелия, многие территории которых только номинально подчинялись своим верховным правителям. В ряде случаев подданство подменялось данничеством. Этнические группы грузин, жившие в высокогорных районах (хевсуры, тушеты, пшавы и сваны), были фактически независимы и руководствовались нормами военной демократии. Хотя Абхазия со времен Средневековья также считалась единым государством, реальная власть ее владетелей редко распространялась далее окрестностей Сухума из-за «своеволия» местных князей.

Практически все политические структуры Кавказа отличались отсутствием внутренней стабильностью, поскольку феодальная и общинная вольница вкупе с институтом кровной мести давали поистине взрывоопасную смесь, детонировавшую при каждом потрясении (внешняя агрессия, династические конфликты и пр.). Многое зависело от личности правителя: сильные фигуры, не стесняясь в средствах, подавляли своевольных вассалов, концентрировали в своих руках огромную власть и, как правило, расширяли владения за счет соседей. Если на престоле оказывался человек слабый, то его влияние ограничивалось дворцом, где он мог оказаться в положении почетного пленника, а границы его владений начинали терзать соседи, почуявшие легкую добычу. Пограничные зоны государств и родоплеменных организаций постоянно являлись зонами конфликтов. Практически у всех политических образований на Кавказе очертания границ — дело довольно условное. Земли и их население переходили из рук в руки, то теряли независимость, то ее восстанавливали. Владения дробились или соединялись в зависимости от ситуации в династических спорах, которые являлись одной из важнейших составляющих внутренней политики в этом крае. Наличие многочисленного потомства, часто различного по своему статусу, масса взрослых и влиятельных родственников создавали конфликтную ситуацию при наследовании престола[183]. Практика выделения территорий для «кормления» членам правящей фамилии приводила к тому, что местные жители считали этих людей своими владыками и нередко поддерживали их во время мятежей и династических распрей. Об этой особенности политической географии края писал полковник С.Д. Бурнашев, получивший от П.С. Потемкина задание составить описание Кавказа: