В Закавказье местные обычаи создавали широкий диапазон в отношениях крестьянства и феодальной знати — от тех, которые описаны выше, до полной деспотии, когда владетель делал со своими подданными все, что ему заблагорассудится. На территории Армении господствующий класс составляли мусульмане-феодалы, эксплуатировавшие земледельцев-христиан. До присоединения Азербайджана к России здесь существовало несколько категорий служилого населения, которые при всех различиях объединялись одним важным признаком: беки, агалары, маафы, намнаузы и военные нукеры в мусульманских провинциях были свободны от податей и повинностей (или имели значительные льготы) в обмен на военную службу. В мирное время они обеспечивали себе пропитание ремеслами, землепашеством, торговлей, службой в ханской дружине, разбоем, доходами от пожалованных ханами имений, а в большинстве случаев — комбинацией всего перечисленного[191]. Главным же стимулом их участия в походах являлась военная добыча.

Социальная организация Кавказа, так же как и этнополитическая карта, отличалась пестротой и неопределенностью (разумеется, в европейском понимании этого слова, когда права каждого сословия с большей или меньшей четкостью закреплялись в письменных законах и других нормативных актах). Это был регион, где торжествовал обычай, аккумулировавший в себе многовековую юридическую практику населявших его народов. Но этот опыт во многих случаях расходился с «видами правительства», которые должен был претворять в жизнь опять же главный представитель императора — Павел Дмитриевич Цицианов.

В России в начале XIX века всякое организованное насилие считалось абсолютной монополией государства. Но социокультурные реалии Кавказа, особенно северной его части, не позволяли положиться на государство как на защитника жизни и имущества. Это приходилось делать самим «обывателям», поскольку структуры, обеспечивавшие их безопасность (полиция тайная и явная, суды, жандармерия и т. д.), отсутствовали. Кровная месть являлась краеугольным камнем правовой системы. Поэтому каждый полноценный в социальном отношении мужчина должен был быть воином. Набег играл важную роль в социализации горского общества и потому не мог быть «отменен» чьим бы то ни было указом. Но именно набег, или, как его часто называли в официальных документах, «хищничество», с точки зрения российских властей был самым нетерпимым явлением. Борьба с ним объявлялась приоритетным направлением деятельности всех главнокомандующих. Однако за «обузданием», которое не могло быть иначе как силовым, вставал грозный силуэт нескончаемого конфликта, получившего впоследствии наименование Кавказской войны. Цицианов столкнулся с этим одним из первых и одним из первых осознал масштаб предстоящих задач.

В отечественной историографии история российско-кавказских отношений подается под «соусом» некой предопределенности, в виде некого постоянного поступательного движения, имевшего своим результатом накопление исключительно позитивного опыта. Но при внимательном рассмотрении картина выглядит не столь радужной. Для характеристики отношений между Грузинским царством и Россией лучше всего подходит модное ныне выражение «неоднозначные». Еще в 1586 году кахетинский царь Александр II предложил царю Федору Ивановичу подписать договор о союзе и подданстве. В титуле московских правителей появились слова «государь Иверские земли и Грузинских царей». Платой за такой важный, хотя и символический акт стали рейды русских отрядов в 1589—1591 годах во владения «шевкала» — шамхала Тарковского. Но это не спасло восточные уезды Кахетии от набегов, о чем грузинский царь пенял в своих посланиях. Тогда для исполнения союзнических обязанностей в 1594 году был организован крупномасштабный поход князя Андрея Ивановича Хворостинина, закончившийся катастрофой. Поначалу ничего не предвещало беды. Стрельцы и казаки легко взяли верх над местным ополчением, заняли город Тарки и стали ждать союзников-грузин, которые так и не явились. Однако дагестанцы не спешили заключать мир и заперли Хворостинина в его лагере, лишив возможности получать провиант и подкрепления. При попытке прорваться обратно в Россию русская рать потерпела сокрушительное поражение: «воеводы ж утекли не со многими людьми»[192]. Теперь настала пора выступать с обвинениями русской стороне: грузины не прислали обещанную помощь — царевича Юрия и своего свата «Крым-шевкала», который должен был стать новым правителем в Тарковском ханстве[193]. В 1602 году Александр II повторил свою просьбу о подданстве уже Борису Годунову, велись переговоры о скреплении союза династическими браками. Были получены согласие на женитьбу племянника главы грузинского престола на русской великой княжне и обещание выдать дочь Александра II за сына Бориса Годунова по достижении ее совершеннолетия. В 1605 году в знак выполнения договоренностей Москва послала в Дагестан воеводу Ивана Михайловича Бутурлина и Осипа Тимофеевича Плещеева. Вновь русские легко одолели противника в открытом бою, легко заняли важнейшие пункты — и вновь оказались в западне. Грузинская рать опять не явилась. На этот раз воеводы попытались найти компромисс: они выговорили возможность беспрепятственного ухода восвояси в обмен на клятвенное обещание впредь не появляться во владениях шамхала Тарковского. Однако на первом же привале отступающий отряд подвергся внезапной и безжалостной резне. Более семи тысяч ратников погибло или попало в плен. Это подорвало престиж России в регионе.

Изменили даже старые союзники[194]. Тем не менее в 1639 году царь Кахетии Теймураз признал верховное покровительство Москвы и получил очередные заверения в помощи, однако, когда в 1658 году приехал получать обещанное, остался ни с чем. В 1652 году царь Имеретинский Александр III присягнул царю Алексею Михайловичу и опять же получил обещание военной помощи, которое, впрочем, так и осталось обещанием.

Эти примеры рисуют портрет безответственной и даже коварной Московии, отказывающейся выполнять свои союзные обязательства. Но такой взгляд справедлив только при формальной оценке событий. Поведение грузинской стороны также нельзя назвать безукоризненным. Предложения владетелей Кахетии, Имеретии и Карталинии перейти в подданство и согласие державных обитателей Кремля взять их под свое крыло являлись исключительно символическими актами, формой политического давления на соседей и на внутреннюю оппозицию. Россия не располагала в XVI—XVII веках ресурсами для активных действий на Кавказе, для противостояния мощным мусульманским государствам — Турции и Персии. Какой урок извлекли дагестанцы из всех этих событий, догадаться нетрудно: враг силен, но побеждать его можно. Следует помнить, что у народов Кавказа существовала и существует прочная традиция устных преданий, в центре которых — боевые подвиги предков. Всякого рода неизбежные искажения (преувеличения) только усиливали значимость этих текстов.

Новое наступление на Кавказ началось расширением имперских границ при Петре Великом. Уже вскоре после торжеств по поводу взятия турецкой крепости Азов в 1696 году выяснилось, что до прорыва к южным морям на этом направлении, тем более до установления креста на Святой Софии — «дистанция огромного размера». Османская империя тогда еще была достаточно сильна, чтобы отстаивать свои позиции в Причерноморье, что и доказала в 1711 году, вынудив Петра I после поражения на реке Прут срыть крепости в Приазовье и уничтожить флот. Но Россию омывало еще одно теплое море — Каспийское, берега которого для русских были тогда диковинными «полуденными» странами, но странами досягаемыми по своей географической близости, а после приобретения уверенности в силе своего оружия (Полтава, Гангут) еще и доступными русскому штыку. Кроме того, Персия на рубеже XVII—XVIII веков находилась в состоянии глубокого кризиса, что повышало шансы на захват части ее территории. Петр I повелел готовиться к походу, и только война со Швецией связывала ему руки. Как только в 1721 году был подписан Ништадтский мир, проверенные в боях полки отправились в район Астрахани, где формировался экспедиционный корпус. Повод для войны искать было не нужно. В 1712 году Сурхай-хан Казикумыкский разгромил торговый город Шемаху; десятки российских купцов и приказчиков были убиты, а имущество их разграблено. В 1720 году этот дагестанский правитель повторил погром Шемахи. На этот раз ситуация осложнялась тем, что Сурхай-хан и его соратник Дауд-бек, опасаясь наказания со стороны шаха, обратились за помощью к туркам, враждовавшим с персами по политическим и религиозным мотивам. Установление власти Порты над Дагестаном могло надолго остановить продвижение России в южном направлении. Поэтому 15 июня 1722 года в Астрахани царь выпустил манифест, разъяснявший причины появления русских войск: «Как в 1712 году владелец лезгинский Дауд-Бег и владелец казикумукский Сурхай, взбунтовавшись против шаха, государя своего, город Шемаху приступом взяли и русских людей, там торговавших, порубили, и имения их на четыре миллиона похитили, и по требованию сатисфакции на сих бунтовщиков от шаха не дано, по недостатку его сил; потому мы сами, почитая российское государство весьма обиженным в имениях и чести, решились наказать сих бунтовщиков, обеим сторонам вредным…» Далее объявлялось, что мирным обывателям вне зависимости от их подданства следует пребывать в спокойствии на предмет сохранности их жизни и имущества[195].