Другим вариантом использования местных ресурсов было возрождение и укрепление традиционной военной организации Грузии. 17 февраля 1803 года князь Орбелиани представил Цицианову план обороны Грузии от горских набегов, учитывавший многолетний опыт населения и боевые возможности русских войск. Указывалось, что можно использовать традиционную форму военной организации. В нашем распоряжении не имеется свидетельств о том, как реагировало правительство на этот план, но его молчаливое «отвержение» можно объяснить обоснованным опасением того, что возрожденное грузинское войско окажется орудием противников России.

Для офицера, привыкшего к порядку и дисциплине регулярной армии, местные формирования представляли тяжелое зрелище. По словам Н.Н. Муравьева, писавшего уже в «ермоловское» время, осетинские отряды «по беспорядкам ими произведенным, неповиновению и грабительству оказались более обременительными, чем полезными, и были отправлены обратно в горы… Дворяне и князья, которые скрывали в деревнях и замках свои фамильные ненависти, открывали их в сем случае (при сборе ополчения. — В.Л.) в полной мере… Не могу лучше изобразить ополчение сие, как сравнив его с понятиями, которые мы имеем о крестоносцах. Множество дворян, или людей, называющихся таковыми или домогающихся достоинств сих, с прислугою своей, всякий вооружен как лучше кто умел, совершенное безначалие или неповиновение к начальству своему, родовые вражды, пьянство, но при всем при том непомерное желание сразиться с неприятелем, воспоминая о подвигах своих предков, бесконечные обозы с вином, но без хлеба…» Храбрость грузинских князей при отсутствии всякой управляемости привела к тому, что во время первого же боя курдская конница сумела заманить их в засаду. Потери и последующее бездействие деморализовали ополчение, которое занялось грабежами, а потом разбрелось по домам[643].

Но, несмотря на все недостатки местных ополчений, без них трудно представить походы правительственных войск в первой половине XIX столетия. Во-первых, критику их со стороны русских офицеров-мемуаристов следует признать не вполне объективной. Действительно, само слово «дисциплина» было явно не применимо к горской и грузинской милиции. Действительно, свой путь она «маркировала» грабежами и насилиями. Но в специфических условиях горной войны с подвижным, инициативным противником отважные грузинские дворяне выглядели совсем не плохо. Документы свидетельствуют о большой пользе туземных формирований в операциях российских войск на Лезгинской линии и в районе Военно-Грузинской дороги в 1804 году[644]. Отряд милиции численностью около шестидесяти человек участвовал в подавлении восстания 1804 года в Ананурском уезде. Особо отличились в «укрощении смутьянов» князь Зураб Орбелиани, князь Иосиф Меликов, князь Орбелиани (генерал-майор), Параман Берзнишвили и другие грузинские дворяне[645].

В ряде случаев сами горцы по своей инициативе принимали на себя функции защитников границы. Беки Алдарбековы из Северного Дагестана, в феврале 1804 года вынужденные бежать из родных мест в результате поражения в междоусобице, обратились с прошением к Цицианову разрешить им поселиться возле Шелкозаводской крепости с условием «…отвечать за все то, что в нашу там бытность сделано будет вредного ближайшим казачьим станицам, и выполнять все приказания»[646].

Таким образом, использование традиционной военной организации оказалось неизбежным делом. Когда в 1804 году Цицианов двинулся на усмирение горцев, перекрывших Военно-Грузинскую дорогу, в Тифлисе остались только одна рота егерей и несколько десятков гренадеров, набиравшихся сил после ран и болезней. Этого вполне хватало для караулов. Но вдруг пришло известие о приближении 60-тысячного персидского войска во главе с царевичем Александром. Положение облегчалось тем, что имелись большие запасы провианта, оружия и боеприпасов, а городские фортификационные сооружения представляли собой серьезную преграду для противника. Поскольку в 1804 году тифлисцы не чувствовали себя одинокими перед лицом грозного противника, они быстро организовали ополчение. Вот как это увидел генерал С.А. Тучков: «Жители города Тифлиса состоят по большей части из купцов и ремесленников, не говоря уже о хлебниках, мясниках, садовниках и прочих разной промышленности людей, необходимых в больших городах. Все они любят оружие, умеют им действовать и почитают щегольством иметь по возможности хорошее… Для обороны мы разделили начальство над городом на части и, по совету моему, приказано было всем жителям, по пробитии вечерней зари, выходить с оружием на площадь. Там комендант рассчитывал их на сотни и десятки и приказывал каждому отделению занимать назначенное ему место на городской стене. Не считая пеших передовых постов и конных разъездов, все должны были всю ночь находиться на стенах. Женщины приносили им ужин, а они проводили всю ночь в разговорах, музыке и песнях. По пробитии утренней зари оставались одни караулы, по очереди наряжаемые. Прочие же жители возвращались в свои дома, где отдыхали до 10 часов утра. После чего открывались лавки, начинались торговля и ремесла и продолжались до вечера. Таким образом, в течение нескольких дней продолжалась вся воинская осторожность без особливого отягощения для жителей»[647]. Этот опыт вспомнили через полвека. В апреле 1855 года, когда возникла реальная угроза вторжения в Грузию турецко-англо-французского корпуса, было собрано тифлисское ополчение, состоявшее из шести дружин общей численностью около пяти тысяч человек. Части формировались по городским кварталам, с учетом цеховой принадлежности ратников[648].

Однако персидские войска до Тифлиса так и не дошли. Они двигались через Борчалинскую провинцию, населенную татарами (азербайджанцами), которые обещали им всяческое содействие и в том числе обеспечение провиантом. Но из-за неурожая борчалинцы не сумели поставить нужное количество хлеба. Царевич Александр расценил это как измену и приказал казнить нескольких знатных людей. Это был крайне опрометчивый шаг с его стороны. Ответом на жестокость стало коварство: местные жители уговорили персов продолжать поход через ущелья, населенные армянами, у которых будто бы зерна имелось вдосталь. Но когда шахская конница втянулась в горные теснины, борчалинцы напали на нее и безжалостно истребили. Самому царевичу Александру с небольшим отрядом едва-едва удалось выскользнуть из западни.

Цицианов понимал важность использования местных военных ресурсов для решения имперских задач. 9 ноября 1805 года он писал Ибрагим-хану Карабахскому: «Так как я с Ширванским Мустафа-ханом не могу дойти до желаемого конца переговоров, то может быть потребно будет ему показать Российскую силу, и для того прошу ваше превосходительство приготовить хотя до 1000 человек конницы для присоединения к отряду, имеющему быть мною предводимому, и приготовить так, чтобы по присылке от меня письменного уведомления она могла тотчас выступить в поход и соединиться со мной; только нужно иметь воинов хорошо вооруженных, а не для грабежа мужиков, кои только в тягость послужат при сражении. Нужно также, чтобы не Ханлар-ага ими командовал, ибо молодой человек без опыта, хотя с храбростью, не может пользы принести при сражении, а он может быть под командой его превосходительства Мехти-аги. Провианта иметь на месяц и таковым же снабдить майора Лисаневича, долженствующего по крайней мере с 150 егерей и двумя пушками соединиться со мной…»[649] Необходимость использования местных ополчений объяснялась еще и тем, что правительство не могло мобилизовать население путем введения рекрутчины — тогдашней формы воинской повинности в России. И христиане, и мусульмане Закавказья панически боялись надевать серую солдатскую шинель и начинали бунтовать при первых намеках на это. В 1804 году Цицианову пришлось даже отказаться от упорядочения при наборе в милицию: унификация численности дружин, установление медицинских и возрастных норм, составление списков и т. д. поставили Грузию на грань всеобщего восстания[650].