Полковник Карягин просил Цицианова прислать медика для выявления причин высокого уровня заболеваемости штаб-квартиры полка в селении Мигры. Ответ Цицианова был жестким: «Представляю собственному вашему усмотрению: 1-е) не вы ли виноваты, что все лето солдаты употребляли колодезную воду, которая признана медицинскими чинами вредной, и что сакли протекают во время дождя; 2-е) не на вашем ли единственно ответе, что нечистоты в крепости повсеместно; 3-е) кто иной отвечать должен, что больные лежат на полу без постелей и положенного одеяния, и, наконец, 4-е) ужели вы лишены способов запасать для больных дров?»[662] Весной 1804 года у того же Карягина буквально из-под носа горцы угнали всех полковых лошадей. По тексту письма Цицианова от 13 мая 1804 года можно заключить, что генерал с трудом подбирал выражения: «…с крайним неудовольствием читал, что вверенные вашему полку казенные, офицерские артельные и партикулярные также артиллерийские и казачьи лошади угнаны лезгинами, не только из-под форпостов (ежели были они, как вы пишете), но из-под стен форштадтских и из рук, почти прикрывавших табун. И тогда, когда их было не более 20 человек, а вы имели в команде 130 казаков. После такого происшествия имею я причину опасаться, что вас самих изнутри крепости злодеи увлекут. Повторяю — вас увлекут, получив не один же раз успех над вами к стыду вашему и ваших подчиненных. Репрессалию сделать вам позволяю, но с тем, чтобы она с верностью (на успех) устроена была и чтобы больше не осрамиться. Осторожность военная, распоряжения войск, повиновение подчиненных должны быть основаниями сего предприятия, и чтобы не было несчастья какого от своевольного поступка какого ни есть поручика или капитана, а еще менее, чтобы не было погони, какие вы уже два раза строили, по 60 верст гнали и не догнали. При всем том лошадиного табуна не дадут, а прочим скотом скоро ли вознаградится потеря 300 лошадей?» Прошло время, генерал поостыл и уже писал о досадном происшествии в «конструктивном» плане: «Если бы перед сим табун полковой из форштадта выходил с военной осторожностью, т. е. с передовым разъездом, и после объезда города патрулями, а не так, как в Твери, с одними извозчиками (пастухами. — В.Л.), то он не был бы отбит»[663]. От дисциплинарного наказания, а быть может, и от суда оплошавшего полковника спасло только его личное мужество, неоднократно проявленное в боях. На Кавказе военные заслуги являлись своего рода индульгенцией. Прапорщик Навагинского пехотного полка Немятов «начудил» по меньшей мере на лишение чинов и дворянства: в пьяном виде бросил караул, следствием чего стал угон скота горцами; сам приехал во Владикавказ, где катался на извозчике в сопровождении шарманщика. Финальный аккорд — скандал в квартире полкового командира «с произнесением ругательств, относившихся к полковому командиру и бывшим у него на вечере офицерам». Суд учел, что Немятов совершил все эти деяния «не по злобе или обдуманному плану, а в нетрезвом виде до самозабвения». Главным же оправданием стала храбрость, известная всему гарнизону. Офицера продержали под арестом шесть месяцев, перевели в другую часть и лишили полугодового жалованья[664].

От взора Цицианова не ускользали никакие мелочи армейского быта. В одном из приказов он опять же выговаривал своему любимцу Карягину: «Удивляюсь безмерно вашей беспечности, с какою командуете вы полком. Я нашел здесь на солдатах вверенного вам полка шинели в лоскутьях, и в одной подкладке в локте солдаты стоят на часах в холод. Буде вы будете опираться на сроки, то я велю нарядить следствие, а между тем предписываю вашему благородию на 15 человек на препровождаемом списке означенных через неделю были непременно построены новые во отвращение всеподданнейшего моего о том Государю императору донесения»[665]. Одним из приемов при дезертирстве был уход из строя под предлогом естественных надобностей. Солдат удалялся в укромное место, а потом скрывался в неизвестном направлении. Цицианов напомнил командиру, рапортующему о побегах, что следует при «справляющих нужду» солдатах оставлять надежного унтер-офицера[666].

Строго взыскивая за промахи, Цицианов одновременно проявлял внимание к своим сослуживцам, стремился, чтобы его подчиненные не чувствовали себя обойденными наградами. Так, в рапорте на высочайшее имя от 5 августа 1805 года главнокомандующий ходатайствовал о выражении всем участникам похода к Араксу царского благоволения. Он просил также о награждении майора 7-го артиллерийского полка Вреде орденом Святой Анны 2-й степени. Этот штаб-офицер действительно обеспечил быстрый марш отряда Цицианова на помощь Карягину. Дело в том, что батарея, пришедшая из Тифлиса, имела не конные, а воловьи упряжки! Ни о каком скором продвижении речи быть не могло. Вреде же сумел за два дня найти нужное количество пригодных лошадей. Отмечая расторопность артиллеристов и их огромный вклад в достижение победы над персидскими войсками, главнокомандующий обратил внимание на явную обделенность наградами представителей этого рода войск. По этому поводу Цицианов писал императору: «…Когда во всех полках, в здешнем краю находящихся, производство в обер-офицерских чинах весьма скорое, то 7-го артиллерийского полка поручик Харламов, отличный по своей храбрости и во всех случаях с ожидаемым успехом употребляемый, уже 11-й год служит в одном чине, да и сверх его еще 3 офицера старее его в оном же полку, находятся по 11 лет в одних чинах, хотя теперь можно сказать утвердительно, что теперь и во всей армии едва ли кто-нибудь остается 10 лет в одном чине без производства; а потому самая справедливость без всякого пристрастия налагает на меня обязанность, прибегнув к неизреченному Вашего императорского величества милосердию, всеподданнейше испрашивать сказанному поручику Харламову, как отлично храброму офицеру и мною замеченному с хорошей стороны, повышения чином…» В том же рапорте князь отмечал подвиги подпоручика Нарвского драгунского полка Донцова, погибшего, «с мужеством защищая от многочисленного неприятеля вверенный ему для препровождения транспорт», и прапорщика того же полка Платковского[667].

Цицианов понимал, что для успешных действий в зимних условиях уставное обмундирование решительно не годилось. Он приказал для отряда, который двинется зимой через перевалы на Эривань, «…запасти войлоков, чтобы сделать коты или кеньги сверх сапог, и велеть полушубки расширить и подлиннее коли можно сделать, дабы можно было сверх кафтана надеть полушубок и им закрыть ляжки, а сверх шинель, а сверх тесак и суму..»[668].

Печальный опыт с переводом 15-го егерского и Севастопольского полков из Крыма прямо в район интенсивных боевых действий показал, что необходим процесс адаптации войск к местным условиям. Поэтому Цицианов предлагал сначала размещать новоприбывшие войска на Кавказской линии, тем более что там снабжение продовольствием и фуражом оказывалось гораздо более легким делом, чем в Закавказье, а затем, по мере надобности, эти уже адаптированные к местным условиям части переводить в Грузию, замещая полки, предназначенные для боевых операций и размещения в «новопокоренных» крепостях[669].

На пространстве между Черным и Каспийским морями враг мог появиться неожиданно. Поэтому здесь царила атмосфера постоянной тревоги. Боевые действия, как правило, развивались по одному и тому же сценарию: стремительные налеты горцев с изнурительной и почти всегда безуспешной погоней. Вот картина одного из «типичных» боев на реке Алазань. Около трехсот лезгин напали на 20 солдат, возвращавшихся с лесозаготовок. Солдаты успели укрыться в каменной башне и продержались до подхода подкрепления — двух рот с пушкой, при появлении которых противник отступил. После боя один из офицеров поскакал впереди части к месту расквартирования, но по дороге был перехвачен горцами и изрублен[670].