— Однако мне не нравятся твои шутки, Аполлоний, — Лукулл даже содрогнулся от ужаса. — Если завтра не прибудет обещанное нам подкрепление или число воинов окажется недостаточным, то наше, и прежде всего, мое положение окажется чрезвычайно опасным.

— Интересно, и откуда же ты надеешься получить подкрепление?

— Из Неаполя.

— Много?

— Около трех когорт пехоты, несколько сот лучников и пращников и два или три отряда кавалерии. Так, по крайней мере, указано в извещении.

— Значит, всего приблизительно две тысячи человек. А, скажи мне, пожалуйста, эти отряды будут состоять из новобранцев или из закаленных солдат?

— Все они — опытные ветераны, и притом римляне.

— Значит, это была бы для тебя серьезная помощь?

— Да, но я очень боюсь, что она не успеет вовремя.

— Ты совершенно прав. Но все же я думаю, что едва ли эти две тысячи храбрецов явятся к тебе на помощь.

— Я ничего не понимаю, Аполлоний! Подумай, что ты говоришь. Ведь если это так, то мы пропали. Ради богов… ты, быть может, что-нибудь знаешь о судьбе этих отрядов, отвечай же мне, неужели они разбиты?

— Неаполитанский отряд пока еще не разбит, но что будет завтра — знают только боги.

— В таком случае, завтра же я со всеми своими силами выступлю навстречу неаполитанскому отряду. Не думаю, чтобы сборище жалких недообученных гладиаторов осмелилось напасть на регулярные войска, которые будут угрожать их фронту и тылу.

— Расчет твой не совсем верен, достойный Лукулл, — холодно заметил Аполлоний.

— И на чем же основаны твой выводы?

— Все очень просто. Ты говоришь, что Тито Вецио не осмелится открыто напасть на твои регулярные войска. А мне кажется, у него на этот счет совершенно другое мнение. И стоит только вам выйти из городских ворот, как этот отчаянный молодой человек врубится в середину твоего фронта и опрокинет вас точно также, как вчера ночью он опрокинул и уничтожил отряд, посланный тебе на помощь из Нолы.

— Боги великие! Да неужели этот отряд уничтожен? Каким образом Тито Вецио решился на него напасть? Я никак не могу понять, — простонал Лукулл. — Подумать только! За одни сутки одержать две победы.

— Что прикажешь делать? Он молод, а фортуна, как и наши целомудренные матроны, любит молодых красавчиков. Кроме того, я должен обратить твое внимание еще на одно немаловажное обстоятельство. Твое войско упало духом, и город, то есть те его жители, которые искренне желают тебе победы, на него уже не надеется. Большинство же граждан и гладиаторы сочувствуют мятежникам, и их сдерживает только присутствие твоих легионеров. Как только ты выступишь из города, чернь и гладиаторы немедленно поднимутся и ударят тебе в тыл. Таким образом ты окажешься между двух огней. С фронта на тебя нападет Тито Вецио, и тебе будет непросто избежать разгрома. Поэтому я бы посоветовал хорошенько подумать, прежде чем решиться открыть ворота и сделать хотя бы шаг за городские стены.

— Что же я, по-твоему, должен делать?

— Ни в коем случае не оставлять город.

— Но если я не выйду немедленно навстречу неаполитанскому отряду, мятежник легко его разобьет.

— И прекрасно. Стоит ли жалеть каких-то две тысячи солдат, если таким образом ты осуществишь свою заветную мечту — отомстишь. Ты должен отдать мне уведомление о присылке тебе подкреплений из Неаполя, и я передам Тито Вецио это секретное сообщение и тем самым окончательно завоюю его доверие, а больше нам ничего и не надо. Все остальное произойдет само собой, и голова твоего врага окажется в твоих руках, можешь не сомневаться.

— Аполлоний! — ужаснулся Лукулл, — ты меня заставляешь трепетать от страха. Добрый ты мой гений или злой — не знаю, но уверен в одном: мне уже поздно отказываться от этого сомнительного союза с тобой, даже если бы я очень этого захотел. Будь по-твоему, я не выступлю из города.

— Повторяю: и правильно сделаешь. Но для того, чтобы моя хитрость увенчалась успехом, ты должен вручить мне уведомление из Неаполя, привезенное гонцом.

— И на это я согласен, вот тебе пергамент, — сказал со вздохом Лукулл, вручая египтянину депешу, полученную им из Неаполя.

— Отлично, — ухмыльнулся Аполлоний, взяв пергамент и тщательно спрятав его на груди, — значит, отряд будет следовать по дороге из Аверы и в шестом часу дня попадет в тиски мятежников в лесу Клания… Так… Ну, а скажи мне, знает ли еще кто-нибудь, кроме тебя, о прибытии гонца из Неаполя?

— Кроме меня об этом никому не известно.

— А где сейчас гонец?

— Он ждет моих приказаний.

— Что ж, советую тебе поскорее его спровадить, чтобы никто не знал, откуда и зачем к тебе прислали гонца. Иначе впоследствии тебя могут обвинить в гибели неаполитанского отряда, которому ты мог бы, по крайней мере, послать подкрепления.

— Да, это необходимо сделать, — отвечал, немного подумав, Лукулл.

— А теперь, прошу тебя, приободрись и помни, что через несколько дней ты пошлешь известие о победе.[207] Ты напишешь этим старым трусам: не бойтесь, спите спокойно, мятежный патриций приказал долго жить. Ну, а теперь прощай, меня ждут заговорщики — гладиаторы, которые сегодня ночью собрались в одной харчевне для обсуждения планов восстания, не опасаясь ни твоих храбрых легионеров, ни пресловутого префекта, который не способен видеть дальше собственного носа.

— Именем Геркулеса! Какая неслыханная дерзость… Где они собирается?

— Пусть пока это будет моим секретом. Придет время, когда мы расставим сети и тогда горе тем, кто в них попадется.

— Но ты хоть расскажешь мне о своем плане… — начал было Лукулл.

— Я и сам пока ничего определенного не знаю, — отвечал коварный египтянин. — Все будет зависеть от обстоятельств. Тысячи способов отомстить приходят мне на ум, но пока еще я не остановился ни на одном из них. Мной руководит инстинкт, какой-то внутренний голос. Я с нетерпением жду момента, когда он мне скажет: час пробил, рази!

Сказав это, Аполлоний оставил Лукулла одного. Последний, как и все слабохарактерные люди, безропотно подчинился гибельному влиянию волевого египтянина и смотрел на него, как на посланника судьбы, пассивно ожидая дальнейших событий…

— Ну, что нового? — спросил Черзано мнимого Луципора, когда он явился в харчевню.

— Все идет отлично. Но нам не следует терять ни минуты, надо ковать железо, пока оно горячо. Сообщил ли ты им обо всем, что необходимо для достижения нашей цели?

— Да, все сказал.

— Что же, они согласны?

— Все и во всем.

— Значит и их товарищи присоединятся к нам?

— Конечно. За товарищей они ручаются, как за самих себя.

— Передай им, чтобы они каждую ночь собирались здесь. Нам это необходимо для того, чтобы передавать им распоряжения нашего вождя.

— Я уже сказал им об этом.

— В таком случае мы можем отправляться.

— Друзья, товарищи! — сказал Черзано, повысив голос. — Мы должны вернуться в лагерь, но не сомневайтесь, в самом скором времени мы увидимся при других, более приятных обстоятельствах.

— Поскорее бы! — воскликнули гладиаторы с решительностью и энтузиазмом.

— Не сомневайтесь, друзья, — вмешался египтянин, — если вы мечтаете положить конец тирании, то и я жажду этого не меньше вашего. Лучше жить на свободе, чем быть пригвожденным к кресту.

— Мы с нетерпением ждем того прекрасного дня, когда будем сражаться не для потехи наших мучителей, а за свою собственную жизнь, право дышать свободно! — кричали гладиаторы.

— А старый Сарик, — отозвался хозяин харчевни, — хотя и рудиарий, но не забыл старых обид и всегда готов вооружить вертелами и кухонными ножами бравых гладиаторов, если у них не окажется под рукой другого оружия, чтобы освободиться от рабских цепей.

Простившись с гладиаторами, как со старыми и преданными друзьями, Черзано и мнимый Луципор вышли на улицу.

Через несколько минут таинственная калитка в воротах раскрылась, словно по волшебству, и путники вышли за город. Хитрому египтянину удалось подавить безотчетное недоверие, которое он внушал Черзано, и на этот раз они шли, весело разговаривая, и вскоре оказались у аванпостов лагеря.