Вокруг костров тут и там сидели и полулежали люди атлетического телосложения, одетые в шкуры волков, туров и лесных козлов — то были пастухи. Вид их был страшен, в шкурах, вывернутых шерстью наружу, с растрепанными волосами, кое-как собранными в косы, со всклоченными бородами, торчавшими, как щетина, они наводили ужас. Вооружение их также отличалось своеобразием: длинные ножи, пики, секиры, дубины. Вообще пастухи своим видом походили на кимвров, своей дикостью долго наводивших страх на римские войска.
Аполлоний искренне изумлялся, глядя на пастухов, тому, что ими командует один из самых элегантных всадников, глава римской молодежи, знаменитый Тито Вецио. Это был Прометей, поглощенный безумной мыслью похитить у олимпийских богов огонь, чтобы оживить созданную им глиняную фигуру.
Аполлоний смотрел и изумлялся, невольно сильно замедлив шаг.
— Ну, иди же, — говорили ему сопровождавшие его солдаты.
Египтянин ускорил шаг. Добравшись до преторских ворот, он заметил, что картина резко изменилась, шпион оказался среди людей, имевших выправку регулярного войска.
То был маленький отряд, принадлежащий к когорте из четырехсот гладиаторов, вооруженных Тито Вецио по образцу римских легионеров. Что же касалось мужества, военного опыта и дисциплины, то в этом они не уступали лучшим солдатам африканских войск.
В свете костра они стали внимательно разглядывать беглеца.
У Аполлония, как мы знаем, была одна из тех совершенно беспристрастных физиономий, по которой совершенно невозможно определить, какие чувства обуревают его в данную минуту. К тому же одежда и внешность египтянина, особенно клеймо на лбу, наглядно доказывали, что он беглый раб. Подозрений не могло быть, все приняли в нем самое близкое участие.
— Приятель, — говорили ему восставшие, — ты, как видно, неплохой малый и прекрасно сделал, что сбежал от своих безжалостных мучителей, вон как они тебя обработали. Но все равно сейчас тебя надо отвести к центуриону — смотрителю лагеря, а он уже сообщит о тебе нашему молодому императору.[200]
— А, вы уже величаете его императором! — невольно вырвалось у египтянина.
— Еще бы! После такой славной победы над лучшими римскими войсками.
— Ах, как бы я хотел драться под его начальством! — вскричал мнимый раб.
— Что ж, теперь ты наверняка достиг своей цели. Кстати, как тебя зовут?
— Луципор, — отвечал, не задумываясь, Аполлоний.
— Будь уверен, Луципор, что и на твою долю хватит работы. Наш император шутить не любит и слово свое держит.
— Какое слово?
— Он обещал всем нам свободу. Если дело примет благоприятный оборот и мы победим, в Риме будет навсегда отменено рабство. О, я уверен, — продолжил словоохотливый сопровождающий, — с таким вождем, как Тито Вецио мы сумеем своего добиться. Однако идем скорее, мы заговорились, центурион, пожалуй, будет мной недоволен.
— Как, ты хочешь быть свободным и подчиняешься приказам центуриона, такого же раба как и ты? Боишься его выговоров и можешь быть наказан. Извини, я этого не понимаю. — Потому, что ты невежа. Подумай хорошенько. Мы можем сравняться с Римом только в том случае, если будем храбры и дисциплинированы. Впрочем, ты и сам узнаешь об этом, когда будешь сражаться под знаменами нашего освободителя… Рутуба, Алигат и ты, Розарий, — обратился сопровождающий к своим товарищам, — отведите Марципора, то бишь, Луципора в палатку центуриона. Марш!
Палатка центуриона — смотрителя лагеря находилась неподалеку от претория и палатки главнокомандующего.
Старый рудиарий с седыми волосами выслушивал доклады некоторых начальников отдельных частей и караулов и, наблюдая за часами, время от времени приказывал трубить в рожок. В ответ на эти сигналы издалека раздавались крики:
— Не спи!.. Слушай!.. Бодрствуй!..
Именно в это время Аполлония ввели в палатку. — Ему показалось, что сама судьба подсказывала восставшим, что необходимо все время быть начеку, опасаясь измены.
— Ты пришел из Капуи? — спросил центурион Аполлония. — Видно спасался от предстоящей казни. Расскажи-ка нам свою историю. Но советую тебе говорить правду. Я Капую хорошо знаю, потому что пробыл в тамошней школе гладиаторов более тридцати лет, прежде чем меня отправили в Рим, и если я уличу тебя во лжи, то, предупреждаю, велю отрубить твою голову и выставлю ее наверху моей палатки в назидание другим изменникам. Теперь говори, мы готовы тебя слушать.
— Храбрый центурион, — ответил хладнокровно, ничуть не смутившись, Аполлоний, — вот моя история. Я раб… вернее, был рабом претора Сицилии Луция Лукулла, родился в его доме, имя мое Луципор. Ты знаешь, что Луций Лукулл вчера был разбит вашими войсками, следовательно то, что в настоящее время он находится в Капуе и командует когортами — сущая правда. Я его сопровождал из Рима в качестве скорописца. Я уже давно мечтал о свободе, хотел убежать от тирана, так как моих маленьких заработков и сбережений было недостаточно, чтобы выкупиться на свободу,[201] ибо Лукулл славится своей скупостью. Несколько лет тому назад я впервые попытался бежать, но к несчастью был пойман и заклеймен, как ты и сам можешь убедиться, достаточно лишь взглянуть на мой лоб. Но, несмотря на это, я не падал духом и не прощался с моей заветной мечтой о свободе, желая воспользоваться первым же удобным случаем. Как только в Риме прошел слух, что Лукулл назначен командиром отряда, направляемого против Тито Вецио, я обрадовался и ждал момента, чтобы осуществить давно задуманный план. Эта желанная минута, как мне показалось, настала. Уже в Капуе мне удалось уговорить нескольких моих товарищей, чтобы попытаться поднять восстание среди гладиаторов школы Батиата, перебить римлян и их сторонников, после чего открыть перед вами ворота города.
— Дело было задумано недурно, — сказал рудиарий, почти убежденный в искренности беглого раба с клеймом на лбу, — но почему же оно вам не удалось?
— Один из моих товарищей изменил. Злодей, наверное, надеялся на награду или просто струсил и открыл весь план Лукуллу, по приказу которого я был закован в цепи и брошен в темный подвал и только вчера после сражения меня на некоторое время вывели из подземелья на солнце.
— Тебя освободили?!
— Не совсем.
— Вероятно, хотели повесить.
— Вернее, распять на кресте.
— Нет, меня подвергли истязаниям, — отвечал Аполлоний, обнажая свои плечи и спину, где виднелись свежие, кровавые раны.
Возгласы негодования и ужаса вырвались у всех при виде спины Аполлония, покрытой свежими рубцами от прутьев. Это последнее доказательство убедило всех в правдивости рассказа беглого раба. Аполлоний все это видел и в душе ликовал.
— Присужденный к распятию, — продолжил он со своей обычной наглостью, — злодеем Лукуллом, после истязания я был снова посажен в тюрьму. На следующее утро была назначена казнь. К моему величайшему счастью на ночь у дверей тюрьмы оказался легионер, имевший некоторое отношение к нашему заговору. Боясь, что во время пытки, перед распятием, я выдам его, как сообщника, он помог мне бежать. Моя тюрьма находилась около ворот Юпитера. Время и сырость частично ослабили решетку окна, выходившего в ров. Мы без особого труда распилили ржавое железо, я спустился в ров и, благодаря богу — покровителю свободы, явился к вам. Быть может, и на мою долю выпадет сладость мести, и я собственноручно покончу с тираном Лукуллом.
— Клянусь всеми богами неба и преисподней! — вскричал центурион, едва сдерживая свой гнев, — если бы у каждого из этих тиранов была не одна, а сто тысяч жизней, и тех было бы недостаточно, чтобы утолить нашу жажду мщения, отплатить этим извергам, сосущим нашу кровь в течение многих лет. Их законы говорят: око за око. А мы, в свою очередь, скажем: жизнь за жизнь. Потому что с сегодняшнего дня наше отношение к угнетателям можно выразить одним словом — «возмездие». Ты же, друг любезный, успокойся. Боги, карающие за несправедливость, освободили тебя из рук злодеев, охраняли в пути и привели к нам, чтобы кровь, капающая из твоего истерзанного тела, напоминала о наших нескончаемых страданиях, постоянно поддерживая в нас стремление отомстить злодеям. У каждого из нас на душе есть что-нибудь тяжелое, страшное, гнетущее. Вот я, например, не могу забыть смерти моего единственного сына, при мне истекавшего кровью на римской арене ради удовольствия гнусной толпы варваров, наслаждающихся зрелищем смерти убиваемых гладиаторов. Ты понимаешь, я видел собственными глазами смертельную агонию моего сына и не мог отомстить убийце, поскольку последний стал им невольно, по приказу власть имущих и так называемого великого народа. Чтобы отомстить за кровь ни в чем не повинного сына мне надо было бы иметь сто рук, как у исполина, победившего Юпитера на Олимпе и угрожавшего другим богам. Мне надо было собственноручно задушить каждого из этих разбойников, наслаждавшихся кровавым зрелищем резни и подавших знак добить раненого… Если бы я мог, я уничтожил бы всех этих людоедов и готов был разрушить сам Рим, даже если бы и пришлось погибнуть под его развалинами. Теперь ты знаешь какие чувства кипят в моей груди. Ты понял, как велика моя жажда мщения и злоба к нашим угнетателям. Ты также пострадал, чудом избежал мучительной смерти, поскольку, видимо, боги покровительствуют тебе, и тоже имеешь полное и святое право ненавидеть своих мучителей. Объединим же наши усилия, приятель. Сегодня ты будешь гостем в моей палатке, а завтра я дам тебе оружие и представлю нашему великому герою — освободителю Тито Вецио.