Чем же отличались медицинские исследования ностальгии от немедицинских, ненаучных ее описаний? Вопрос не праздный, потому что медицинские описания ностальгии поначалу тесно переплетались с беллетристическими, и нередко сами медики подавались в беллетристы:

«… История учения о тоске по родине в своих истоках тесно связана с общей историей литературы. Наряду с медицинскими работами в XVIII веке, в ответ на сентиментальные настроения, возобладавшие в это время, возникло и множество популярных описаний недуга тоски по родине, которые, со своей стороны, оказали обратное воздействие на первые, так что в дальнейшем поэтическое творчество смешалось с медицинскими наблюдениями и критическими исследованиями, что представляется интересным с исторической точки зрения, но для нашей специальной научной цели оказывается довольно неблагоприятным»[99].

Наука, по мнению диссертанта К. Ясперса, начинается тогда, когда появляется стремление к выяснению причинно — следственных связей, знание которых позволит лечить человека.

Художники и поэты, мемуаристы и беллетристы могут лишь описывать тоску по родине, но вовсе не ставят задачу лечить ее. Врач лечит, основываясь на науке (этим он отличается от шамана или «народного целителя», ранее именовавшегося знахарем и колдуном). Стало быть, историю медицинской литературы о ностальгии надо начинать именно с работы Хофера.

Ностальгия по версии И. Хофера: смехотворность вульгарного материализма

Швейцарец Иоганн Хофер занялся исследованием ностальгии еще в 1678 году потому, что это заболевание переворачивало все привычные представления медиков. Чтобы убедиться в этом, достаточно познакомиться с двумя описаниями случаев — казусов, которые привел И. Хофер и которые К. Ясперс счел нужным пересказать дословно:

«Один молодой студент из Берна заболел в Базеле: у него была лихорадка, он испытывал страх, к этому добавились тяжелые симптомы. Уже ожидали его смерти, когда аптекарь, пришедший делать ему клизму по предписанию врача, поставил диагноз, определив это состояние как тоску по родине, и заявил, что против него нет никакого иного средства, кроме возвращения в родные места. Юноше полегчало прямо на глазах, по дороге на родину его состояние еще более улучшилось, и в Берн он прибыл здоровым. Второй случай — описание состояния девушки, которую доставили в больницу. В ответ на все вопросы, задававшиеся ей с целью выбора способа лечения, она только повторяла: “Я хочу домой, я хочу домой”. Дома она выздоровела за несколько дней, без применения лекарственных средств»[100].

Что же в этих случаях — казусах было странного?

Всё!

Во — первых, психическое заболевание вызывало серьезные соматические расстройства: душа влияла на тело!

Во — вторых, медикаментозное и процедурное лечение соматических недугов не давало никакого эффекта.

В — третьих, соматические недуги быстро проходили, как только у больного менялось состояние души — когда больной отправлялся в родные места.

Значит, состояние души двояко влияло на тело — оно могло вызывать телесные недуги, а могло излечивать их!

Это не укладывалось в голове у врача — материалиста Хофера. Это противоречило всем принципам медицины.

Душа самым радикальным образом воздействовала на тело и была способна излечить его без всякого участия врачей.

Речь шла, таким образом, не только о психогенных, как их принято называть теперь, факторах, вызывающих соматические заболевания, но и о психогенных факторах, детерминирующих излечение от соматических заболеваний!

Материалист Хофер стал лихорадочно искать объяснения ностальгии, причем такие, которые могли бы спасти авторитет медицины, отрицавшей возможность влияния души на тело.

Первая из нескольких, поистине лихорадочных попыток опровергнуть «медицинский идеализм» у Хофера сводится к тому, что он стремится ограничить масштабы «неправильного» явления, и заявляет, что ностальгия проявляется только в молодости. Понимать это надо так: да, душа может оказать влияние на тело, но — только в порядке исключения, редко, в молодые годы. Так швейцарский врач пытается сузить границы этого непонятного и неприятного для медицины феномена и, следовательно, уменьшить его значимость. К. Ясперс комментирует его позицию:

«Хофер отмечает, что ностальгии подвержены, в первую очередь, молодые люди, в особенности те, которые жили дома со своими родными и никогда не бывали “в людях”. Покинув дом, они не могли привыкнуть к чужим обычаям и нравам. Они не могли жить, будучи оторванными от родных корней, тосковали по дому день и ночь, и если их стремление вернуться домой не находило удовлетворения, они заболевали»[101].

Конечно же, никаких статистических данных у швейцарского врача нет, как нет и историй болезней. Он строит свои умозаключения, опираясь только на так называемый здравый смысл. Молодые люди мало ездили по свету и мало видели. Поэтому первое попадание на чужбину, где все — другое, совершенно выбивает их из колеи. А вот взрослые, которые поездили и повидали виды, знают, что в разных домах разные порядки, а что ни город — то особый норов. Значит, они легче смогут смириться с чужим укладом жизни и приспособиться к нему. А потому не заболеют ностальгией.

Вывод, как видим, основан не на опыте, не на наблюдениях за больными — у Хофера нет статистики заболеваемости ностальгией в молодом, среднем и старшем возрасте; у него вообще мало эмпирического материала, а потому ему приходится фантазировать. Аргументы его легко опровергаются. А если молодой человек много ездил и видал разные культуры, например был мореплавателем, у него не будет ностальгии? А если старец почти никогда не покидал родных мест, у него ностальгия будет? Значит, ностальгия не связана с возрастом! Ведь уехал Одиссей воевать молодым человеком, а ностальгию испытывал до самой зрелости. И как объяснить, что старцы пишут ностальгические мемуары?

Быть может, с возрастом можно связывать только остроту переживания ностальгии? Но и здесь все зависит от степени интеллектуального развития, от образования человека, от его темперамента. Ведь что такое образование, как не прививка от ностальгии? Тот, кто изучает иные культурные миры, как бы получает опыт виртуального пребывания на чужбине и вырабатывает иммунитет к тоске по родине. Он как бы пережил общение с иными культурными мирами в классе еще до того как действительно в них оказался, а потому переживает ностальгию в ослабленном виде: не сходит от нее с ума, не убивает людей, чтобы вернуться домой…

В общем, одним возрастом возникновение ностальгии и ее губительное воздействие на соматические процессы не объяснить.

И. Хофер предпринимает следующие попытки отстоять честь врачебного вульгарного материализма. Он выдвигает гипотезу, в соответствии с которой ностальгия, возможно, возникает у людей, которые ранее, до отправки на чужбину, уже болели какими‑то соматическими болезнями. А потом, оказавшись в чужих краях, при первом признаке нового обострения таких болезней сразу же впадали в тоску по родине. Что же, бывает и такое. Всякий знает, как скверно чувствуешь себя, если заболеешь в командировке или проводя отпуск в чужой стране — невероятно хочется вернуться на родину!

Но строить всю теорию ностальгии на том, что человек, возможно, уже болел чем‑то соматическим на родине — и болезнь обострилось на чужбине, вызвав ностальгию? Это уже фантазии, недостойные врача — ученого. И потом: как тогда объяснить быстрое излечение по дороге на родину? Допустим, у человека был гастрит. Он уехал на чужбину, и там из‑за непривычной воды и пищи заболевание обострилось. Понятно, что всякий предпочитает болеть в родных местах. Человека потянуло на родину. Он еще даже не уехал с чужбины или только сел в почтовую карету, а болезнь уже начала проходить! И много быстрее, чем проходит обычный гастрит на родине!