Такие подначки не могли сбить К. Ясперса с избранного пути. Он считал, что психиатрия должна стать наукой, сочетающей практику с теорией. Будучи потомком крестьян, торговцев и банкиров, К. Ясперс рассуждал просто: наука без теории — неэкономная трата сил. Ее знания бесполезны, потому что она может только описывать отдельные случаи, которые именно в таком виде никогда больше не повторятся. А пустой траты сил и времени К. Ясперс не мог себе позволить. Время жизни приходилось экономить…

Ясперс пришел к выводу, что наука без теории неэффективна, наблюдая за своими коллегами — психиатрами со стороны. Его взяли в клинику ассистентом — волонтером и нагружали не в полную силу, поскольку состояние здоровья не позволяло ему нести нагрузку врача[98]. Коллеги были погружены с головой в свои повседневные хлопоты, им некогда было анализировать свою врачебную деятельность; Ясперс, у которого было не в пример больше свободного времени, наблюдал за их работой — и видел бесплодность усилий, вызванную, во многом, недоразвитостью теоретического мышления в психиатрии. Коллеги были умными и квалифицированными специалистами, но вот перейти к серьезным научным размышлениям все никак не могли.

Утро в клинике начиналось, как водится в больницах, с обхода — каждый врач представлял своих больных коллегам. Происходило живое обсуждение наблюдаемого пациента. В ходе такого обсуждения назревали какие‑то обобщения, намечались какие‑то элементарные теоретические понятия. Их увлеченно продолжали обсуждать за совместным обедом. Но… к утру все эти понятия забывались — и на следующем обходе все начиналось с чистого листа.

К. Ясперс пишет об этом с нескрываемой досадой:

«Когда я присутствовал на регулярных представлениях больных и дискуссиях в кругу врачей, мне порой казалось, что им постоянно приходится начинать с нуля. Каждый конкретный случай подводился под несколько жалких обобщающих понятий. А потом все напрочь забывали сказанное ранее. Всякий раз, как я испытывал удовлетворение от того, что удалось изучить какой‑то феномен, оно соединялось с ощущением, что вперед продвинуться не удалось. Возникало чувство, будто я живу в мире, где существует необозримое множество разнообразных точек зрения, которые можно брать и в любой комбинации, и по отдельности, но все они до невероятия просты и бесхитростны. “Психиатры должны научиться мыслить”, — заявил я как‑то в кругу своих коллег — врачей. “Надо будет поколотить этого Ясперса”, — дружески улыбаясь, сказал в ответ Ранке» [С. 221].

Не обнаружив психиатрической теории в собственной клинике, К. Ясперс и решил отправиться в библиотеку, чтобы обратиться к книгам и статьям психиатров. (У его коллег, ежедневно занятых больничной рутиной, времени сидеть в библиотеке не было). Вывод, к которому пришел Ясперс после чтения, был неутешительным:

«Освоенная мною литература по психиатрии, изданная более чем за сто последних лет, была необыкновенно обширна, но, как оказалось, содержала главным образом пустые, ни на чем не основанные рассуждения. В этой куче попадались и жемчужные зерна — когда кто‑нибудь из авторов излагал результаты реальных наблюдений достаточно ясно и таким образом, что, столкнувшись с данным феноменом в будущем, его можно было однозначно распознать. Часто об одном и том же говорилось совершенно различными словами, преимущественно неопределенными. Каждая из школ имела свою собственную терминологию. Казалось, что разговор идет на совершенно разных языках, местные же диалекты этих языков существовали в каждой клинике. Создавалось впечатление, что единой, объединяющей всех исследователей, научной психиатрии не существует» [С. 221].

Это впечатление было верным, и последующие годы жизни Ясперс посвятил созданию научной психиатрии. Он создал фундаментальные произведения, сделавшие его признанным классиком психиатрической науки. Но начиналось все именно с диссертации, написанной К. Ясперсом вскоре после окончания медицинского факультета. Понятно, что привычку к чтению книг в библиотеке Карл Ясперс приобрел именно тогда, когда писал ее. Именно тогда он сделал и вывод, что единой психиатрической науки еще нет, что разные школы говорят на разных языках. Значит, такую науку надо создавать, и приступил к созданию такой науки Карл Ясперс уже тогда, когда писал исторический экскурс об исследованиях ностальгии в начале диссертации.

Экскурс он писал специфически: не просто описывал факты и публикации в соответствии с хронологией, а мимоходом выяснял историю понятия «ностальгия», наводя читателя на мысли о том, что это понятие может означать в теоретическом плане. В этом не было ничего удивительного — Карл Ясперс еще в гимназии ставший восторженным поклонником Спинозы, полагал, что понятия, которыми ты пользуешься, надо определять строго. Тогда не будет пустых споров, в ходе которых оппоненты употребляют одинаковые слова в разных смыслах, а разные слова в одном. Вот почему исторический экскурс к диссертации и стал, по сути, скрытой разработкой теории, столь нелюбимой медиками — попыткой теоретически определить, что такое ностальгия и какие причины ее вызывают.

Ради одного только этого шага к созданию теоретической психиатрии стоило писать диссертацию — и заслуги перед наукой были бы неоспоримыми. Но не будем забывать, что всякий раз, заботясь о науке, К. Ясперс заботился и о себе. Ведь только теоретическая психиатрия и могла доказать ему, что душа способна влиять на жизнь тела, и, значит, у него лично есть шанс прожить подольше.

Продолжительные библиотечные штудии во время подготовки диссертации привели Карла Ясперса еще к одному важнейшему выводу: психиатрия и психология близки к философии и искусству. Во всяком случае, они не отделены друг от друга великой китайской стеной. Что бы об этом ни думали хирурги и терапевты.

Здесь, конечно, требуются специальные пояснения.

Если сказать, например, хирургу или инфекционисту, что его наука похожа на романтическую поэму или на философский трактат, он даже не поймет, что имеется в виду, и подумает, что ослышался. Если сказать психиатру, что ему было бы полезно поучиться у филологов, у поэтов и писателей, а также у философов, его реакция будет приблизительно такой же, но все же — несколько иной. Ведь психиатр вполне поймет, о чем идет речь, хотя и не согласится с высказанным мнением. Объясним, почему.

В Новое время медицина решила, что она должна стать точной наукой, основанной строго на опыте. Это было время, когда науку не просто уважали, но и превозносили до небес, веря, что именно она спасет человечество. Далее медики рассудили так: чтобы произвести впечатление точной науки, медицина должна походить на физику, которая всегда была лидером и законодательницей мод в области точных наук. А чтобы походить на физику, нужно соответствовать великому физическому мифу, согласно которому всякое исследование начинается с чистого опыта, с экспериментов и наблюдений, и лишь затем производятся научные обобщения; однако эти обобщения ничего не стоят по сравнению с живым опытом; если результаты какого‑то нового опыта противоречат существующей теории, но теорию надо немедленно отбросить.

Медицина усвоила эти представления об идеальной науке и постаралась соответствовать им. Но ведь в медицине есть различные специализации, отличающиеся друг от друга не меньше, чем науки о природе и науки о культуре. Прикинуться физиком всего легче хирургу, который рассматривает человека как подлежащую ремонту живую машину. Терапевт может вполне сойти за химика, поскольку начинает лечение с «анализов» больного, ко торые получены им из больничной лаборатории. В общем, все врачи, занимающиеся лечением соматических заболеваний, могут, не кривя душой, прочесть своим студентам такую же вводную лекцию — проповедь, какую читают физики: будьте учеными, то есть всегда начинайте с наблюдений, основывайтесь на лабораторных анализах, фиксируйте весь эмпирический материал в строгих формулах, ничего не сочиняйте и не фантазируйте. То, чего не может увидеть всякий другой исследователь, просто не существует. Существует только то, что любой другой может повторить в ходе опыта: я описываю материал, оборудование и ход эксперимента, и всякий другой, взяв те же инструменты и проделав те же операции, получит такой же результат, в чем убедится, увидев его собственными глазами. Все, чего нельзя увидеть на опыте, все, чего не может увидеть другой, повторяющий этот опыт, — для науки выдумка. Вот кредо точных, или, иначе, опытных наук.