— Как вы считаете, у нас есть хоть какой-нибудь шанс?.. Ника жива?

— Что я могу вам ответить, дорогой вы мой?.. Возможно. Будем надеяться.

— Значит медлить нельзя.

— Торопиться — тем более.

— И кого нужно слушаться в первую очередь: их или вас?

— Сами знаете, иначе бы не обратились за помощью. Однако и к ним прислушаться стоит. Мы не можем позволить себе и капельки риска. Согласны?

— Согласен, Пит, и спасибо.

— Благодарить будете после. Доверяете мне провести первоначальную, так сказать, рекогносцировку?

— Безусловно.

— Тогда давайте телефоны и фотографию. Я вам ее вскоре верну.

— Хотите переснять?

— По меньшей мере в десяти экземплярах. Может, кто и опознает. Все-таки очень характерное, запоминающееся лицо… Вы не обидетесь, если я задам несколько неделикатных вопросов? «Для пользы дела», как у Александра Исаевича Солженицына. Помните, был такой рассказ?

— В «Новом мире».

— Скажите, Тим, вы и мысли не допускаете, что ваша… Короче говоря, она не могла просто уйти от вас?

— Просто не могла. И мысли не допускаю.

— У нее есть родственники за границей? Прошу прощения за анкетный вопрос.

— Нет.

— Близкие друзья?

— Не очень близкие.

— Попробуйте припомнить всех и дайте мне с адресами.

— Сделаю, хоть и не думаю, что это поможет.

— Ия так не думаю, но, если проверять, то по всем направлениям.

— У вас чисто советский образ мысли.

— Чисто советский? Полагаете, царская охранка щи лаптем хлебала?.. «Мальчик резвый, кудрявый, влюбленный», — не дожидаясь ответа, пропел Джонсон. — Это вам ничего не напоминает?

— Кроме знаменитой арии, ничего.

— «Не пора ли мужчиною стать»?

— Я помню слова. Это совет?

— В какой-то мере. Мы ввязываемся в серьезное дело, Тим, в очень серьезное дело.

— Если это не блеф, и Ника жива.

— Процент блефа достаточно высок, — согласно кивнул Джонсон. — Но мы ведь исходим изз оптимистического прогноза? И готовы играть на один против ста? Я правильно понимаю?

— Абсолютно!

— Тогда ситуация не меняется: нам предстоит опасное предприятие. Знаю, что вас ничто не остановит, но считаю своим долгом предупредить.

— Еще раз спасибо. А вас тоже ничто не остановит, Пит? Ни при каких обстоятельствах?

— Как я могу знать все наперед? При данном раскладе — готов попробовать, а дальше посмотрим.

— Меня вполне устраивает такой ответ. Дальше посмотрим.

— Летим прямо в Гонолулу, или все же сделаем остановочку? Перевести дух?

— Всецело полагаюсь на вас.

— Тогда давайте махнем ко мне в Бостон. Немного передохнем, а заодно кое-кого и прощупаем. А?

— Позвоним в Вашингтон?

— Ив Вашингтон, и в Париж, и еще во множество мест, не исключая вашу Москву.

— Понимаю.

— И очень хорошо! — Джонсон дружески похлопал Борцова по колену. — Вы, я вижу, делаете успехи? — он взял со стола опорожненную бутылочку. — «Черную этикетку» допили?

— Стоит нетронутая.

— Знаете, почему именно двадцать один год?

— Как-то не задумывался.

— Не двенадцать, как у очень хороших сортов, и не двадцать четыре, как у коллекционного «Чивас регал»?.. В честь королевского салюта. Ровно двадцать один залп. Запишите для памяти, может, где-нибудь пригодится.

— Я не забуду.

— Теперь я знаю, что подарить вам на день рождения.

— Лучше на день возрождения.

— Простите?

— Мне нравится ваша терминология: один против ста, — спокойно объяснил Ратмир. — Я готов сыграть, или, что ближе к истине, пройти через смерть.

Джонсон ответил ему долгим непроницаемым взглядом. Он понял, что это не просто шутка. Ностра-дамова горечь придала серым глазам «резвого мальчика» умудренную зоркость. Какие дали открывались ему? Какие запретные приподнимались покровы?

Прозвучало уведомление о приземлении в аэропорту Амстердама: сперва по-английски, затем по-голландски и по-французски. Стюардесса принесла сумки с сувенирами: делфтский фаянс, сыр «Гауда» и деревянные башмачки.

Авентира восемнадцатая

Белиндаба, Южная Африка

Научные семинары в «Октоподе» проходили ежемесячно, в последний четверг, по завершении полугодия устраивались симпозиумы, на которые съезжались видные ученые, работавшие по тематике «Эпсилон X,».

Пятый, чрезвычайный симпозиум, посвященный «Синдрому зомби», открылся ровно в десять часов в конференц-зале, где еще недавно размещалось конструкторское бюро. Именно отсюда вышли чертежи первой на Африканском континенте атомной бомбы, той самой, что была опробована в холодных пучинах Атлантики.

Профессор ван Вейден представил собравшимся гостей: Антуана Бержеваля, видного психиатра из Лозанны, директора Альфонсо Фернандеса и доктора Монте-косума Альба.

Магда ван Хорн, сославшись на недомогание, не приехала. Причиной тому послужила не столько обида на Рогира ван Вейдена, в чьем ведении находился теперь Патанджали, — она сама отказалась работать с йогом, — сколько странное происшествие, взбудоражившее весь Второй корпус института Крюгера. Все компьютерные терминалы оказались заражены вирусом совершенно необъяснимой природы. Стоило включить экран, как на нем появлялось изображение йога, медитирующего на кошачьей подстилке. Оно держалось ровно две с половиной минуты, затем исчезало до следующего включения. Каких-либо других проявлений вируса не отмечалось, но избавиться от него так и не удалось.

Таким образом научная общественность не получила чрезвычайно ценную информацию, которая могла бы направить исследовательскую мысль в качественно иное русло.

Виновник происшествия, возможно невольный, окончательно оправившись от последствий ранения, согласился принять участие в дискуссии и, по возможности, ответить на вопросы. Вейден счел себя обязанным особо подчеркнуть данное обстоятельство.

— Нет нужды лишний раз останавливаться на общеизвестном различии отправных точек, ибо это скорее относится к сфере мировоззрения, нежели к практике. Перед лицом неопровержимых фактов забудем на время о философии, — сказал он во вступительном слове. — Феноменальные достижения йоги, вобравшей в себя опыт, как минимум, четырех тысячелетий, неоспоримы, хотя приходится признать, они с трудом поддаются оценке с позиций научной медицины.

Присутствующий среди нас мистер Мунилана любезно согласился прояснить некоторые моменты, исходя из принципов своей школы, или, если угодно, вероучения. Я убежден, что мы выслушаем его с надлежащим вниманием, не навязывая собственной интерпретации и не требуя ответа на вопросы, которые могут показаться не совсем уместными нашему индийскому другу. Коллеги, знакомые с учением Будды о благородном умолчании, понимают, что под этим подразумевается. Как сказал в своем «Гамлете» Шекспир, «меж небом и землей есть тайны, что и не снились нашим мудрецам». На сем позвольте закончить и представить вам доктора Вильяма Харви из госпиталя Крюгера в Кейптауне. На свою беду, но к общей радости он начал стажироваться у нас чуть ли не в тот самый день, когда поступил пациент с синдромом зомби.

Харви изложил историю болезни Туссена Фосиёна и краткую его биографию, восстановленную как бы задним числом со слов самого больного. Выступление сопровождалось сравнительным анализом энцефалограмм больного и йога Муниланы, полученным в момент эксперимента.

— Не в процессе, — непроизвольным усилением голоса подчеркнул стажер, а именно в момент. Это произошло одномоментно. Здесь вы видите энцефалограммы индуктора, то есть мистера Муниланы, и реципиента, находившегося в состоянии каталепсии, Туссена Фосиёна, — он прошелся указкой по обоим листам. — Запись синхронизирована по квантовым часам. Это может показаться невероятным, но задержки реакции не зафиксировано ни на гига-секунду, что, собственно, и позволяет говорить об одномоментности сигналов. Весьма характерно мгновенное измнение альфа- и, особенно, бета-ритма индуктора. Я не нахожу слов для описания этого удивительного всплеска электрической активности мозга. Не меньшее удивление вызывает и ответная реакция. Реципиенту словно навязывают посторонний ритм. Рисунок колебаний поразительно схож с энцефалограммой индуктора.