Раздираемый противоречивыми чувствами, то проникаясь надеждой, то впадая в отчаяние, Ратмир потащился за своим в одночасье переменившимся провожатым. Посулив невозможное, дудочка крысолова парализовала волю. Проявив верх любезности, консульский представитель собственноручно передал паспорт в ближайшую кабинку, и на нем был немедленно оттиснут штамп. Четырехугольный, как земля древних китайцев, с номером Шереметьевского КПП и архаическим знаком, означающим движение в сторону, прочь. Катись на все четыре стороны.

Казалось, что сюрпризам в тот по-своему знаменательный день не будет конца. В салоне, куда прелестная стюардесса в кокетливой шапочке препроводила Борцова, не было Джонсона. Не явился он и к заключительному моменту, когда прозвучало предложение пристегнуть ремни. Ратмиром овладело унылое безразличие. Устроив попугая в отдельном кресле, благо свободных мест было хоть отбавляй, он погрузился в невеселые размышления.

Порыв вернуться обратно следовало во что бы то ни стало подавить. Во-первых, смешно, во-вторых, глупо и вообще не лезет ни в какие ворота. Но и лететь, толком незнамо куда, хотелось, мягко говоря, не взадых. Перспектива вырисовывалась туманная. Ну, сделает он все положенные пересадки и доберется до Гонолулу, а дальше что? Встретит ли его кто-нибудь в аэропорту или придется самому разбираться на месте? Без телефона и адреса? В контракте, правда, указаны координаты «Эпсилон Пикчерс». Америка — не Россия. Из любого автомата можно будет связаться с Бостоном и узнать, что, да как. Короче говоря, нет причины для беспокойства. Отсутствие Джонсона давало свободу выбора. Зачем, спрашивается, сразу же бить в набат? Бостон никуда не уйдет. Не лучше ли воспользоваться случаем и повидать друзей? Глен, Джин… Наведаться в пагоду Дай Вон Са и провести там несколько дней, следуя уставу и регламенту служб.

Память услужливо воспроизвела запавшие в душу картины: синяя с загнутыми концами черепичная крыша, белая ступа на вершине горы, сумрак храма, где в ароматном дыму курений сияет позлащенная бронза.

Мастер медитации поможет ему разобраться в себе, а медитация возвратит растренированному сознанию былую целеустремленность. Придет ли из глубины единственно правильное решение? Не стоит загадывать. Сидя на тощем монашеском тюфячке, он будет прислушиваться к размеренным ударам деревянной колотушки и вспоминать, вспоминать. Можно ли желать большего, чем краткая передышка?

Ругань, донесшаяся из клетки, понятная только двоим, отвлекла Ратмира. Попугай, обнаглевший от роскоши, мстительно оплеывал шелухой плюшевую обивку. Ему обрыдло сидеть за проволокой, а гул моторов и вибрация толкали на дурные поступки. Норовя выбраться, он безуспешно протискивался сквозь прутья и, не стесняясь в выражениях, проклинал хозяина и судьбу.

Заметив, что негодующий речетатив вызывает снисходительное любопытство соседей, Борцов отдал на растерзание палец. Взъерошив нежные перышки, попугай со знанием дела принялся вымещать на нем накипевшие чувства.

Стюардесса, деликатно отводя взор, предложила аперитив.

— Можно «Черную этикетку»? — попросил Ратмир, полагая, что глоток виски в данной ситуации будет в самый раз.

— А «Голубую» не желаете?.. Под цвет вашей очаровательной птички?

Он благодарно кивнул, хотя даже не подозревал о существовании еще одной разновидности «Джона Уокера».

Виски в пятидесятиграммовой бутылочке оказался почтенного возраста. Выдержка в двадцать один год придала ему янтарное свечение и обманчивую легкость. После второй порции по телу разлилось расслабляющее тепло.

На завтрак подали спаржу, зернистую икру и омлет с грибами. Сжимавшие горло тиски ослабли на полвинта и сразу же захотелось спать.

Борцов распечатал пачку «Кат силк» и, накрывшись пледом, глубоко затянулся, но, взглянув на попугая, умиротворенного листом салата и мандариновой долькой, загасил сигарету. Подлец не выносил табачного дыма.

Приятная дрема не мешала анализировать недавний инцидент. Демонстративный отказ от полета определенно загнал консульского чинушу в тупик. Расчет, видимо, был на иную реакцию, когда либо качают права, либо униженно просят. И то, и другое в итоге приводит к сделке: мы вам, вы нам. Они — вспомнив Петра Ивановича и его предложение «держать связь», Ратмир обоих свел воедино — явно хотели склонить его к какой-то форме сотрудничества, но почему-то не решались изъясниться напрямую. Им нужна постоянная связь, следовательно нужна информация. О чем? О работе над сценарием? Дикость! Особенно теперь, в нынешние-то беззаконные времена, когда на смену идеологическим табу и шпиономании пришел разнузданный чистоган. Может, в этом и весь секрет? Запахло денежками и возникло желание приобщиться. Что там не говори, но заварушка с паспортом явственно отдавала рэкетом. Разве что цену сразу не назвали, оставив себе свободу действий. Зато зацепили крепко и больно. Били наверняка. Теперь, когда отхлынула ударившая в голову кровь, Ратмир начинал понимать, что его пытались взять на чистейший блеф. Но если за призрачными намеками на «парижский след» скрыта хотя бы тень правды, он безоговорочно отдаст им все, что имеет или будет иметь. Так он и скажет: открыто и прямо.

Мысль о Париже растравляла воображение. Казалось бы, чего проще: выйти в Амстердаме, купить билет и через час ты в аэропорту Шарль де Голль. Не хватало ничтожного пустяка: французской визы. Красный паспорт с гербом несуществующей сверхдержавы по-прежнему нес на себе проклятье железного занавеса.

Неожиданно для Борцова объявили посадку в Варшаве. Вот где он сможет беспрепятственно сделать остановку! Безвизовый режим, кажется, остается в силе.

Он часто наезжал в Польшу. Здесь ему вручили первую в жизни международную премию, что вместе с гонораром за книгу составило круглую сумму. Он отпраздновал успех в ночном клубе «Европейской». Чешские гастролерки давали стриптиз, что казалось вызовом коммунистическому режиму. Распивая с польскими приятелями шестидесятиградусную «Пейсаховку», Ратмир бурно аплодировал новым веянием. Сами по себе голые девки его не волновали. На следующее утро он выбрал для Ники роскошный гарнитур: браслет, серьги и перстень. Бирюзины величиной с голубиное яйцо были подобраны одна к одной.

И еще он вспомнил подвальчик на площади в Старом мясте, ужин с пани Марией при свечах, их короткий роман и поездку в Виланов. И, накладываясь одно на одно, закружились, туманя наплывом слез, кленовые листья, как желтые звезды.

В Тюрьме Павьяк, где помещалось гестапо, сохранили зияющий пустотой музейный кабинет: только стол с лежащей на нем эсэсовской фуражкой и портупея на вешалке, отягощенная кобурой парабеллума. Остальное подсказало воображение.

Прошло несколько лет, и Борцов специально съездил в Освенцим. По дороге из Варшавы в Краков, глядя на мелькающие за стеклом вагона березовые стволы, уловил тональность и ритм, которые позже вылились в строки:

Когда расчищалось место для лагеря, немецкий солдат сказал какой-то польской женщине:

«Вам тут нельзя оставаться. Здесь будет ад на земле».

Сараи, до потолка заваленные тюками слежавшихся женских волос, груды костылей и протезов, холмы обуви, горы очков и детских игрушек… Что перед этим скачущий по трупам быкоголовый Яма? Огненный змей Дуата или химера в Зале Обеих Правд? Кербер Аида? Минос Данте Алигьери?

Земля никогда не отмоется от сожженных костей, и воздух никогда не очистится от улетевшего из труб пепла, и вода навсегда отравлена железным запахом крови, и огонь, оскверненный человеческим жиром, не согреет окаменевшие сердца.

Все проклято до скончания лет: стихии и люди. Ничто не спасет землю, меченую клеймом свастики.