Когда они пришли в общежитие, Надя быстро, не глядя на Ефима, сняла берет, пальто и туфли, не раздеваясь, легла в постель, лицом к стене. Теряясь в догадках, он сел рядышком, безмолвствовал. Так прошел час, может быть, больше. Вдруг она поразила его вопросом:

-    Сколько лет, по-твоему, Гаинджи?

-    Примерно... пятьдесят. А что?

-    Так, ничего, - вздохнула она. - А Смирновскому?

-    Смирновскому? - еще больше удивился Ефим. - Да лет сорок пять - сорок восемь... Почему это тебя интересует?

-    Не спрашивай... Когда-нибудь, потом... В общем, - сказала очень решительно, - согласись с предложением Козыря. Девчонку, будем надеяться, скоро от нас отселят. Завтра же бери ордер. Лучше ничего не будет.

На следующий день Ефим был у Козыря.

-    Чем обязан вашему раннему посещению? - лицемерно поинтересовался Козырь. Услышав о цели прихода Ефима, не смог спрятать торжества. - Давно бы так, товарищ дорогой! Может, желаете сперва осмотреть помещение? Милости просим. Сейчас прикажу начальнику жилотдела, он вас проводит.

-    Перестаньте паясничать, - прервал Ефим, - где эта комната?

-    Зачем нервничать, товарищ Сегал? - Савва упивался победой. - Не хотите осматривать - не надо! Сей минут распорядимся.

Козырь снял телефонную трубку.

-    Двадцать третий... Это ты, Тимкин? Слушай меня! Сейчас к тебе придет корреспондент нашей газеты Сегал с женой. Подсели их в тридцать четвертый к девчонке, ну, к той самой, у которой мать за аборты села. Понял?... Письменное распоряжение подошлю, действуй, у меня все...

Слыхали? - обратился к Ефиму. - Можете переселяться хоть сразу, вот теперь. Счастливого новоселья!

С обжигающей сердце ненавистью метнул Ефим взгляд на подлую рожу Саввы. С каким наслаждением он измолотил бы ее немедля в котлету! Но на гнусный лик Саввы наплыла вдруг жирная физиономия Мошкарова, которая, в свою очередь, внезапно преобразилась в усатое обличье Сталина. «Не трожь! - грозно предупредило оно. - А то!»

«Счастливое новоселье» состоялось незамедлительно. В тот же день молодожены с полупустым чемоданом на двоих в течение десяти минут езды на трамвае преодолели еще один отрезок своего свадебного путешествия.

В сопровождении косолапого управдома Тимкина они очутились на пороге своей новой обители. По крутой деревянной лестнице поднялись на второй этаж, пройдя по тесному полутемному коридору с чадом горящих на табуретках керосинок, вошли в небольшую, с одним окошком комнату.

Давно немытые стекла плохо пропускали свет. Справа от входа старый платяной шкаф, слева - полуторная кровать, металлическая, с шишками на уголках спинок, диван с ветхой загрязненной обивкой, два стула, в центре - обеденный стол под клеенкой, протертой на углах... Интерьер!

На диване сидела с книжкой в руках дородная девица лет пятнадцати-шестнадцати.

-    Здравствуй, Маруся, - обратился к ней управдом, -вот твои соседи. Придется тебе потесниться. Благодари за это свою уголовную маманю.

Маруся на мгновение исподлобья бросила злой взгляд на Ефима и Надю, снова уткнулась в книжку, как будто происходящее ее нимало не касалось.

-    У вас, как я вижу, никакого имущества в наличии не имеется? - обратился деловито Тимкин к молодоженам. -Так... Значит, сейчас распорядимся, доставим вам на время казенную коечку, матрасик, постельные принадлежности, тумбочку. Другого, извиняюсь, у нас нету... С удовольствием... Нету!

-    А почему керосинка в коридоре? - спросила Надя. -Где кухня?

-    Извините, гражданочка, ни кухни, ни туалета, ни водопровода, ни парового отопления здесь нет. Будет, планируется. Начальству виднее, - констатировал домоуправ равнодушно, — ну как, остаетесь? Тогда велю сейчас доставить вам, что обещал... Коечку поставите в угол, он пустой. А вот эта печка, - Тимкин указал на выпирающую из стены закопченную «шведку», — известно, отапливается дровами... Маруся! У тебя дрова есть?

Маруся отрицательно покачала головой.

-    Ладно, нет дров - выпишу. Сложите их в Марусин сарай. Согласна, Маруся?

Та и ухом не повела.

-    Значит, согласна, - мудро заключил управдом. - Облегчение тебе, Маша, будет. Эти жильцы заодно и тебя обогреют... Располагайтесь, товарищи. Имущество вам комендант минут через тридцать-сорок подбросит. - Управдом удалился.

Располагаться, при всем желании, Сегалы не могли, им даже сесть не на что: весь скарб в этой комнате чужой. Оставили чемодан, спустились на улицу. Погода сырая, промозглая - не то зима, не то глубокая осень. Ефим виновато, как побитый пес, смотрел на Надю. Подавив волнение, она ласково улыбнулась мужу:

-    Не вешай нос, перетерпим! Мы еще так молоды!

Ефим не обманывался насчет теперешнего состояния своей храброй подружки, поэтому еще больше был благодарен ей за мужество, которого ему в этот час - увы! - недоставало. Он взял ее за руку.

-    Спасибо, родная! Наверно, так сперва небо кажется с овчинку... Какой же все-таки мерзавец Козырь! Как тебе нравится девочка Маруся? И характерец у нее, судя по встрече... «Дитя»!

-    Честно говоря, ее можно понять, пожалуй, и извинить. Она нам помеха, но и мы для нее - кость в горле... Ничего, как-нибудь поладим.

-    Тпру-у! - перед Ефимом и Надей остановилась лошадь с повозкой, нагруженной железной койкой, матрацем, тумбочкой и табуреткой. В роли возницы — молодая румяная женщина. - Не вы новенькие жильцы? - весело обратилась она к Сегалам. - Точно, вы! А я комендантша домоуправления, имущество вам привезла... Ну, давайте выгружаться!

...В одиннадцать часов вечера бывший фронтовик, искалеченный войной солдат, журналист Ефим Сегал со своей супругой укладывался спать в новом обиталище на узенькой односпальной кроватке с жестким матрасиком, под легким казенным байковым одеяльцем. В двух шагах от них посапывала «девочка» Маруся.

Тем же часом номенклатурный Савва Козырь, разжиревший за войну от безделья и обжорства, бесценную жизнь которого охраняла бронь, а также Степаны жилины, ефимы сегалы и их товарищи, видел первые сны в просторной спальне «заслуженно» захваченной благоустроенной квартиры, на кровати из красного дерева.

Великий принцип социализма «каждому по труду» действовал наглядно и убедительно.

В редакции все еще царило «безвластие». Вернее, главная власть в ней вот уже несколько месяцев принадлежала ответственному секретарю Сегалу. Нового редактора пока не подобрали, Адамович, прервав всего на две недели больничный лист, снова отправилась к Богатиковой - заполнять очередной...

Стараниями Ефима и Нади, трудами новенького сотрудника Жоры Белоголовкина и показными хлопотами Крошкиной газета выходила регулярно. Помогала и Дубова. По-своему, со всей зоркостью рысьих глаз следила она, чтобы на страницах многотиражки не появилось бы ничего «такого». Как и полагается партидеологу, методично, в каждом номере, выступала с длиннющими статьями, определяющими, как она считала, лицо газеты и направляющими мысли читателей в нужное политическое русло.

С несвойственным ему равнодушием смотрел Ефим на свою во всех отношениях бледную, беззубую, как глубокий старец, многотиражку. Не до нее теперь было: заедала нищета. Денег на жизнь не хватало, не вылезал он из долга у прижимистого бухгалтера, не упускавшего случая унизить его нотациями и поучениями. Выматывала и бытовая неустроенность. Козырь не торопился отселить девочку Марусю...

В коридоре квартиры вечно чадили керосинки, отвратительная смесь запахов копоти и еды проникала в комнату. В комнате холодно, промозгло, дрова сырые, печка неисправна...

Тяжкий крест нес Ефим. И казался еще тяжелее он, этот крест, оттого, что давил непосильным грузом на Наденьку. Не сетуя, не упрекая друг друга, несли они трудную житейскую ношу. В череде серых будней, словно солнышко, светила им, согревала и прибавляла силы немеркнущая, нетускнеющая любовь. Только молча, втайне, Ефим казнил себя за непомерные страдания, омрачавшие жизнь Наденьки. Однажды, в горькую минуту, родились у него строки, обращенные к многострадальной, неизменно ласковой жене.