К рекорду готовились, как к генеральному сражению. Станок Лопатина разобрали по винтикам, ремонтная бригада сутки не выходила из цеха, пока не привела станок в идеальное состояние. В срочном порядке были изготовлены в единственном экземпляре вспомогательные приспособления, как выяснилось позже, крайне недолговечные. Рабочее место Лопатина выглядело как на картинке: под руками у фрезеровщика находилось все, что придумали, произвели и установили десятки людей. Будущему герою оставалось включить идеально отлаженный станок, внимательно следить за его работой. Так он и сделал.

...Смена окончена. Кирилл Мефодиевич Лопатин дал почти пять норм. Ура! Общезаводской митинг. Речи. Цветы. Духовой оркестр. Туш. Весь руководящий состав завода выглядел коллективным именинником. В газетах, на киноэкранах страны замелькали портреты Лопатина, из репродукторов то и дело вырывались гремящие слова о новом герое труда.

«Что же это такое? - задумался тогда Ефим, живой свидетель рождения нового героя-стахановца. - В чем, собственно, состоял подвиг Лопатина? И был ли это подвиг вообще?.. Состоялся коллективно организованный разовый рекорд, инсценировка - ни больше, ни меньше. Сам сочиненный герой не смог бы повторить небывалый «рекорд» ни завтра, ни послезавтра. А сверхотдача в массовом порядке при общем низком техническом уровне производства и вовсе нереальна».

Ефим обратился со своими сомнениями к пожилому партийному товарищу, сотруднику редакции Ованесову: «Вы автор репортажа о подвиге фрезеровщика Лопатина, как вы расцениваете этот подвиг?»

«Как? - подняв брови, переспросил бывалый газетчик. -Что значит «как»?.. Подвиг Лопатина - есть подвиг Лопатина. Он герой дня».

«Это не совсем так, по моему, конечно, - поправился Ефим, - это организованный...»

«Можете не продолжать, - оборвал его Ованесов, - я вас понял. Если даже, допустим, все это организовано нашей партией, то это мудро. Да-да! Мудро! Пример передовика заставит подтянуться десятки, может быть, сотни, тысячи еще отстающих. А в результате?.. Каково, молодой человек?! - Ованесов победно устремил на Ефима черные маслянистые глаза. - Каково?!»

«А в результате, Сурен Арутюнович, например, у нас на заводе вышло наоборот: Лопатин с помощью десятков людей показал высочайшую производительность труда. Его последователи несколько увеличили выработку, но в ущерб качеству - техника подводит, как старая кляча, которую скакать быстрее не заставишь.. Так что же в результате - выигрыш или проигрыш?»

«Можете не продолжать! - снова перебил Ованесов не то строго, не то угрожающе. - Я - солдат партии и знаю, что она всегда права. Печать наша партийная, и коль вы пришли в наш большевистский журналистский стан - Стам нибудьте любезны!.. А иначе... По-дружески, как отец, говорю: с такой установкой в нашей печати не удержаться...»

Таков был второй урок, преподанный молодому журналисту. Однако согласиться с Розенбаумом и Ованесовым, бросить газетную работу Сегал считал своего рода бегством с поля боя.

Позже, когда стал штатным корреспондентом городской, потом и центральной газеты, он встретился и познакомился лично с подлинными газетчиками-бойцами, бессребрениками, бесстрашно атаковавшими пером своим всякую нечисть в новом обществе. Однако журналистский ренессанс в стране продолжался недолго. Незабываемый тридцать седьмой год сильно проредил ряды подлинных журналистов: были сотни - уцелели единицы... И среди них, верно, судьбой и Всевышним хранимый, Ефим Сегал, хоть и не именитый...

Глава двенадцатая

Затянувшаяся, изрядно надоевшая осень с ее нудными моросящими дождями и пронизывающими жесткими ветрами, внезапно и разом кончилась. Исчерпавший себя ноябрь, казалось, по волшебству свежим морозцем осушил насквозь пропитанные влагой московские улицы и бульвары. По зимнему неярко светило низкое, негреющее солнце.

Именно в такое утро Сегал, принаряженный в свой единственный костюм и демисезонное пальто, по случаю приобретенное на барахолке, бодро шагал к новому месту работы, в редакцию заводской многотиражки «Все для победы».

О чем он думал в эти минуты? В общем-то ни о чем: все было передумано, взвешено и решено. Как бы там ни было, его основная профессия - журналист. Значит, перо в руки и за дело.

Он пришел в редакцию почти первым и застал там лишь худощавую, полногубую, с голубыми выпученными глазами женщину, как оказалось, машинистку. Ефим поздоровался.

-    Здгавствуйте, - ответила она картаво, изучающе рассматривая Ефима, - вы наш новый соттудник Сегал, да?

-    Как вы догадались?

-    Очень пгосто - по фотоггафии в нашей газете. А то, что вы будете у нас габотать, знает вся гедакция. Меня зовут Анфиса Павловна, фамилия Пышкина, - представилась она. - Если хотите, можете почитать пока подшивку нашей газеты. - Она протянула Ефиму папку и неспешно затюкала на пишущей машинке.

Ровно в девять в редакцию вошел человек среднего роста, весь в сером: серая шапка, серое длинное пальто в елочку, из-под которого выглядывали широченные серые брюки. Он суховато поздоровался с машинисткой, глянул на Ефима, прошел в другую комнату и закрыл за собой дверь.

-    Наш гедактог, - негромко, но значительно объяснила Анфиса Павловна, Федог Владимирович. Сейчас доложу ему о вас.

Через несколько минут она вышла от редактора и сказала Ефиму, что он может войти.

Не отрывая глаз от бумаг, редактор кивком указал на стул:

-    Садитесь, товарищ Сегал, я сейчас.

Ефим внимательно вглядывался в его лицо - бледное, удлиненное. Раздвоенный подбородок указывал на упрямство и волю, тонкие крепко сжатые синеватые губы под длинноватым носом усиливали это впечатление.

Редактор неожиданно оторвался от бумаг, прямо посмотрел на Ефима. Сквозь толстые стекла роговых очков серо-стальные небольшие глаза глядели прокалывающе. Помолчав, редактор глуховато произнес тонкогубым ртом:

-    Ну-с, будем знакомы. Гапченко Федор Владимирович. Зоя Александровна Горина, кажется, все мне о вас сообщила. Да и в материале Алевтины Михайловны многое сказано... Так что заочно я с вами вполне знаком. Кстати, как вам понравился ее репортаж?

У Бфима чуть не вырвалось: ремесленная стряпня. Но начинать с этого он посчитал неудобным, ответил дипломатично:

-    Материал как материал... думаю, следовало бы его подать, как вам сказать, несколько деловитее, что ли...

-    Имеете в виду - квалифицированнее?

-    Пожалуй, так...

Правая щека редактора передернулась, будто змейка пробежала снизу вверх по ней.

-    Я понял вас. Алевтина Михайловна как журналист слабовата... весьма. Да и все мы тут не очень... Вы специалист в газетном деле, вот и покажите нам класс... Мы с удовольствием поучимся.

Ефим насторожился: «Встречает не с цветами! Упрям, с апломбом. Работать с ним вряд ли будет легко».

-    Вам, конечно, известны обязанности ответственного секретаря? - спросил Гапченко, не услышав ответа Ефима на свои последние слова.

-    В основном, да: макет, верстка, типография...

-    У нас не совсем так, - поправил редактор. - Наша газета выходит пять раз в неделю: четыре раза на двух полосах и один - на четырех. Пишущего народа в редакции - раз, два и обчелся. Предприятие у нас огромное, уйма подсобных служб - дел невпроворот, скоро сами убедитесь. Ответственным секретарем вы будете скорее формально, мы пригласили вас на освободившееся место как рабочую пчелу - делать мед, можно и горький. А техническую работу...

В кабинет вошла женщина средних лет, полноватая, чуть ниже среднего роста. Поздоровалась, повесила свое пальто рядом с пальто редактора.

-    Знакомьтесь, - сказал Гапченко, - Софья Самойловна Адамович, мой заместитель. Это наш новый сотрудник, Ефим Моисеевич Сегал.

Софья Самойловна села рядом с Ефимом, спустила с головы на покатые плечи белый пуховой платочек, обнажив мелковолнистые, чуть седеющие каштановые волосы. Темно-серыми глазами быстро осмотрела Ефима с головы до ног. Ее смазливое, типично восточное лицо, кроме угодливости, ничего не выражало.