О первоначальных причинах и ухудшающих состояние факторах этих болезней, об их взаимодействии, а подчас и об их психологических следствиях строилось много предположений. И все же природа и тяжесть симптомов, отмеченных многими свидетельствами, еще нуждаются в правильной оценке. Первое из этих свидетельств дано нам самим Марком Аврелием, который благодарит богов, «что в сновидениях мне была дарована поддержка, не в последнюю очередь против кровохарканья и головокружений» (I, 17). Какая поддержка, он не говорит. Насчет диагноза можно колебаться между легочным кровохарканьем и язвой желудка. Отрывок из Диона Кассия подтверждает эти предположения, но не позволяет сделать выбор между ними: «Во время Дунайского похода он весьма ослабел телесно, так что поначалу совсем не мог выносить холод, и когда собирали воинов по его приказу, ему приходилось сначала уходить в комнату, а уже потом держать перед ними речь; ел он очень мало и только по ночам. Днем же у него не было привычки что бы то ни было есть, разве что лекарство под названием фериак. Он принимал его не потому, что боялся отравления, а потому что грудь и желудок у него были плохие, а благодаря лекарству, говорят, он мог справляться и с этими недугами, и с другими».

Вот мы и встретились с пресловутым «фериаком» — чудо-лекарством Античности. На самом деле это родовое название для микстур столь сложного состава, что расходятся даже сведения о количестве его компонентов, но их было очень много: от шестидесяти до ста. Гален говорит о фериаке в книге «О противоядиях». Если это средство применялось против ядов, его по понятной причине называли «митридатием», против укусов зверей — собственно фериаком, а одна из его разновидностей, «галена», придуманная врачом Нерона Андромахом, исцеляла и от минеральных ядов, и от укусов животных, и от различных болезней. Надо внимательно перечитать, что пишет об этом Гален: «Если принимать это лекарство ежедневно, как делали император Марк Аврелий или сам Митридат, станешь совершенно невосприимчивым к любым ядам. Рассказывают, например, что Митридат хотел отравиться, чтобы не попасть в плен к римлянам, но не нашел ни одного яда, который мог его убить. Об этом слышали все. Что же касается императора Марка Аврелия, то я его знал сам. Сначала он начал принимать противоядие в дозе размером с египетский боб ради безопасности; иногда он пил его, не смешивая ни с вином, ни с водой, иногда добавлял в какую-либо жидкость. Но поскольку среди повседневных дел ему случалось вдруг глубоко засыпать, он велел не лить в микстуру маковый сок».

На основании этой фразы сложилась легенда, будто Марк Аврелий был опиоманом, и состоялась жаркая полемика между двумя современными историками: один, австралиец, доказывал, что яркие образы «Размышлений» — галлюцинаторные видения, другой, француз, усматривал в них просто старые штампы. Первый увлекался собственными фантазиями и делал неправомерные заключения, второй как будто просто делает вид, что не знает, кем был автор книги. Очевидно, что ум Марка Аврелия совсем не похож на одурманенный: это доказывает и его стиль, и отбор образов, говорящий об удивительной изобретательности. Автор «Размышлений» всегда стремился сохранять ясность ума и не зависеть от внешних влияний. Мы читаем это на каждой странице, а дальнейшие слова Галена о деле с маковым соком и о том, что из этого вышло, служат доказательством: «Но тогда он, напротив, вследствие долгой привычки, поскольку от природы был темперамента сухого и долго принимал разжижающее средство, часто стал проводить ночи почти без сна. Поэтому ему пришлось принимать противоядие, содержавшее маковый сок, но выдержанный, ибо, как я уже не раз говорил, когда лекарство этого рода выдержанно, маковый сок в нем становится более мягкого действия. Тогда он находился в дунайских областях из-за войны с германцами».

Перед нами случай добровольной, но слишком резкой абстиненции; выходом становится выбор правильной дозировки. Гален приписывает эту заслугу себе, но не забывает и упомянуть о содействии своего знаменитого пациента, который «благодаря сознательному отношению к себе строго поддерживал темперамент своего тела. Он постоянно употреблял это снадобье и пользовался им вместо пищи». Дело, впрочем, яснее не становится. Следовало бы точно знать состав и питательную ценность фериака, а также его терапевтическое действие. Смолистый клевер, клубень кокорника. дикая рута, молотая вика, корица, растворенные в змеиной вытяжке и выдержанном маковом соке, достаточно ли этого для поддержания сил, помогает ли это от язвы желудка? Хотя Гален и, как можно думать, император, были вполне довольны, Марку Аврелию приходилось жить в совершенно ненормальном режиме: ведь согласно Диону Кассию он ночью ел, а днем лечился. От маковой зависимости он избавился, но зависимость от фериака сохранилась, и даже если это было просто эффективное плацебо, психофизические проблемы императора никуда не исчезли.

Детские травмы

Не говоря о наследственности, про которую мы почти ничего не знаем, можно исследовать эти проблемы, исходя из известных сведений о его детстве. Напомним основные факты: Марк — драгоценный отпрыск могущественного рода, родственного императорской фамилии, рано стал предметом надежд многих людей и показал себя достойным этих надежд. Момент был самый благоприятный: Адриану приходилось выбирать в своем окружении наследника, в котором ему отказала природа. Перед кончиной императора порядок престолонаследия драматическим образом застопорился: среднее поколение преждевременно ушло из жизни, оставались лишь старики и несовершеннолетние. Наконец Адриан нашел компромиссное решение, избрав солидного, зрелых лет наставника Антонина и привязав его к двум дорогим сердцу наследникам: один наследовал интеллект Адриана, другой — эстетизм.

Вот в этой путанице амбиций, расчетов, естественных и насильственных смертей и рос Марк Аврелий. Когда ему было шестнадцать лет, внучатый племянник Адриана Педаний Фуск был приговорен к смерти за слишком явное стремление к титулу Цезаря — титулу, к которому мать и два деда, не подавая вида, усиленно готовили Марка. Как он пережил такую смутную ситуацию, какой след она оставила в его душе? В его книге нет ни намека на обстоятельства его возвышения, на рискованность предприятия, в которое его отправила семья, но зато примечательно равнодушие к Адриану и его вспышкам гнева, заметно безразличие к случаю, который привел его самого к власти. Если он и вправду об этом не помнил, то наверняка хранил в подсознании. Ведь вся его эпоха двойственна. С начала столетия в каждом человеке и во всем обществе на смену покорности судьбе впервые приходит ожидание хоть какой-то справедливости и безопасности. Последствия этого необычайного переворота, возвещенного при Траяне, не иссякали еще три четверти столетия — пока длился золотой век Антонинов.

И нет ничего мистического в том, что Марк Аврелий стал воплощением этой эпохи. Он сам был ее продуктом, сам пользовался ее благодеяниями, прежде чем стать ее благодетелем. Окажись он в том же положении веком раньше, оно стало бы для него роковым: его быстро вывели бы из игры, как несчастного Британника[52]. Тогда это было правило. Теперь беда с Фуском стала исключением. И для истории, и, конечно, для участников событий разница огромна. Британника при Нероне погубила система, Педания Фуска — несчастье, приступ безумия умиравшего Адриана. К императору вернулся рассудок, и он вернулся к Марку. Все встало на свои места. Может быть, ледяной ветер смуты на миг коснулся сердца юного Цезаря? Вроде бы нет: кажется, что он не сознает смертельного риска политики, благодушно купается в теплых струях гуманности, разлившихся по Империи.

Его воспитанием занимался не один Сенека, а добрый десяток наставников, в администрации было полно мудрых Бурров — даже чересчур: мальчика обкормили культурной революцией. Из-за чрезмерной опеки он оторвался от жизни — замкнулся в моральной автаркии, но никак не мог выправить дисбаланс, заложенный в основе его воспитания, его негармоничного взросления рядом с требовательными дедами и властной матерью. Ему не хватало мужской руки — отца, которого он лишь смутно помнил в раннем детстве. Он полагал, что найдет себя рядом с Фронтоном, потом с Антонином, но чего не было, того нельзя было воротить. Сошлись все условия для хронически беспокойного состояния, а физиологически — для развития язвы желудка.