Теперь для ожидания будущего времени не оставалось: авангард почувствовал мощный натиск с тыла. Мы уже говорили о его отдаленных причинах. Но значение первоначального повода не стоит преувеличивать. Племена, начавшие переселение — готы и бургунды, — по оценкам нашего времени, насчитывали не более десятка тысяч человек в каждом. Но полагают также, что всего лишь несколько лет засухи или поздних заморозков могли вынудить эти племена, не знавшие интенсивного земледелия, вторгнуться на территорию соседей, которые и сами не умели увеличить плодородие своих земель. Гипотеза демографического взрыва мало объясняет, если рассчитать возможные многообразные следствия подобного толчка в маргинальных зонах. И вообще, на берегах Дуная столкнулись не слишком значительные силы. Десять римских легионов насчитывали не больше восьмидесяти тысяч человек из общего числа вооруженных сил в 350 тысяч человек, дислоцированных вдоль границы протяженностью 10 тысяч километров.

Тем тяжелее оказываются потери римлян. «Многие знаменитые граждане погибли на этой войне». Мы уже говорили о гибели префекта претория Фурия Викторина и командующего дакскими легионами Клавдия Фронтона. В 170 году в ходе неудачного наступления был убит командир гвардии Макриний Виндекс. Насколько кровопролитны были бои, можно себе представить, внимательно изучив изображения Аврелиевой колонны или вспомнив потрясающие рассказы Тацита, перечитав хотя бы историю разгрома Вара и походов Германика. Да и сами мы своими глазами видели колониальные войны, в которых превосходно вооруженные армии под командованием дипломированных стратегов оказывались биты плохо вооруженным и организованным противником. В Юго-Восточной Азии, в Магрибе, в Афганистане экспедиционные корпуса великих держав оказывались под угрозой полного уничтожения, подобно римлянам в Германии, но кому приходило в голову сравнивать эти факты, извлекать из прошлого уроки? Для легионера, закованного в сталь, бой становится неравным, как только он оказывается на территории противника, среди его гор и лесов. Наемный десантник не может одолеть население племени, ведущее бой без правил.

Тогда наступающая сторона стала приспосабливаться. Она тоже начала формировать мобильные легкие отряды, вспомогательные войска из мавров, фракийцев и даже германцев под началом специально обученных центурионов. Легионы же удалялись от постоянных или походных лагерей лишь для того, чтобы обжить уже зачищенную территорию или жечь жилища и урожаи германцев. Сила их была в единстве и в походном порядке, а прежде всего в саперной службе, прокладывающей дороги и мосты. Все, что легиону не было нужды разрушать, он приводил в порядок. Но по дороге он неизбежно проходил через крутые перевалы и узкие ущелья, где он опять оказывался уязвимым. Ведь теперь не только он обладал метательными орудиями — противник их тоже захватывал и копировал. Чем дальше войска продвигались в святая святых врага, тем чаще встречали постоянные укрепления: стены и частоколы. Тогда стали использовать деревянные осадные башни, которые умели делать римские инженеры.

Как изучать историю по барельефам

На колонне Марка Аврелия вся история изображена с предельным реализмом, документальная ценность сцен, зафиксированных художниками — очевидно, историографами на армейской службе, до сих пор до конца не изучена. Как можно сетовать, что мы мало знаем о походах Марка Аврелия, видя эти десятки сцен, сотни персонажей, самые разнообразные ситуации, изображения военной формы и оружия? Историков, как и искусствоведов, смущает только беспорядочность этих картин. Невольно сравнивают это сбивчивое, нервное произведение с его великим образцом — колонной Траяна, стоящей всего в нескольких сотнях метров от нее. И действительно, Траянова колонна, воздвигнутая на шестьдесят лет раньше, выполнена в гораздо более высокой и художественной технике. Это такой же шедевр среди изобразительных памятников, как «Записки» Цезаря среди литературных.

Но времена изменились. Траян творил историю, Марка Аврелия она принуждала. На смену завоеваниям Траяна, задуманным ради славы и успеха, после полувека с лишним обманчивого мира в Европе пришла политика необходимости и выживания. А ведь даки воевали не хуже германцев. Но когда Рим еще владел инициативой, Траяну везло. Его гений организатора предвидел все, включая то, какой архитектор его обессмертит. Марк Аврелий не нашел своего Аполлодора Дамасского. Создатель его колонны обладал иного рода талантом и другим представлением об эпическом искусстве. Он изображал не великолепное, а истинное, не восхищал, а волновал. Исследователи сравнивали блестящее изображение разговора Траяна с его начальником штаба и ближайшем другом Лицинием Сурой и портреты Марка Аврелия вместе с другим сирийцем — Помпеяном. Первое изображение потрясает классической красотой. Оба персонажа изображены в профиль; очевидно, они обсуждают что-то конкретное и прекрасно понимают друг друга, но император выше ростом, его фигура излучает спокойное превосходство. Во втором случае ясно видны изменения, произошедшие в искусстве: император чаще всего изображается анфас, черты его лица не стилизованы — наоборот, сразу видно, насколько он изможден и устал. Он не выше окружающих его людей, лица которых, как и у него, полускрыты бородами и длинными вьющимися волосами. Помпеян держится на заднем плане: он вездесущ в тени императора, на всех лицах обеспокоенность, да оно и понятно: кругом царит хаос.

Неоднозначное величие

Хотя враги, изображенные на колонне, побеждены, попраны и закованы в цепи, современный зритель уже не может увидеть здесь эпический рассказ о победоносной кампании. Подозревали даже, что страдания и унижения германцев представлены так патетически лишь ради гордыни и жажды мести римлян. Тяжело идущие победители и скорбно отступающие побежденные скорее могли бы выразить бедствия войны, чем величие победы. Мы видим лица женщин и детей, лишившихся свободы, через которые нельзя передать ничего, кроме величия. Но, даже сделав скидку на анахронизм современного восприятия искусства, нельзя не удивиться неоднозначности такого величия. Должно быть, художникам из римских мастерских (здесь работали, видимо, они, а не эфесяне, как для Траяновой колонны) не нравилась эта война; во всяком случае, они выражали новый строй чувств, впоследствии восторжествовавший в западном искусстве. Величие стало более человечным, красота более импрессионистической, от искушений декадентства не так отмахивались.

Видно, как смущено было сознание римлян: время самоуверенности для них закончилось. Откуда самоуверенность, если такой дорогой ценой приходилось отражать и сдерживать варваров? Увековечить убитого полководца — в какой-то мере значит почтить и тех, кто без доспехов, с одной пикой в руке встретил его полки. Деревянная пика с железным наконечником, а то и просто обожженная на огне, самый простой деревянный щит — вот все вооружение германского пехотинца. Он не имел ни лука, ни меча: они были только у конников. Даже много веков спустя у него не появилось почти ничего нового ни в оружии, ни по части дисциплины, ни в стратегии. Вестготам Алариха приходилось разживаться пиками у убитых товарищей или врагов. Всадники подчас сражались, бросая камни. Провианта они брали только на один день. Приходилось бродить в поисках пищи, порой некоторые умирали с голода. В чем же был секрет этих завоевателей? Как мы видели, не в огромном числе, а в индивидуальной храбрости, эффекте неожиданности, приспособленности к местности, а главное, в презрении к смерти и даже стремлении к смерти, открывавшей им Валгаллу.

На колонне германцы, как их и описывал Тацит, изображены высокими и красивыми. Мужчины носят бороду. Прическа женщин поразила римлянок: в высшем обществе вошли в моду белокурые парики[47]. Вместе с тем новая софистика ставила в пример иные из германских нравов, которые считали «естественными»: мы видели, как Фаворин рекомендовал вскармливание детей матерями, что так хорошо получалось у варваров. И все-таки римляне не особенно интересовались этой войной, и может даже быть, что проявлялось и некоторое недовольство: «Видя, как император забирает гладиаторов в войска, люди восклицали: он-де отбирает у них удовольствия и хочет всех насильно превратить в философов… Поэтому он очень заботился, чтобы в его отсутствие римский народ развлекался и велел самым богатым людям устраивать игры». Но глубже и опаснее было то, что творилось в душах этих самых «богачей», особенно в восточных провинциях, в то время, когда римское войско явно увязало на Дунае.