Анализ конкретных эпизодов платоновской повести мы предварили обзором социально-политической обстановки в стране на рубеже 1929–1930 гг., где указывали, что для выполнения завышенного пятилетнего плана и высоких темпов индустриализации требовались сырье, деньги и люди. Поэтому в числе насущных задач первой пятилетки провозглашаются поиски сырья для развивающейся промышленности и «борьба за создание валютных ресурсов». Важную роль в решении этих задач, по официальному плану, должна была сыграть «организация сбора утильсырья». Трудно сказать, насколько руководство страны действительно верило в возможность таким способом создать сырьевую базу промышленности и собрать средства на индустриализацию, но к концу 1929 г. призывы собирать утильсырье становятся все настойчивее, а в первых числах января 1930 г. средства массовой информации оповещают о начале «месячника по сбору утиля». Главная газета страны «Правда» 3 января 1930 г. пишет: «С 1 января по всей московской области начался месячник по сбору утильсырья. Эта кампания является началом ударной работы по сбору утиля по всему нашему Союзу». Газета акцентирует и главную цель сбора утильсырья — «создание валютных ресурсов». Особая роль в создании валютных ресурсов отводится «конскому волосу». Средства массовой информации время от времени сообщают, что крестьяне такой-то деревни «срезают лошадям гривы и волосы с хвостов и сдают, как экспортное сырье»[118]. В «Котловане» требования «обрезать хвосты» звучат по радио: «Товарищи, мы должны, — ежеминутно произносила требование труба, — обрезать хвосты и гривы у лошадей! Каждые восемьдесят тысяч лошадей дадут нам тридцать тракторов!» (53).

Подчеркивая необходимость «бережного отношения к отбросам и отходам и их утилизации», «Правда» призывает: «Надо наметить организационные формы сбора утиля, привлекая для этого кадры безработных в городах». Не все трудящиеся и безработные откликнулись на призыв собирать утиль: газеты периодически сообщают о том, что «месячник по сбору утильсырья проходит слабо». Но оказавшийся безработным Вощев не остался равнодушным и к предложению партии «бережно относиться к отбросам и отходам», как прежде — искать пути повышения производительности труда.

Периодические издания регулярно ведут разъяснительную работу на тему, «что такое утиль». «Утиль — это тряпье, старые валенки, шубина, лоскутья, старые веревки, изношенные галоши, обрывки кошмы и войлока» и пр., — поясняет «Крестьянская газета»[119]. Взрослых и детей убеждают: «Собирайте старую тряпку, кость, бумагу, чуни, галоши и прочее старье»[120], и Вощев добросовестно собирает подобные «ветхие вещи». Чтобы как-то активизировать население и подвигнуть его на сбор тряпья, газеты и журналы публикуют образцовые истории типа «Вечера рваной галоши». О таком вечере, который состоялся в Саратове 31 января 1930 г., рассказывает журнал «Культурная революция» (№ 5). Право прохода на вечер давали два килограмма утиля, и саратовцы, как сообщает журнал, шли «с большими мешками», в которых лежали «стекло и тряпки, кости и бумага, железо и рваные галоши». И мешок, и «вещественные останки» в нем — все было, как у Вощева.

Средства массовой информации не обходят вниманием и тему «значения утиля в нашем хозяйстве»: «Утильсырьем, или просто утилем, называют все хозяйственные отбросы или отходы, которые совершенно не нужны в хозяйстве, но находят себе применение на специально приспособленных для их обработки фабриках и заводах»[121]. И еще более категорично: «Нет больше отбросов, есть утиль — ценное сырье для нашей промышленности и для вывоза за границу»[122]. По периодическим изданиям кочует формула: ТРЯПКА + КОСТЬ = ТРАКТОР. Газеты и журналы буквально кричат заглавиями публикаций: «Миллионы на помойках и свалках», «Тысячи тракторов из отбросов» и пр. Собирание утиля для индустриализации, переработка «хлама» и ненужных вещей в ценные товары на языке Платонова (в котором неизбежны автореминисценции[123]) получает название: «для социалистического отмщения» и «на вечную память социализму».

Вощев, таким образом, включается в общую кампанию по сбору утиля, который должен стать сырьем для промышленности и создать «валютные резервы». Но Платонов, конечно, не просто воспроизводит эту реалию начала 1930 г., он переводит ее в философский план и наполняет особым смыслом. Но об этом речь пойдет уже в следующей главе.

Во всех публикациях на темы утильсырья особо акцентированы два слова — отходы и отбросы:

«Утилем, или утильсырьем, называются все пригодные на переработку отбросы и отходы крестьянских хозяйств, городского населения, промышленности, транспорта и всех других учреждений и организаций. К таким отбросам и отходам относятся: тряпье, пошивочные обрезки, старая резина, изношенная обувь»[124] и т. д.

Вощев присоединяет к ним и ставших «прахом» мужиков-колхозников, которые тоже оказываются «отходами и отбросами крестьянских хозяйств». Их-то он и приводит на котлован — «зачисляться в пролетариат».

Андрей Платонов — писатель, особенно чуткий, во-первых, к бедам и страданиям своего народа; а во-вторых, к слову и его внутреннему значению.

Кроме сырья и валюты на проведение индустриализации требовались еще и люди. Как мы писали выше, основным поставщиком «рабочей массы» была деревня. Крестьяне, уходившие в город на заработки, назывались «отходниками». В результате коллективизации и раскулачивания это движение прибрело массовый характер и в официальной литературе называлось «неорганизованным отходничеством». С упоминания об отходниках и начинается действие повести: в одной из первых сцен появляется «Пивная для отходников и низкооплачиваемых категорий». На многозначность платоновского слова и почти обязательное обыгрывание его внутреннего значения уже давно обратили внимание исследователи. В этом смысле не стало исключением и слово «отходники», по поводу которого А. Харитонов пишет: «Двузначно и существительное отходники — терминологически это обозначение ремесленников, „добывающих средства для своего существования“ отхожим промыслом, но негативные ассоциации создают вокруг этого слова особый ореол (в котором переплетены и „отходная молитва“, и „отходы“, и еще что-то неуловимо отталкивающее, какое-то „отхожее место“), в целом сообщающее характеристике „невыдержанных людей“ оттенок общего пренебрежения и отверженности»[125].

Лексемы «отходы» и «отходники» имеют общий корень. Платонов опирается на это родство и внутреннюю перекличку слов. Языковая ассоциация подкреплялась эмоциональной. Один из крестьян в декабре 1929 г. горько признает: «С нами в настоящее время обращаются как с тряпками». Это ощущение было, вероятно, более или менее всеобщим: Никита Хрущев в своих воспоминаниях пишет, что Сталин относился к крестьянству как к отбросам. Газетная формула «отходы и отбросы крестьянских хозяйств и городского населения» неизбежно должна была ассоциироваться с теми людьми, которых коллективизация деревни выбросила в город и которых поглотила и «переработала» индустриализация. На этой внутренней игре смыслов и построена финальная сцена «Котлована». Так переосмысляет Платонов декларированные Сталиным задачи современной политики: уничтожение противоположности между городом и деревней и смычку пролетариата с крестьянством; актуальные для 1930 г. темы «отходов» и «отходничества», людских и сырьевых ресурсов для промышленности.

Вощев приводит мужиков, к которым руководство страны относилось как к тряпкам и отбросам, в город «для утиля», где те «хотели спастись навеки в пропасти котлована» (115) и спастись, конечно, от коллективизации. Любопытно, что подобные ассоциации строящегося социализма с пропастью, которая засосет и плоды сталинской кампании по сбору утильсырья, возникают не у одного Платонова. В письме 1930 г., написанном анонимным автором (по языку понятно — из простого народа) во власть, есть и такие слова: «Сталин за сырье, кожи и конские хвосты заграницей наменяет много тракторов. Они по этой трясучей пути загудят прямо в пропасть»[126]. Что же касается финала платоновской повести, то он вновь возвращает, но на более трагической ноте, к теме «отходничества», с которой повесть и началась — композиция «Котлована» замкнулась в кольцо.